Вернуться на предыдущую страницу

Свежий номер

No. 10, 2005

     

Книжная полка

 

* * *

ИЗБРАННЫЕ ПСАЛМЫ / Пер. и комм. С.С. Аверинцева. М.: Свято-Филаретовский институт, 2005. 176 с. Тираж 5000 экз.

Книга "Избранные псалмы" С.С. Аверинцева (1937 — 2004) — своеобразная дань памяти выдающемуся филологу, чьи последние годы неразрывно были связаны с деятельностью общины священника Георгия Кочеткова и Свято-Филаретовского института. Благодаря этой связи переведенные на русский язык тексты обрели неожиданную литургическую жизнь: их пели во время службы, и они звучали совершенно нормально — то есть проникновенно, как и положено.
В издании представлено полное собрание псалмов, которые успел перевести Аверинцев, включая и фрагменты. К ним органично подверстаны статьи по проблемам перевода и истолкования библейских текстов — плод многолетней работы ученого.
По признанию Аверинцева, в своей переводческой деятельности он руководствовался представлениями, в соответствии с которыми долг переводчика подобен обязанностям музыкального исполнителя, стремящегося возможно целостнее воспринять и вернее передать исполняемое произведение.
При этом филолог ориентировался на звучащее слово: не просто читаемое глазами, а пригодное для устного произнесения, имеющее объем не только в контексте культуры, но и в реальном, телесном пространстве:

Да восстанет Бог,
и расточатся враги Его,
и да бегут от лица Его
ненавидящие Его;
как исчезает дым,
да исчезнут они,
как тает воск от лица огня,
да сгинут злые пред Божьим лицом!
(Псалом 67/68)

Его перевод — это эпизод речи, запущенный как волчок или небесное тело: он держит себя собственным движением, сюжетом и интонацией. Хотя — об этом тоже нельзя умолчать — поэзия порой существует в переводах как бы поверх стиха, не лишенного некоторого автоматизма.
В своей работе Аверинцев исходил из еврейского (масоретского) текста Библии, но постоянно обращался и к Септуагинте (греческая версия Ветхого Завета). Так, говоря о переводе Шестопсалмия, ученый признавался: "Ритм этого моего перевода ориентирован не на ритмическую сжатость еврейского текста, а на замедленность и плавность греческого и славянского текстов и через это — на речитативный распев принятого в православном обиходе чтения".
Ориентируясь на масоретский текст, переводчик не мог отнестись с полным безразличием к богословским спорам, ведшимся еще в XIX веке. Так, авторитетный русский духовный писатель св. Феофан Затворник настаивал на том, что поскольку Ветхий Завет отцов церкви — это Септуагинта и поскольку она же лежит в основе литургических текстов и церковнославянского перевода, следует признать, что у Русской православной церкви не может быть другой Библии. Аверинцев, отдавая должное последовательности позиции святителя, возражал, что греческие и латинские отцы церкви, за единственным исключением блаженного Иеронима, просто не имели возможности изучить древнееврейский язык. При этом ученый удивлялся, что расхождения между двумя версиями Библии минимальны (с полемическими целями они нередко преувеличиваются).
Аверинцев считал себя — и это было сущей правдой — очень традиционным, консервативным человеком. Однако в России православные фундаменталисты записали его в лагерь «неообновленцев» (в частности, потому, что ученый в принципе допускал возможность перевода некоторых богослужебных текстов на русский язык). Впрочем, просвещенная верность традиции неизбежно вызывала и сдержанную критику "слева" (со стороны "Нового литературного обозрения", к примеру).
Стремясь к диалогу культур и цивилизаций, ученый стремился быть современным без, выражаясь его словом, современничанья. "Бог приходит к верующему в реальность сегодняшнего дня; но боюсь, что Он не придет в изоляционистское идеологическое пространство, не желающее знать ничего, кроме себя", — утверждал он.
В этом смысле "Избранные псалмы" — это диалог со многими поколениями, выход в пространство богословского исследования. И в то же время они — напоминание о первоначальной простоте без опрощения. Аверинцев иллюстрирует эту мысль такими словами: "Хорошо войти в мир псалмов, где жалость — это тепло материнской утробы, где мыслить и учиться — это шептать, двигая губами, где Божья защита — это твердая скала. Где все твердо и надежно, как камень. Где человек кричит изо всех сил, зная, что за пределами мира его слышат".
В заключение отметим качество издания: изящная обложка, строгий дизайн, умелое использование шрифтов. Словом, совместный труд художника Анны Данилевич, редакторов Ларисы Мусиной и Марии-Луизы Каячевой, а также полиграфистов увенчался созданием отличной книги.

Борис КОЛЫМАГИН

 

* * *

Леонид Дрознер. ЭДИСОН В РАЮ. Нью-Йорк: Кожа пресс, 2003.

Леонид Дрознер — автор своеобразный. Вроде бы концептуалист, но в стихах есть музыка, вроде бы находится под влиянием К. Кузьминского и Вс. Некрасова, но слышен и собственный голос.

тише воды
ниже травы

ниже воды
тише золы

громче хулы
круче скалы
толще сукна
шире окна

слаще халвы
больше Москвы

горше беды
старше воды

легче сумы
дольше тюрьмы

По-моему, очень интересный поэт.

Евгений СТЕПАНОВ

 

* * *

Верочка Вербина. ВОСЕМЬ ЛИРИЧЕСКИХ ГЕРОИНЬ. ФОРМЫ БЫТОВАНИЯ ЖЕНСКОЙ РЕЧИ: КНИГА СТИХОВ. М.: Издательский дом "Юность", 2004.

Верочка Вербина пишет изысканные лирические верлибры. Пишет откровенно, но без смакования, эротических деталей (слава Богу, она не подражает Вере Павловой).
На мой взгляд, эта тоненькая книжечка скажет читателю (особенно мужского пола) больше, чем иные толстенные любовные романы.

Раньше я засыпала
С одним именем на устах
Теперь с другим

Какая разница

Евгений СТЕПАНОВ

 

* * *

Евгений М'Арт. ОТВЕТНЫЙ ВИЗИТ. СВОБОДНЫЕ СТИХИ. Обнинск: Институт муниципального управления, 2004.

"Ответный визит" — это коды к потусторонности. Собранные под одной обложкой верлибры поэта Евгения Марта похожи на карту Космоса, Космоса таинственного, пульсирующего, но понятного (близкого) и живого. Он умещается на ладони (книгой), ровно как и в сердце (мыслями-строчками, образами). Это открытость бездне, которая и завораживает и пугает, может быть вокруг и внутри тебя одновременно, от которой невозможно, но и не хочется убегать. Здесь взрываются вполне реальные бомбы, хотя лирический герой будто бы видит их во сне, но в конце верлибра ("Страх") иллюзия снова обретает статус настоящего — а вдруг она все-таки взорвется? Здесь неприручаемые бабочки одиночества ("У бабочки большое сердце"), слов раствор и растворенность в слове ("Постулат творчества"), повсеместное ежесекундное бытие языка — все пространство в пробелах (ловушках бездушности), троеточиях (знаках надежды), границах, каплях, цифрах… Все как в жизни, в том ее виде, который открыт… Только попробуйте сначала миновать табличку с надписью — "посторонним вход воспрещен" — всего лишь? А сделать это очень просто, если внять словам Поля Элюара, доверяющего нам тайну, что все воздушные замки строятся на фундаменте Земли.
"Ах, — вздохнет Читатель, — неужели же мы до сих пор не научились этого делать?" А вы попробуйте проплыть по воздуху над Землей, не теряя с ней связь, продолжая быть частью земного. У Евгения Марта это получается. Спросите у него, как это делается.
Наш с ним молчаливый диалог (в процессе моего чтения "Ответного визита") лишь единожды вызвал вопрос. Скорее риторический. На самом ли деле верлибр является более высокой ступенью развития литературы по отношению к классическим ее формам (такую позицию поэт выражает в авторском предисловии)? Мысль эта кажется мне спорной, однако верлибр действительно приобретает статус международного языкового явления. И Евгений Март, как поэт, своими произведениями вносящий вклад в развитие (или утверждение) этого явления, не смог избежать некоторого преувеличения роли верлибра. Что говорит о готовности поэта отстаивать и защищать свои идеалы. Впрочем, насколько все это верно или ошибочно, покажет время. И еще. Споры вокруг роли верлибра — это, по большому счету, вопрос истории литературы. И один из этапов борьбы приверженцев двух крайностей, которые возвышают то поэзию, то прозу как совершенную форму существования языка. Отстранение же подсказывает, что в свете абсолютного, вневременного аспекта для мира литературы и мира читателей важнее, насколько это искусно и талантливо сотворено, нежели, в какой форме написано.

Валентина БУРУЛА

 

* * *

Международный литературно-художественный журнал "Крещатик", № 4 (26), 2004.

Журнал "Крещатик" (главный редактор Борис Марковский) во многом перекликается с журналами "Футурум АРТ" и "Дети Ра".
Общие авторы — Феликс Чечик, Владимир Герцик, Павел Золкин, Юрий Милорава, Леся Тышковская, Юрий Проскуряков, Юрай Калницкий и многие-многие другие. Но, безусловно, у журнала есть свое лицо, своя позиция. Если наши издания ориентированы прежде всего на поэзию, то в "Крещатике" главенствуют, на мой взгляд, все-таки проза, критика. Важно, что журнал не ангажирован никакими литературными группами (хотя, конечно, влияние энергичной московской поэтессы и педагога Ольги Татариновой и воспитанников ее студии "Кипарисовый ларец" заметно) и дает возможность высказаться (представить свою позицию) авторам совершенно различных школ и направлений. Очень хорошо, на мой взгляд, что, например, в 4 номере стихи талантливого традиционалиста из Израиля Феликса Чечика соседствуют с не менее интересными сюррелистическими (ирреалистическими) верлибрами москвича Юрия Милоравы. Нет неинтересных жанров. Есть интересные и неинтересные авторы.
Безусловно, ярким событием является публикация стихов покойного Дмитрия Авалиани. Некоторые стихи по глубине поэтического дыхания, степени профессионализма достойны самых высоких слов.

Амен — истина.
Мен — человечек, мура.
Аэро выше, чем Эрос.
Аура тише ура.

Если же говорить о некоторых недостатках журнала, то мне представляется, что биографические справки об авторах не помешали бы. Так делают практически во всех толстых журналах — и в "Новом мире", и в "Знамени", и даже в "Черновике". По-моему, авторы "Крещатика" этого тоже заслуживают.

Евгений СТЕПАНОВ