|
|
|
Мария ПАВЛОВА
БУКВЕННОЕ СЕМЯ
УБИТЬ ВРЕМЯ Проращивая буквенное семя
В секрециях идейного огня, Я истово не верую во время, — Теперь оно не трогает меня. Когда его порочная порода Лишилась новых жертвенных козлов И должности, как должного ухода, Оно жеманно встало… и слегло. Под властью трезво-солнечного утра, Нажав на появившийся стоп-кран, Исчезли за мгновеньями минуты, — И время не оправилось от ран. Страдая послевкусием апреля, Включая бледно-блоковский фонарь, Стыдливо самосбросились недели, Прожевывая жирный календарь. Теперь жилище дышит постоянством, Теперь моя реальность — там, где я, И личное — привычное — пространство Мне открывает тайны бытия. Сливаются в моей квартире сутки В единый неделимый организм… ___________________ …«Пре» в пресловутом — это предрассудки, Пост в настоящем — это модернизм. ДЕДУШКА ЛЕНИН
«Дедушка Ленин когда-то хороший был вождь», —
Так говорили в кино и писали в газетах. Снова в окошко плюется навязчивый дождь. Ветер по трубам. И будто закончилось лето. Маленький домик с сутулым окном на восток. Шаркает время клюкой по плешивой мансарде. Дедушка Ленин выходит, хрипя, на порог, Тихо вздыхает — «Еще одно утро без Нади». Дедушка Ленин садится в свой броневичок — Старенький, выцветший, но боевой запорожец, Словно медаль, надевает партийный значок, Едет знакомым путем мимо сонных прохожих. Сдав сочиненья в ломбард и оформив заем, (А «Капитал» так — в довесок, в макулатуру), Дедушка Ленин привычно вздыхает — «Живем! Главное, чтобы хватило на йод и микстуру». Денег хватило. Но только на липовый мед, А на лекарства — увы — обойдемся и плесенью. Что наболело, конечно, само заживет... Дедушка Ленин считает копейки до пенсии. Старость не радость — не греет покой да почет. Песня допета, погашен судьбы канделябр. Дедушка Ленин садится в свой броневичок, Едет туда, где алеет последний октябрь. * * *
Когда души погаснут фонари,
Когда мечта окажется похмельем, Смиренно прогорят календари И сгинут в многоточии недели. Когда взорвется в зале конфетти Агонией невысказанной пьесы, Тогда тебе захочется уйти От мыслей беспокойного оркестра. Тогда и не подумаешь желать Угара и страстей жестокой гонки, Тогда ты перестанешь принимать Романтику безумной незнакомки, Тогда вдруг станет подлинно тепло, И тишина рассудок затуманит, И жизни разноцветное стекло Окрасится пастельными тонами... И снова прогорят календари, И станут многоточием недели... Когда души погаснут фонари, Когда мечта окажется похмельем. ДИВНЫЙ ВЕК
Ваши все панихиды-стрессы,
Ваше вечное — не стоит… Дивный век сетевых репрессий Всех нас вылечит от обид. Ваши слабые — «я не понял», Ваши хилые — «пошутил»... Вязким эхом прольются стоны На зернистую плоть могил. Новый мир то придет, то рухнет, И меняет канву язык, — Слово прячется в новых кухнях, Как обиженный еретик. Апатичная справедливость И аморфное — «беспредел!» Воцерковленная терпимость, — Слово — пастырь, костер, расстрел. Изнасилованы свободой Избалованные тюрьмой: «Кто такие? С какого года? Кто там крикнул? Какой седьмой?!» Череда прописных диверсий, Черствый холод бетонных плит... Дивный век сетевых репрессий Всех нас вылечит от обид. «Я-МЫ»
...А мэр одного города рыдал у черного гроба,
Настоящего города и настоящего черного гроба, А мэр одного города рыдал прямо в голос Подлинной антирасистской любовью, И не дай бог камера не снимет, какой он антирасист. Не дай бог камера снимет, что он расист — Помни знамя свое... А за тебя не заступится даже твоя прекрасная телка, Если дядя в форме насыплет тебе дури ядреной в штаны. Я-мы-Вася Пупкин Я-мы... А один актер потерял тормоза и угодил в черное, Потерял тормоза — и белое стало черным, А один актер потерял тормоза, и белое стало черным, Бронированным ящиком Джип-Пандора... А один адвокат сказал — там заразно, в СИЗО. И все согласились — да, там холодно и заразно в СИЗО... Стакан стаканчику не товарищ. А тебе вручат только маленькую черную дырку — Очень маленькую, но очень черную дырку, А тебе вручат только маленькую черную дырку, С доставкой прямо на Невский из маленького черного дула. «Гребаные расисты» — последняя фраза умирающего, «Гребаные расисты» — последняя воля умирающего... Помни дело свое... И за других не заступится даже твоя прекрасная телка, Ни за кого не заступится твоя прекрасная телка И дядя в форме насыплет всем дури ядреной в штаны. Возьмет и насыплет всем дури — и прямо в штаны... Я-мы-Вася Пупкин Я-мы... ВИРУСНОЕ
Концлагерь сталкерам не помеха:
Стих матюгальник, ушел смотритель, Пробило полночь — надев доспехи, Мы покидаем свою обитель. Походкой мягкой, почти змеиной, Скользим — и тени нас не догонят — Сквозь холод ночи — до магазина. Мы Рей и Марта. Мы Клайд и Бонни. Закрыты ставни — не будет солнца, Закрыты лица у человечков, А в черной арке двора-колодца Какой-то фраер барыжит гречкой. Врастает в души зловещий Cоvid. Смотри, не кашляни — тьма сгустилась! И редкий встречный тебя проводит Глазами жадно: в тебе ли вирус? Ближайший выцветший супермаркет Смеется злобно пустой витриной, Но ты — годами прожженый сталкер — Наполнил быстро свою корзину. Чумазый город скелеты прячет: Вдали — Спаситель или Иуда? А рядом — пьяный или «ходячий»? Не угадаешь. Пойдем отсюда. Мы снова дома. Хабар припрятан. За стенкой чья-то скребется ругань. Ох, наконец-то все маски сняты — Глядим смелее мы друг на друга. Теплом согрета. На все готова. Давай-ка ближе ко мне, мой милый... И вот я слышу три главных слова, Сакральных слова: «ТЫ РУКИ МЫЛА?» ПИРАТСКАЯ ЛИРИЧЕСКАЯ
Я родился свободным и ушлым,
Беспокойной грозою морей, Но однажды споткнулся о сушу И остался надолго на ней. Хоть всегда меня море тянуло, Я своих не растрачивал сил — Мои мысли держали под дулом, Мой корабль у пристани гнил. Но лихую натуру пирата Не закрыть под тяжелым замком, — Мои бабы ругаются матом, Мои женщины пахнут вином. Снова вольный, с безумною верой В то, что дерзким не писан закон! Но опять подкатила химера, У которой так много имен — Беспринципная страшная слабость, Что играя, взрывает сердца... И я понял, любовь — это баба Без судьбы, без тоски, без лица! В тайниках облетевшего сада, Где остался потерянный дом, Бабы также ругаются матом, Ну а женщины — пахнут вином. Затерявшись в своих сожаленьях, Как израненный старый фрегат, Я ищу в тишине исцеленье, Я иду без мечты наугад. Но слепая бесцельная мука Мне никак не дает отдохнуть, Чтобы сердце металось без стука, Я опять принимаю на грудь Показную простудность бравады И сто грамм пустоты перед сном... Мои бабы ругаются матом, Мои женщины пахнут вином. БАБУШКА
«УСТУПИТЕ БАБУШКЕ МЕСТО!» —
Прорывается мысленный крик. А в вагоне метро очень тесно, — Жмет тисками колючий час пик. Уступите! Ну что вы застыли? Что в экраны уткнули носы? Ей два шага всего до могилы! Ах, как быстро промчались часы... Ах, как быстро! И глупо, и страшно... Как вариться в житейском соку?! Синяки под глазами гуашью, И предательски колет в боку. Ничего ей не радостно. Просто Скука душит, куда ни пойдешь. А с насестов смеются подростки... Эх, дурная пошла молодежь! Это новое, странное тесто... «Шо расселися, будто цари?» Уступите-ка бабушке место, Ей уже в ноябре двадцать три. |