Вернуться на предыдущую страницу

No. 1 (40), 2014

   
В карточной колоде отечественной поэзии яркий, неоднозначный, переменчивый и многоликий Михаил Болдуман определенно был джокером, а в соавторском сочетании со столь же несомненным тузом — ведь Евгений Мякишев именно туз — эти двое составляли воистину убийственную для конкурентов пару.

 

[Виктор Топоров]

 

Силлабо-тоника

 

М&Б
(Мякишев и Болдуман)

 

ТАНДЕМ-ОПУСЫ

ВОЗВРАЩЕНИЕ К НАЧАЛУ

 

Кто там рыщет вдоль оврагов
В темных роговых очках?
Землю колупнет корягой,
Оросит из фляги влагой
И умчится на скачках.

То — таинственный геолог,
Безымянный почвовед…
Завернувшись в хвойный полог,
Он не чувствует иголок,
Он лежит и видит свет.

Он живет в лесу безгрешно,
Изучая местный грунт,
Недотошно и неспешно…
Есть в нем золото? Конечно,
На два пуда — целый фунт.

Ветхим пологом из хвои
Тело гибкое свое
Он скрывает от конвоя —
И конвой уходит, воя,
На плечо взвалив ружье.

Но не ценные металлы
Привлекли его сюда —
Где сосна расти устала,
Где грибы под ней, как фаллы,
И, как смоль, черна вода.

Он ловитель совьих криков,
Собиратель вещей тьмы,
Изучатель лунных бликов,
Дряхлых пней древесных ликов,
Насекомой кутерьмы.

Но приходят следопыты —
Бескорыстные сердца,
Небогаты и небриты —
Им пути его открыты
От начала до конца:

Теорема глинозема
Или формула сосны,
Листопада аксиома
Или лемма бурелома,
Или правило весны.

А когда златые слитки
Вдруг приявятся ему,
То его движенья прытки,
И в невидимой кибитке
Он скрывается во тьму.

 

ПЕРВОАПРЕЛЬСКАЯ ИСТОРИЯ

 

Раздается звук печальный, я встаю с улыбкой сонной,
Открываю дверь — начальник мой стоит; демисезонный
Плащ на нем просторномягкий, а в руках — бутылка шнапса;
Изучив основы магий, говорит он слово γραψω*
Вместо «здравствуй», вот скотина... Я зову его обедать,
Ибо время. Половина всей еды — ему. Отведать
Я надеюсь мерку шнапса или лучше полбутылки
Засандалю разом, на спор. Я раскладываю вилки,
Ложки, рюмочки, сервизы, нож спецьяльный для икорки,
В сеть включаю телевизор, на экране — мочат корки,
Травят байки, гонят речи... Мой таинственный начальник,
Приобняв меня за плечи, тусклым голосом печальным
Тихо шепчет мне: «Евгений... к нам вчера пришло заданье —
В сжатый срок, без промедлений — дней за семь — разрушить зданья
Эрмитажа, Ленсовета и Казанского собора...
Я решил: возьми-ка это на себя... Тебе на сборы —
Два часа... На нашем складе есть различные устройства.
И не надо, Бога ради, мне тут нервное расстройство
Имитировать... Евгений, я ведь знаю — ты же сможешь...
Ты ж любое из строений на кирпичики разложишь
Кулаком своим неслабым... Ну а я... Мне как-то сложно —
Понимаю, что пора бы мне от комплексов — возможно —
Избавляться — но, признаюсь (тут он выпил рюмку шнапса) —
Не могу... я заикаюсь, даже просто слово γραψω
Говоря — а тут — разрушить то, к чему привязан с детства...»
Тут он начал хищно кушать колбасу. — «Тебе в наследство —
Если справишься, Евгений, — я оставлю бриллиантов,
Разных древних сочинений двадцать восемь фолиантов —
Орден Льва тебе повесят — я скажу о том Магистру —
Только справься... дней за десять, пусть не семь...» И тут же быстро
Съел обед, и даже крошки — самой мелкой — не оставил.
Сгреб со скатерти ладошкой и проворно в рот отправил.
Проглотив же, непристойно скаля зубы — засмеялся:
«Пошутил я. Спи спокойно». И ушел... А я остался.

 

* * *

 

эксперимент с кошкой
Поили кошку коньяком —
теперь грустим слегка…
Коньячный вкус нам всем знаком,
Адептам коньяка,
А кошке трошки тяжело —
Принять стакан на грудь,
У ней — другое ремесло
Иной — кошачий путь.
Вот ты, читатель, вискас жрал,
Ловил мышей и крыс?
Диван-кровать когтями драл?!.
…Что — правда?.. Кыс-кыс-кыс…

 

*γραψω (древнегреч.) — я напишу.

 

СИЛЬНАЯ РУЧКА

 

Сильная ручка, как добрая ветка
Той электрички, которая едет
В детство, в котором ты — маленький детка
С плюшевым мягким уютным медведем.

Бредит кондуктор, что скоро редуктор
Будет, точнее, не будет в порядке, —
Водкой пропитан, упитан кондуктор,
А на уме — только пьянки да блядки.

У машиниста — мигрень и похмелье,
Мордой уткнувшийся в хлебные крошки,
Выпив чрез меру зеленого зелья,
Стрелочник спит в станционной сторожке.

А за окном маета и мельканье
Серых перронов, как будней минувших;
Вздохи деревьев, полей заиканье —
Лепет прудов и речушек уснувших.

Где же я сам — в том ли самом вагоне
Или остался — отстал от состава?
Пьяный кондуктор меня не догонит,
Если на зайцев начнется облава?

Иль не рассмотрит меня за медведем —
Плюшевым мишей, наивной игрушкой?
В детство доедем мы — иль не доедем,
Тяжко уснув за покоцанной кружкой?

 

* * *

 

Болдуман собирался в дорогу,
Треугольную шляпу надел,
Помолился и черту, и Богу,
Что само по себе — беспредел,
Осушил коньяку полбутыли,
Съел полпалки колбаски крутой —
И отчалил... но мы не забыли,
Как он с нами играл пустотой —
Пустотой самоценного слова,
Понарошку, но все же всерьез...
Не остались и мы без улова,
Как и он... вот такой вот курьез.

 

nightclub

 

Звучала музычка веселая,
Толпа плясала полупьяная,
И вдруг девица полуголая
Ко мне прилезла, вдрызг буяная.

Я заседал в углу — за столиком
С двумя волшебными поэтами —
Один был просто алкоголиком,
Другой зело торчал, поэтому

Мне с ними было комфортабельно —
В ночном сомнительном клубешнике —
Я ж и бухал нереспектабельно,
Да и торчал не на кубешнике.

А девку эту — полуголую —
Я трахнул сразу по лбу чашкою,
Однако не разбил ей голову,
Закушав водку промокашкою.

 

Salut

 

Расстаемся с тобой, дорогуша, адью, —
Ты в метро (если пустят), а мы — на покой —
Уж неси осторожно себя — как бадью —
И придерживай бережно сбоку рукой.

Если в Питер захочешь приехать — давай —
Призадумайся — нужно ли это кому...
Ты ж того и гляди — попадешь под трамвай,
И не надо меня вопрошать «почему».

 

Из ненаписанного О. Мандельштамом

 

...Здесь — в печальной Тавриде — средь крымских татар,
Виноградных холмов, самостийных хохлов,
Петербургские девушки — ходкий товар —
Для богатых бездельников — легкий улов.

Стоит девушке топлес явиться на пляж,
В абсолютно невинных ажюрных чулках,
Стоит только слегка навести макияж
И в изысканной позе возлечь на песках —

Сотни взглядов завзятых заезжих хлыщей
Облепляют навозными мухами стан,
И вгрызаются в тело подобьем клещей,
Норовя присосаться к заветным местам...

 

про геху

 

В преддверье сибирской тайги,
В отрогах Алтайских предгорьев*,
В холопах у Бабы-Яги
Служил вечнопьяный Григорьев**.
Но поездом с бурым углем —
Тяжелым товарным составом —
За длинным халявным рублем
Он лихо махнул с ледоставом
В промозглый, смурной Петербург…
И в поезде том на досуге,
Хранясь от морозов и пург,
Он так танцевал буги-вуги,
Что уголь попАдал в кювет,
А поезд чуть с рельс не сорвался
И с курса не сбился. Но нет —
До Питера все же добрался!..
В беспамятстве Баба-Яга
Колотит костяшками ступу:
«Какого я в доме врага
Пригрела! Какую залупу!
Григорьев, задроченный гном!
Ведь был мне — слуга и приятель!
С каким я связалось говном!..
Ты видишь, Ты слышишь, Создатель!..»
Создатель, настроив ушко
На дикие вопли с Алтая,
Подумал: «Нам всем нелегко
С Григорьевым…» Все. Запятая.

 

*Предгорьев — (здесь) предгорий.
**Геннадий Григорьев, поэт.

 

* * *

 

Лене Элтанг

 

ДР прошел  весьма успешно. Явились добрые друзья,
Слегка побитые, конешно, недобрым временем, я-я.
Шесть дам и, м-да, два корефана + именинник — пупс земли.
Коньяк. Торт «Прага». Брют. Лафа, но …похмелье зиждилось вдали.
И вот уже почти полгода, я опрокинут в гущу тьмы —
В кривые щели небосвода, в косые сети кутерьмы.
Я провожу в воздушных ямах дни жизни — сумрачные дни,
Приди ко мне, Великий лама, и тайну жизни проясни,
Чтоб мой грядущий день рожденья не омрачился бодуном,
И чтоб царило наслажденье в моем виталище хмельном!

 

ЖИЗНЬ

 

«Небесцельно прожитые годы,
Жизненного опыта — бурдюк —
Пережиты, прожиты невзгоды...» —
Tак сказал философ Бурундюк...
Мне не возразить на это толком —
Доводов не хватит у меня...
Я аргументирую двустволком
Свой ответ, исполненный огня.
Годы пронеслись почти без мазы,
Опыт — мал, невзгоды — наяву...
(тут еще для рифмы есть две фразы,
Et ce texte est completement pour Vous*.)

 

*Э се текст э комплетман пур ву (фр.)

 

ПОБЕДНОЕ

 

Про войну мы напишем серьезно
Несуразный, но грамотный стих —
Нам мешает немного склероз, но
Мы припомним и парашютих,
И связисток, и всех медсестренок,
Поварих, пулеметчиц, минерш...
Нам приятно их вспомнить спросонок,
Попиваючи утренний ерш.
Мы обязаны всем этим бабам!
Этим бабам обязаны — всем!!!
А иначе бы нас — по ухабам
Фриц разнес бы почти без проблем.
Но ведь бабы — ложились под танки
И бросались на вражеский дот...
Ну а мы — опухали от пьянки —
И опухли — существенно. Вот.
Но однажды — десятого мая
Разбудили нас бабы с утра,
Бабьей сутью своей понимая,
Что домой возвращаться пора,
И сказали: — Победа, ребяты!
Похмелитесь трофейным пивком —
И — домой возвращайтесь, солдаты!
ВЭВЭВЭ. ВЕТЕРАН ТОЧКА КОМ

 

crescendo

 

В Крещенский мороз отрубили тепло —
В Норе у меня… безмазовый сюрприз.
По этому случаю плющу мурло,
Взирая с опаской в(сомнительный)низ:
Не пол, а улет — не паркет, а каток!
Где люстра была — там возник сталактит —
Соседской воды затвердевший поток…
Что ж… Сколь бы я ни был знатен и мастит*–
Я выйду на улицу с ломом в руках —
Мне влом, но планида — откалывать лед —
Витать в облаках — не судьба впопыхах:
Я вновь отменяю волшебный полет…
Направь же, читатель, свой калейдоскоп,
Как я — Магеллан галактических грез —
В Крещенский мороз, в петербургский раскоп,
Где я закопался, похоже, всерьез!

 

*Мастит — здесь не заболевание молочных желез, а краткая форма прилагательного маститый.

 

epistola

 

Стою на почте у окна,
чтоб поскорей отправить в путь
сие послание. Одна
живая трепетная суть —
не жмудь, а — жуть, таежный жи-
тель неизменных снежных стран —
сказал мне как-то: «Расскажи,
что есть Великий Болдуман?»
На север лыжи положив,
туда, где стылый океан,
я молвил: «Там живут моржи...
моржа крупнее Болдуман!»
Я палкой показал в леса,
сказав: «Красив в лесах олень,
но Болдуманова краса
затмит его и в ночь, и в день!»
Затем я поднял руку вверх
и произнес: «Смотри скорей —
там, в небесах, кружится стерх,
но Болдуман его быстрей!
А видишь — мудрая сова
на мышь устроила капкан
и ждет в ветвях? Но раза в два
ее умнее Болдуман!»
И вот — по почте, Болдуман,
я срочно сообщаю Вам:
Один доверчивый шаман
уж Вам в тайге построил храм.

 

ОНТОЛОГИЧЕСКОЕ

 

Я грежу об инертном деривате
От нескалярной сути естества —
С прелестною феминою в кровати
В преддверии Святого Рождества.
Во мне эквиваленты антиномий
Галактики — ведут неспешный спор,
Сатурн — в зените, Марс — в четвертом доме
И ангелов поет несметный хор.
Графин вина, дорожка, джойнт и книга
Уж жаждут пробужденья моего,
И солнечная Фебова квадрига
Меня везти готова — одного —
К интуитивным сумеречным далям,
Где катарсис испытывает дух…
Давай-ка мы винишка засандалим,
Прелестная фемина, сцуко… УХ!

 

Пл. и др.

 

В больнице Сплифосовского — на Сухаревской пл.
От зелия бесовского я укрощал свой пыл.
Лечили меня клизьмами, клистирами и др.
И от алкоголизьма и-злечился я до дыр!

 

Совет гостеприимным хозяевам

 

Вы приглашаете гостей
В свою обитель
Смотреть программу новостей?
Наденьте китель.

Встречать гостей в дезабилье
Не есть прилично…
Нужны вам: повар, сомелье,
Кондитер личный.

Гостей ведь надо угостить —
На то и гости,
А то ведь могут не простить —
Сломают кости.

Намяв бока, начистив фейс,
(По-русски — рыло),
Загасят ценный интерфейс
(Фигню для мыла).

На клаву мстительно нассут,
Нагадят в душу,
На раз квартиру разнесут
Подобно Бушу,

Который так разнес Ирак,
Что — в самом деле —
И я, и Меркель, и Ширак —
Все офигели.

 

ЗОЖ-2

 

он съел полбанки языков
романских и германских,
скурил полпачки косяков
афганских и голландских,
отпил на четверть коньяка
из двухгаллонной фляги
и превратился в маньяка
безудержной отваги —
решил: а дай еще нюхну
полфунта кокаину,
водяры залпом штоф бухну
и трахну субмарину!
но вышел боком коньячок,
испитый после дури —
пришлось побегать на толчок,
отдаться физкультуре.

 

перспектива

 

У рыбок гуппи мозга очень ма…,
Настолько ма... — что сокращаю сло…
Но им не страшно горе от ума,
Неведомо ваще добро и зло.
Они себе плывут туда-сюда
Друг дружку тихо любят взад-вперед,
И не познают Страшного Суда…
Зато их Бог и в рай не заберет.
А у тебя — солидные мозги,
Но — хоть ты и не явственно грешишь —
Получишь или злые розги зги,
Иль троекратный, троеперстный шиш.

 

стихи на случай

 

Понедельник вторнику не враг,
А коллега в смысле дня недели...
Да, сегодня мы уж подудели —
Так, что мысль работает ништяк:

Понедельник вторнику — среда,
Воскресенье пятнице — суббота,
И не прекращается работа...
Вот такая, Гала, лабуда.

Так что ты, спланировав поход
На один из этих дней недели,
Уж не обижайся в самом деле,
Если забредешь не в свой приход.

 

Цирк Чинизелли

 

Я под диктовку
                             не привык писать,
Пишу свободно —
                                птицей —
                                                 от души
И под чужую дудочку плясать
не стану я в кумаре анаши.
Достану свой магический дудук
И мiр запляшет сам вокруг меня,
Как в цирке Чинизелли бурундук,
Серебряным бубенчиком звеня.

 

Старый козел

 

Тут один немолодой питерский ловелас из окололитературной среды попытался обольстить Наташку Романову некузявым своим панегириком, как легко выяснилось — изначально сочиненным в честь совсем иной прекрасной дамы. Даже когда истина раскрылась, он внаглую продолжал гнать какую-то пургу и всячески провоцировать Наташу на экспресс-визит в его (его ли?) некую «мастерскую» (знаем мы, что там обычно мастерят подобные стареющие либертены)! У нас сразу зачесались руки оградить нашу боевую подругу от домогательств этого субъекта. Вот результат:

 

№1 (по-советски)

 

Мы не поедем с тобой в мастерскую
Ни на метро, ни в таксо, старый К,
Мы отвезем на Большую Морскую —
За государственный счет, в Губчека,
Контра, тебя — недобиток — лишенец,
Там разберутся как надо с тобой…
Там тебе скажут: «Слышь ты, извращенец!
Х.ли ты шамкаешь дряблой губой,
Стихик читая свой у-ни-вер-сальный
Нашей Наташе? Паршивый пошляк…»
Взгляд замутненный от похоти сальной
Живо погасят тебе: шмяк,
шмяк,
шмяк.

 

#2 (international)

 

Носитель вируса поэзии,
Гниющий заживо пиит,
Не знал о том, что в Индонезии
Таких, как он, сажают в скит —
Точней в турму — бамбуком страшную,
Бамбук притом вонзая в зад,
И через голову безбашную —
Он прорастает аккурат.
Но мы, связавшись с Индонезией,
С ее посольством — что в Москве,
Адепту ентому поэзии
Сварганим дырку в голове.

 

* * *

 

Притворяясь российским бомжом,
Заявляется Геха Григорьев —
Пьет коньяк, как другие — боржом
И бормочет: «О горе мне! Горе!
Сколько мата у ЕМа в стихе,
Ах, болят мои нежные ушки…»
Сам же, внутренне лыбясь: «хе-хе!»,
Вынимает прибор для подслушки —
Он таинственный суперагент —
Он наемный посланник Моссада?!
Нет — он минувших лет резидент!
Приземлился у Летнего сада
С парашютом за круглой спиной
И с пакетом «набор ренегата»,
И недобро следит за страной —
За страной вдохновенного мата.

 

ОРДЕН ПОДВЯЗКИ
«Honi soit qui mal y pense»

 

«Они сва ки малипанс —
Они, они сва!»
Так, взлетя на Монпарнас,
Ухает сова.
Так на площади Пигаль
Воет трансвестит,
Так в трубе Пале-Рояль
Ветер нам свистит.
«Сенкью, сенкью вери мач,
Сенкью, сенукью, ве!»
Так английский регби-мяч
Бегает в траве,
Так безбашенно Биг-Бен
Бьет в колокола,
Так палаты лордов член
Делает дела.
«Гитлер, Гитлер хенде хох,
Гитлер, Гитлер хе!»
Вот мой всеязыкий вздох
Лучший стих в стихе.

 

Everybody has his own business

 

Зл. Г.

 

Я откупорил банку с зеленым горошком,
Ты откупорил банк из зеленых купюр,
И за счет этих действий поднялся немножко —
Я гляжу — и костюмчик уже от кутюр —
И некислая тачка, и суперквартира —
На проспекте — вот здесь (ну-ка дайте мне план) —
На престижном, центральном!.. Три теплых сортира,
Зимний сад, осьмиспальный понтовый диван…
Только знай: революция — не за горами.
Ананасы и рябчиков — жуй — не тужи!
Но когда поддудонимся мы с топорами,
То поди снисхожденья у нас заслужи.

 

Eros-Dämmerung
(из немецкого цикла)

 

В Эрлангене — старинном городке,
Где катит воды Регниц в вязкой тине,
Где в кирхе сумрачной на потолке
Хромой паук застыл на паутине,
Там, в старой ратуше, на берегу реки
У перекрестка Arzt— и Zwiebelstrasse
Посредством мертвой, скрюченной руки
Я совершал магические пассы
Над фаллосом своим. Но он не мог —
Немотствуя — восстать и вновь взъяриться...
Уж городской густой фабричный смог
Покрыл собою сумрачные лица
Готических святых — а он лежал
Недвижен, бледен, как погибший воин,
И красотой своею — поражал,
И был захоронения достоин.

 

* * *

 

Опьяненный любительским пивом,
Я склоненный стою над Фонтанкой.
Наблюдаю за дивным я дивом —
Оловянной консервною банкой,
Что не тонет, хотя из металла
И бока, и округлое днище,
Отражается в коем устало
Бородатое чье-то греблище.
Не мое ли? — мелькает догадка. —
Но уж больно лоснится и мерзко,
Ухмыляется приторно-гадко,
Кажет зубы неровные дерзко,
Изрыгает огрызки речений
Неприличного, бранного свойства;
В бороде его — крошки печений,
А в глазах у него беспокойство,
Беспокойство нездравого толка
И отсутствие здравого смысла;
Цвет, как шкура тамбовского волка
Или редька, которая скисла
И покрылась кухонною пылью, —
Только нос жизнерадостно-красен,
Истекающий слизистой гнилью…
Я ли это? Ведь я же прекрасен, —
Пусть и вправду крупны мои формы, —
Чист я кожей и светел я взором,
Нос — в пределах естественной нормы,
Зубы — ровный забор без зазоров;
Борода, распушившись приятно,
Придает мне античное что-то;
Аккуратна она и опрятна —
Ни печения в ней, ни блевоты —
И улыбка моя — симпатична!
Речь — стройна, как младая испанка! —
Что ж ты этак меня нетактично
Отражаешь, консервная банка?
Что же, сука ты, бля, так облыжно
На живую клевещешь природу?
А возьму-ка я, знаешь, булыжник
И метну его, видишь ли, в воду…
Взял. Метнул… Вместо дивного дива
Пузыри да круги по Фонтанке.
А пойду-ка еще выпью пива
Банки три. Только — правильных банки!..