А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   

Сергей АРУТЮНОВ (Москва) — поэт, литературный критик. Родился в Москве в 1972 году. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького (семинар Т. Бек и С. Чупринина). Поэт, прозаик, критик, публицист. Печатался в журналах "Футурум АРТ", "Знамя", "Вопросы литературы", газете "Вечерняя Москва".
Долгое время был заместителем главного редактора нашего журнала. Стоял у истоков его создания.

Один из тончайших лириков современности, поэт виртуозного мастерства.




* * *

Над утонувшими мирами —
Уродлив, темен — плыл ковчег.
Последний первый человек
Сидел, понурясь. Умирали
Все нормы права и морали.
Была среда или четверг.

Царила тишина немая,
И звери, распри прекратив,
Сидели тихо, понимая
Средь океанских аномалий,
Среди феноменов и див —
Они зерно и реактив.

Лишь человек шептал: — О, Время!
Ты лжешь мне, слух, ты лжешь мне, зренье:
Сегодня спас я малых сих
И в них нимало не уверен...
Я спас медведку и лосих.
Но шквал давно уже утих.

А завтра? Схлынет толща вод —
С кем стану праздновать спасенье,
Найдется ли во мгле осенней,
Чем позабавить пищевод?
И что есть жизнь? Ковчежий флот
Из самой плотной бумазеи.

 

* * *

В шепелявую глотку окраин,
В чрево сонных рабочих глубин
На залепленном грязью трамвае
Прямиком — под углом — по спирали,
Не вдаваясь — сглупил, не сглупил.

Узнавая, что вплоть до молекул
Все тут пригнано точно по мне —
Даже тот молчаливый калека,
Что небесную гонит телегу
И дорогой доволен вполне...

Это что — родовое гнездо?
Неожиданный знак лучшей доли!
Вот не думал... Зажмуриться, что ли,
Отрывая последний кингстон?

За спиной на клаксонной валторне
Мерно стонет в пустой пестроте
Город-призрак в расхристанной тоге,
Где себя ощущаешь как вторник
В агрессивной и маркой среде...




Стихотворения были опубликованы в журнале "Дети Ра" (№ 3, 2004 г.).



ЛЮБИШЬ — ПРИДИ И ПРАВЬ



* * *

стольким ветрам зять,
стольким ветрам брат,
я говорю — сядь.
в мире так много правд…

знаю одну — свою.
я за нее горой.
дернется кто — свалю,
перешибет — герой.

любишь — приди и правь.
словом смиряй волну.
если пойдет драйв,
пальцем не шевельну, —

вздерну под облака,
жизнью набью по грудь,
звездного молока
дам — так и быть — хлебнуть.

проку в тугой мошне
только что с ней — беда.
ты говоришь — нет.
я предпочел бы — да.



* * *

была во Франции — и что?
спала с оливковым лосем,
сожгла Версаль, пила Шато —
и все?

а мне хватило бы одной
поездки в сумерки к богам,
но каждый ветерок с Багам
обрит под ноль.



* * *

пока Восток еще так розов,
глубоки тени, мир бескрыл,
что человек? он так, небросок,
треск в небо рвущейся искры.

и эхо слов "на смерть Шенье",
и кашель арестантов сиплых.
не о такой ли тишине
просили те, кто слышать в силах?




Стихотворения были опубликованы в журнале "Футурум-АРТ" (№ 2 — 3, 2001 г.).



* * *

Еще не ночь, но близок ужин.
Мне в нем известен каждый атом,
И больше ничего не нужно,
А толком ничего не надо.
Весна. Недостает гормонов
Или тебя — чего сильнее...
А в мире выступов огромных
Уже мерцает и синеет.
Субботний день опять испорчен
Воскресный будет искалечен
Сознаньем, что протест беспочвен
И в этом смысле бесконечен.



* * *

Ты пить и драться был мастак,
А стал — фермент.
Что лыбишься? Я был мустанг.
Теперь в ярме.

Два шрама под седьмым ребром,
Но ни одним
Ты не гордись. Я был рабом,
Но не твоим.



* * *

Учиться радости у скорби
Я вынужден. Мой выбор прост.
Мне обучение ускорит
Приятель давний — певчий дрозд.
Снегами ли бреду меж просек,
Тону ли в рытвинах слепых —
Я слышу свист. Он жжет, он просит
Не заметать его следы.
И мириады мокрых листьев,
Предчувствующих сколиоз
Январских бурь, последних истин,
Вдавил мне в сердце пестрый клест.
Ах, бестия — полощет перья,
Лущит еловую кору.
Я спал до мартовской капели,
Я кажется — лишь прикорнул.



* * *

Туда, где гул и гомоны фонтана,
Я редко прихожу, садясь под тент.
Ты не права. Ты неправа фатально.
И я не прав. Но виноватых нет.

Любовь растет из сердца как фурункул.
Прижечь ее паяльником — твой долг.
Не подавай, не подавай мне руку.
Из чувства никогда не выйдет толк.

Ты видишь ли тот балаган фанерный?
Я в нем усвоил истину одну:
"Паденье вечно. Взлеты эфемерны".
И с этих пор на все рукой махнул.



* * *

Мне странно состоянье пауз —
Отделен каждый элемент,
Когда, безветрен, никнет парус
И в теле вожделенья нет.

Оденешься, сидишь одетым...
В прихожей золотится моль.
Дрейфуют в море континенты,
И лето щерится зимой.
Рука рассеянно сжимает
Бейсбольной биты рукоять,
И воздух, словно плоть живая,
Толкает... Не могу стоять.



* * *

— Зачем стоишь ты поперек
Течения? Сойди с дороги
И попроси со стуком робким
Тепла, что сам не уберег.

... Со впалых щек исчез желвак,
И бледный рот с усильем выжал:
— Там женщина меня ждала.
И лишь недавно замуж вышла.



* * *

В сером небе означилась просинь,
И над ухом комар прозудел:
— Тихой сапой надвинулась осень —
Что предъявишь на Страшном Суде?
— Ничего, кроме праздничной маски
И стиха, что ко мне снизошел…
Но такие смешные отмазки
Не сработают там ни за что.



* * *

Каков бы ни был выбор — воевать или сесть,
Душе всегда лениво взгромождаться на танк.
Герои рокенролла умирают не здесь.
Герои рокенролла умирают не так.
Их временные жены раздают интервью,
Но только для того, чтоб подчеркнуть свою роль,
Сверяясь с датой гибели по календарю,
Вполголоса спешат добавить: "Он был герой".
Их детям остается рваный видеоряд,
Разбавленный испуганной газетной строкой.
Не смей меня тревожить посреди декабря.
Я не способен думать, что способен с другой.




Стихотворения были опубликованы в журнале "Футурум-АРТ" (№ 4, 2002 г.).



* * *

было с тобой нигде
было с тобой никак
если и полетел —
это от коньяка

я ли знаток фемин
латифундист ярма
легче прослыть Ферми
чем доказать Ферма

если венец тернов
что мне до тех теней
было с тобой темно
стало еще темней




Стихотворения были опубликованы в журнале "Дети Ра" № 3 (41), 2008 г.



ДО ШЕСТНАДЦАТИ И СТАРШЕ



* * *

в час растерянно-пивных многоголосий
вслед за ветхой позолотой гобелена
я хотел бы умереть в такую осень,
чтоб она была точь-в-точь как бабье лето,

чтобы день стоял торжествен как некрополь,
чтоб мальчишки в воду камешки бросали,
и гроза своей немеркнущей утробой
разломилась бы вдали за корпусами…

и настал бы, наконец, тот самый вечер,
тот, в котором насовсем меня не будет.
вспомнишь ты, что был я скромным певчим.
зарубил меня по буйству пьяный унтер.

так уж вышло — ни прибавить, ни убавить.
жизнь погасла, словно лампочка в парадном.
истлевают кости, книги, клятвы, память,
но, подумав, возвращаются обратно.



Памяти 90-х.

Справа — колья живодерен,
Слева — ярь и колдовство.
Лес людской, все так же темен,
Ждет чудес и катастроф.
И без должных полномочий
На безрыбье роковом
Доннер веттер полуночный
Хлещет окна рукавом.
Он разглядывает граждан,
Как в мертвецкой санитар.
Снег уложен, свет погашен,
И система занята
Чьим-то посвистом ретивым
Или цокотом копыт.
Мрак зовет на поединок
Всех, кто проклят и убит,
И они к нему выходят,
И плевками ночь кропят,
Изготовились к охоте
Сотни стриженых ребят.
Как они друг друга ищут,
Как добычу стерегут!
…Утром — ветер-поединщик,
Пятна крови на снегу.



* * *

когда выходные орут "вставай!",
а будни — "спаси, Христос!",
кому мне молиться за свой стэндбай,
пошедший на днях вразнос?

бессвязицу вешнюю простонав,
толкаюсь из пестрых снов…
вскочить бы, да так, чтобы весь стартап
распутицей растрясло!

вскипает удача в чужих котлах,
в моем — пузыри и пар.
к нему даже самый простой гудлак
давно уж не прилипал.

но кровью вышит на полотне
луча ледяной бросок,
и письма твои в голубом огне
чернеют наискосок.



* * *

Как бел прибой меж берегом и тьмою,
С самим собой навек переплетен.
Давай уйдем. Мне больно видеть море.
Прошу тебя, пожалуйста, уйдем.

В младые дни любил я волн безбрежность
И мыслил, что свобода — это рай,
Свобода — все… Но так бывало прежде.
Теперь — долги. Такая пастораль.

А море навсегда осталось морем,
Зеленым, синим, всяким и другим.
Давай уйдем и грех свободы смоем.
На счастие монетку оброним.



* * *

До шестнадцати и старше
Годы шли как сон пустой,
И уже совсем не страшен
Лет безмолвный сухостой.
Разбегайся по бетонке
Вдаль, за облаков стада.
Те, что выбились в подонки,
Ждут небесного суда.
Ты же, сам себе подсуден,
Запыхался, изнемог,
Из мечтательных посудин
Горьковатый пьешь дымок.
Отдышавшись осторожно,
Перекрестишься тайком,
И рванешь по бездорожью
Безлошадным седоком.
Время, долбанное время!
Все сгорело, все прошло —
Лета, Рашка, Лорелея —
Ни за что и ни про что.



* * *

лучше, наверное, быть слепым,
ощупью трогать иконостас.
перевирая всех тех, с кем был,
мучишься, что никого не спас.

наперво — похоть, а после — стыд,
ворох сомнений из-за угла.
я это знаю, я этим сыт.
совесть дежурная изнемогла.

так, забывая себя в себе,
можно пробиться хоть в мертвецы.
изобретаешь — велосипед,
а получается — мотоцикл.



* * *

мы, заляпанные сажей
и густой болотной жижей,
ничего уже не скажем
экзистенции отжившей,
людям будущим и прежним
летописному гестапо…
просто умер мистер Брежнев,
и покоя нам не стало.
потому язык наш устен
и доверен только стенам,
что давно завязан в узел
и отрезан вместе с телом.
единицам он встречался
в виде странной компоненты —
синим заревом причастья,
алой искрою Победы.



* * *

Блекнут рекламы оттенков кислотных,
Меркнет в ночи сумасшедший салют.
Скоро уж травы пробьются на склонах,
Скоро синицы весну воспоют.
Жаль, что кордоны… Сел бы да ехал,
Абы куда, на закат ли, восход,
Бликом безудержным, солнечным эхом,
Земли бы встречным объял марш-броском,
Слушая ветра оттаявший шепот,
С тьмою прощаясь до октября…
Веришь, родная? Бродяжить ушел бы.
Дом бы покинул и ключ потерял.



* * *

А ты такая же смешная…
Тебе и помнить невтерпеж,
Какая кровь стоит меж нами,
Приклеилась — не отдерешь,
И по ночам кричит и шепчет,
Зачем вернулся бумеранг,
И почему из тысяч женщин
Я ни одной не выбирал.
В хорах пчелиного оркестра
Была мне праведность чужда,
Когда любовь моя воскресла,
Опомнилась и прочь ушла,
А я остался брать нахрапом
Ее мозолистый хребет,
Пока фаготы горных раков
Не просвистели мне привет…
И, в общем-то, откукарекал,
Забил на бредни жирный гвоздь,
Но — ничего не отгорело,
А только ярче занялось.