А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   
Иоганнес БОБРОВСКИЙ (1917 — 1965) — поэт, прозаик. Во время Второй мировой войны был призван в гитлеровскую армию и воевал в России. Будучи военнопленным, работал в 1945-49 гг. на восстановлении разрушенного в Ростовской области. Писать Бобровский начал в 1941 году, широкой публике стал известен в 1960 г. после выступления на заседании "Группы 47" — объединения, в которое входили многие ведущие немецкие писатели, в частности, Гюнтер Грасс. Первые сборники стихов опубликовал в 1961-62 гг., затем вышли сборники новелл и роман "Мельница Левина" (1964). Посмертно издан роман "Литовские клавиры" (1966) и сборник новелл "Предостерегающий" (1967).



Стихотворения были опубликованы в журнале "Футурум АРТ" № 3 (13), 2006 г.



ЖИТЬ — ЗДЕСЬ


ДЕТСТВО

Тогда
я иволгу любил —
колокольный звон, — там
взмывал, нисходил
сквозь листья ветвей,

когда мы сидели на опушке лесной,
нанизывали на былинку
красные ягоды, — мимо
тащился с тележкой
седой еврей.

Потом, в полдень в ольховнике
черными тенями стояли животные,
гневными ударами хвостов
отгоняли мух.

Потом, падал широким
потоком струящимся
дождь — из разверстого неба,
после всей этой тьмы
капли были на вкус
как земля.

Или парни спускались на лошадях
по прибрежной тропе,
сидя на гнедых сверкающих спинах,
со смехом переплывали они
через омут.

За оградой
клубилось жужжание пчел.
Позднее, сквозь шиповник
у озера камышового
проносился трещоткой серебряной
страх.
Изгородь, она разрослась,
дверь и окошко смотрят во мрак.

Вот
запела старуха в своей
каморке, наполненной запахом трав.
Лампа гудела. Входили мужчины
туда, — что-то кричали собакам
через плечо.

Ночь, ветвящаяся в долгом молчанье,
время, ускользающее все более, — горше
от стихотворения к стихотворению длясь:
детство, — тогда
я иволгу любил —



РАВНИНА

Озеро.
Это озеро.
Затопленный
берег. Под облаками
журавль. Белы, светлы
пастушьих народов
тысячелетия. Вместе с ветром —

я поднимался на гору.
Я буду здесь жить.
Охотником был я, однако трава
взяла меня в плен.

Трава, научи меня говорить,
научи меня быть мертвым и слышать,
долго, говорить, камень,
научи меня пребывать, вода,
не зови меня, не ищи меня, ветер.



ДЕРЕВНЯ ТОЛЬМИНГКЕМЕН

Догорел полуденный костер,
над липой дым,
там ходит он с белыми волосами,
люди говорят:
Скоро наступит вечер,
кто-то затягивает песню,
поля уносят ее вдаль.

Пройди чуть дальше, Донелайтис,
река поднимется на крыльях,
ястреб, враг голубей,
лес черноголовый
выпрямляется, проносится
ветра зов над горой.
Там живут травы.

И этот день опустится
под тени колодезных
виселиц, — свеча на окне
неколеблема, лучина выговаривает
мышиными голосами
благословение.

А ты напиши на листе:
небо изливало благодать,
и я видел: праведность ждет,
чтоб снизойти, и чтобы
наступил — гнев.



ПОКИНУТЫЙ ДОМ

Аллея,
огражденная
шагами умерших. Подобно эху,
что снизошло
с океанов воздушных,
землю лесную
затягивает плющ,
корни выступают, — и тишина
приближается с птицами — белыми голосами.
В доме
тени ходили, говор чужой под окном.
Мыши снуют
по разбитому клавесину.
Я видел старую женщину
в конце улицы,
в черном платке,
на камне, —
взгляд на юг устремлен.
На песке
цвел татарник, — с резными
жесткими листьями.
Там было небо,
раскрытое, цвета детских волос.
Прекрасная земля,
отечество.



УЛЛЕ ВИНБЛАД

Я знаю осень гор.
Я почуял походку твою
сквозь туман, по каменистой тропе.

Ты придешь, — огнями
долина тебя приманит.

И снегопадом
обернулась любовь,
легкая, шумом сквозь кровь.

В небе твоем, о подруга,
всегда кружево башенок;
прежде — Бельмана песни,
но давно уже собственный
трепетный стих, что не знает, куда заведет, —
ветра песня, там — в темном угаре
движенье мужчин.

А чтобы песня моя зазвучала
в восходящем движенье, — воспаряя
над ветром, над мягким
светом луны, над садами,

кладу я
руку на снег.
Нужен лишь знак:
жить — здесь.



СОБОР. ГОД 1941

Мы ее видели
над зимней рекой,
над чернотою
стремительных вод, — Софию, гудящее
сердце омраченного Новгорода —

Издавна был этот мрак, —
проходило время
вместе с бурным весельем
дельфинов, — сады
опаляли щеки тебе, за оградой стояли
в гуле золотом твоих куполов
паломники, лица их были мокры.

И ночь твоя, — лунная щель,
мертвенно бледная, — блеснул
в гнезде своем ледяном
зимородок-Алкиона.

От копоти стены твои
почернели, двери разрушил
пожар, — каким же будет
свет твой — в глазницах окон?
твоими глазницами-окнами?
Многое сделано было
с нашею жизнью, и крик,
и молчание, — мы видели,
как подымалось лицо твое,
белое, над этой равниной.

Тогда,
на болотах окраинных,
гнев восходил.
Гнев, черное семя.
Как хотел бы воззвать я
однажды
пока глаз мой
светел еще —



АИР

Кружит на дождевых парусах,
с ревом летает
ветр водяной.
Голубь сизый
распростер крылья
над лесом.
Прекрасный, сквозь железный ажур
папоротников

ходит свет
с головою фазаньей.

Дыханье,
я посылаю тебя,
найди себе кров,
пройди сквозь окно, — в белом
зеркале я увижу тебя,
повернись беззвучно,
зеленый меч.



ДОНЕСЕНИЕ

Байла Гельблунг,
сбежавшая в Варшаве
при транспортировке из гетто,
девушка,
ходила по лесам,
вооруженная, партизанка,
была схвачена
в Брест-Литовске,
носила военное пальто (польское),
была допрошена немецкими
офицерами, имеется
фотография,
офицеры — молодые
люди, в безупречной униформе,
с безупречными лицами,
с безукоризненной
выправкой.

Перевела с немецкого Галина Куборская-Айги




Стихотворения были опубликованы в журнале "Дети Ра" № 8 (22), 2006 г.



НАД ОБРЫВОМ


Видел я города

Видел я города — в вихрях
пыли, скученных крыш
лабиринт, пожелтелые стены и башни.
В землю уходят они.

Шатры, на одну только ночь
заснули под небом,
заслонились бесчисленным эхом
голосов умерших, разодранных
ртов колокольных, — им зябко
от старости.

И равнина проходит
по улицам их, выносит
наружу сады, задерживаясь
на площадях перед дверями
открытыми, у текущих колодцев.

А по ночам кажется, будто
несет их широким потоком,
повисли сырые туманы,
парус полощется, а выше — луна.

До краев этой ночи
ехал я с ними. И там,
на опушке лесной,
притулилась деревня, как
смуглая цыганка, — в сумерках
покачивала она котелком
над костром затухающим, дым
узко тянулся вверх —



Клопштоку

Кабы я не хотел реального,
этого: ведь говорю-называю
реку и лес, —
(а чувства мои
связаны с темным), —
голос птицы торопкой, над оврагом
всполохи света, —

и звучащие воды, —
как хотел я назвать твое имя,
кабы нашла меня
малая слава,
я бы поднял то, мимо чего проходил:
саги темные о преступлениях
и наказании:
и как верю делам их —
ты совершал их — я верю
языку тех, кто забывает,
и в зимы я ниспосылаю
бескрылое, из камышей,
слово его.



Над обрывом

Ветра порывы над берегом.
Мы жили в домах на реке.
По крутым берегам темнея,
звучал камыш.

Мы были дети,
и весь год пели нам наши сердца.
Как земля
приходили дожди и морозы,
молнии, тучи, — как время,

как время,
которое мы брали
и отдавали руками
красными от ягод. Зимы
к свету текли.

Это прошло.
Мы уступили деревни пескам.
Словно крик сплавщиков
был наш уход.

Отдаемся горечи лет, подкладывая
дрова в очаги чужбины,
помним одну только песню
о расцветшей когда-то яблоне.

Где же
мы остановимся?
Повсюду та же земля,
почва, куда мы ляжем.
Дети
не найдут ту деревню.

Но сады, полоса камышей на откосе —
даубас — тот берег речной —
пожелтевшие сараи —
и телега, что выезжает из леса —
ястреб в пустой синеве —

это все еще застилает нам взгляд.
Так мы вступаем под своды
нынешних лет. И знаем,
что радости наши дала нам земля, —

слышим биение крови в висках,
рукой проводя по волосам дочерей,
вечером ты говоришь: приди же,
любимая, и останься — чтобы
я перестал тосковать —
ЧТО ЭТО? В РУКАХ МОИХ ВРЕМЯ,
я считаю его, из лесов голос
исходит, бросает тень
здесь — на дорогу.

Раскрылся у ног твоих
плод, прими, о ты,
ставший чужим,
смертельное семя.



Икона

Сводчаты башни, красные,
в огражденьи крестов. Тьмой
дышит небо, Иоанн
стоит на холме, над городом
у реки. Он видит, как подступает море, несет
бревна, весла, рыб
изувеченных; рушится лес,
тонет в песке.
Перед ветром шагает
князь, факелы в его руках,
он машет ими, он сеет
огонь беззвучный —
по-над равниной.


Перевела с немецкого Галина Куборская-Айги