А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   

Василий Кондратьев

(Из антологии "Ленинградский верлибр")

 

ДАМА С МОНОКЛЕМ

Действительно, мистика представляла собой
картинка женщины, журнал убийства и тайны
скоропостижная разладица, парированное из зала лицо
ее, сидевшей (сквозь оркестр) между теми
и дыма, марево от серебра и звука
                                               слышалось
сухое свечение в волнах ртути. Колеблющиеся сквозняком кривые
фигуры впечатления: немого призрака и Зигфрида
оперативного воздействия. Ничто не предъявляло, о существовании
предстательного образца суждений
креолы креозота — в карцере. Кошмар
и марево, вар ледниковых столкновений сна, как пробка,
                                                                                   копьем стремился.
Ковер ложился под ноги, сиамец
мумифицированного отца дракона. Раскосый признак смерти,
мой милый Хаген, циркуляр пилы
под радостные крики детей и нянек. Турок разбил гамбит,
но такова романтика. Цветы и флаги, обезьяний ропот
шампанского и карусели, фейерверки
тревожной жизни тающего Петергофа
не столько мучают, поскольку остановившееся бремя лет
                                                                                   сковало озеро
томительного поцелуя
автоматического времени. Прогулки и любовь
сам-друг с тобой, сам-друг с другим:
я и, и он, и ты с иным
уже назад не обернешься.

 

ОСЕННЕЕ РОЖДЕНИЕ

1

Утром просыпается северный ветер
и пока пьяный дух
палых листьев кружится над окраиной —
он набирает ввысь;

октябрьской птицей
рожденной у каменных скал,
начинаясь от двух
точек судьбы,
                                продолжаясь вниз,
до бескрайнего клекота леса —
он уходит в безмолвие;
с высоты, пролетая в безгрешной
сини неба над грубым помолом
поля, скелетом мельницы,
над давнишним
сенокосом осени —
он,
прельщенный теплом,
                                            опускается
между чахлым поселком и пристанью,
                                                                      исчезая
в ряби озера, в ропоте тополей;
затихает, и, кажется, леденеет...

Тогда и глаза темных окон
мутнеют от стука
ветра в двери, в ставни, по крышам домов.


2

Ветер стихает, и призрачным кораблем
дом ложится на волны шумящих деревьев;
как мореходы, смотрим ненастье
за высоким окном в наступающих
утренних сумерках.
                                            Созвездия
наших судеб невнятны
                               в предутреннем свете: они
пропадают в туманности, где Венера
перед восходом сверкает на звездном пути
трех волхвов, проходящих по небу
и дары приносящих
                                            в чашах осеннего золота,
называя твое рождение
именем спящей весны.
И когда
рыжие волосы разметав, ты лежишь у окна,
как свеча, горящая за туманным стеклом,
                                            бабочкой,
мотыльком пролетая над зябким полем
странствий —
                               белая кровь вина бродит
каплями красных ягод на блюде, и я пью,
причащаюсь твоим дыханием, и молчат
твои ясли — мой дом.
Ты лежишь неподвижно, без снов,
                   словно пришла ниоткуда
и уйдешь ото сна в пробуждение
трудной весны.
                   Но пока ты еще
здесь — в ожидании чуда
кружится хоровод осени:
над твоей головой пролетают
стаи птиц, позабывших дорогу домой;
тополиный шорох исходит из опрокинутой дали
серого неба, и ветер сплетает
похоронный венец одиноким деревьям,
сизым старцам забытого декабря.

Слушай же
одинокий, пронзительный шепот осеннего ветра.

 

3

Как это жалко, что мы уходим, не попрощавшись,
из пределов осеннего поля в новый возраст зимы;
так в горшочках Адониса зарождаются корни
и весенние почки живут в ожидании;
                               Так и мы
расстаемся с последней синицей на крыше,
с улетающитм облаком на горизонте
                                                                      бескрайней обители
неба, оставляя свой опыт
на съедение времени.
                                             Пролетая над городом
с детства знакомым, птица снова вдыхает свободу:
в ветре она обретает движение, ибо простор
взмаха крыльев ей дарит освобождение взгляда;
                                                        ей видно
много вперед, потому что она принимает в себя,
словно в зеркало, все пространство вокруг —
так, в себя заключая
мир, она движется в ровном полете,
перелетом из осени в зиму совершая рождение
нашей надежды на будущий свет
                                пробуждения ото сна.

 

ЭКЛИПС

Око, орало оводу.
Переселение Гелиака в эклиптике
кончено. Не убежать,
оленю стрелы не уйти
сон охотника.
                  Тот был попроще и прежде,
но без левого глаза.
                                          Пар. Окалина озера
ртуть кипела, и зеркало.
                                                                     Ты, кабан.
Когда ты вошла в эту комнату, он обернулся
черными знаками были размечены письма
мать у печки сжигала,
когда
именно в эту минуту, Тристрам Б. Адонис подумал
то, что является днем, происходит реально
происходит затмение).
                                             Передовые пикеты Петровского
стали у Ганга
                   затмение).
                                                           Кольца распилов докембрия
были как кольца
                                 и он / поскользнулся
О, Чарли!
. . . . . .
Смерть должна быть красива, Елена, тогда
есть надежда воскреснуть.

Он встал / сном восхищенный

луна взяла взглядом

солнце, камень лица.

 

ПАРКЕТНАЯ ЛЕКЦИЯ

Теперь, другое. Комната не имела нужды к описанию,
как и действие к продолжению.
Секретное соглашение было составлено
здесь. Да, мой дорогой,
все предыдущие объявления стали рекламой
убийства.

Следы днем: от шагов остаются
события, их таблицы без надписи. Свет,
маска хлора, показывал без возбуждения
ряд клинических типов в ортогональной проекции
и оставался камерой (наш разговор был о частичной дифракции
амнезии,
                   куклы китайской тени рвались
на экран, пауки пеленали фонарь).

Тропизмы и синкопы кадра, чувственность
и голод: города
не для охотников за пристальными образами,
а хроника сентиментальности. Локомотив Луизы
был сексуален
но сердце, разбитое, на привязи порхало
как экземпляр. Симультаническая молва
перекрывала проспект же-
                     лания стать ясновидящим. Ландшафт был шахтой страха
перед попыткой в бездну, пожалуй, поцелуй
голландский. Ориентация
и смысл. Вот отчего ошибки нашей юности
не стали низменными и в годах.

 

АННА

Который день и час, в каком
из них один остался. Пустые улицы
нескорым шагом проходя, внезапность
повиснет в воздухе: очарование
                                             (и ожидание)
молчанию похоже,
       места имен не слуху, но зрению
стать пристально:
                                                        лицо тебе
и крик
сорваться словом, замер. Ее лицо, смотрело
ты шел. Огонь, горели окна. Сплав
соль, солнце и снег падал. Костры
ослепли, хоровод вертели
вокрест
                   чуть скосив свои узкие плечи,
в надвинутой шляпе ты шел
словно когда-то:
                                                      помятый денди
                                                       по солнечной стороне
                                                 Невского, —
помнишь?
                                           любовь, забытая. Скрип знала
молчанию, крутилось колесо. Чертила случай,
                                                                                 средоточие
разъятое соединила, и лист карты.
                                                          По небу звезд отмечено
семь дней, семь сфер. По начертанию
вокруг. Четверг стал в середине. Расступаясь, парк
сияли фонари, и пары пели
по девушке и чаровнице, черной (ночью) чаяла
как яблоню трясла, покуда птаха
земле упала, и замерзла
                                                         вода ручья (течет, хрусталь
под коркой льда дыхание живое, сон сохранила
тьма. Длится мглой. Не ветер трепетал, качаясь
фонарь съел, золото)
                                              сухое дерево, невнятный треск
ждал за дверью. Но она прошла, и в ночь
паук ткал паутину: ожидание
перетянуло время, как циферблат
                                                                      без стрелок (зеркало?)
знакомое лицо смотрело
                                            но шла
                                                         бестрепетной
рукой раздвинув искры,
                                гарь и дым клубился
вкруг
расступились, взял ее.