А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   
Дмитрий РУМЯНЦЕВ — поэт. Родился в 1974 году в Омске. Окончил философский факультет Омского государственного педагогического университета по специальности "культурология". Печатался в журналах "Арион", "День и Ночь", "Дружба народов", "Звезда", "Москва", "Новая Юность", "Юность" и др. Лауреат омской областной молодежной литературной премии им. Ф.М. Достоевского (1999), стипендиат программы "Новые имена" Российского фонда культуры (1999), лауреат всероссийского конкурса Фонда им. В.П. Астафьева (2006). Дипломант Международного литературного Волошинского конкурса (2007).



Стихотворения были опубликованы в журнале "Дети Ра" № 3 (41), 2008 г.



У ОСЕНИ НА ДНЕ



Северное сияние

В моем бокале раскрошился лед,
а за окном — полярное сиянье
реклам. Кафе, как лодочка, плывет
по той реке, которой нет названья.
Которой нет на картах. Просто нет.
Хотя и здесь я от себя не скроюсь.
Вот вьюга заметает робкий след,
как за упряжкой Амундсена — полюс.
Я не уйду отсюда: буду пить,
пока по снегу пробегают лайки,
висит луна и льдинкою шипит.
На циферблате стрелки, словно чайки
голодные. Они кричат: — Ищи
атолл друзей, сирокко женской ласки…
Есть только путь, которым мне идти,
чтоб крестиком отметить на Аляске
минуту славы или скорбный час.
Пройдя полжизни, я опять в начале
дороги. Или просто светлый джаз
застал меня на полюсе печали.



Случай

Он к вечеру проснулся от печали.
Подруга рядом все еще спала,
разнеженная. За ее плечами
горел светильник на краю стола.
Сиял поднос, был недоеден завтрак.
Весь этот хлам она увидит завтра.
…Так мог бы он в тетради написать,
когда б вернулся все же в дом со львами,
где жил один, у всех над головами —
в мансарде. Но судьба преподнесла
сюрприз: он был убит на эстакаде
ножом, в 5.37, ударом сзади.
…Его душа пришла проститься с ней,
все так же спящей в неудобной позе,
не знающей того, что он бы бросил
ее хоть как… Теперь еще сильней
он ощущал нелепость этой жизни —
как крошки на столе, как света брызги.
…Из-за черты, где нет добра и зла,
ужасного, прекрасного, дурного,
он тихо снял записку со стола,
где говорил, что не вернется, словно
себя к постылой жизни возвращал:
к разбросанным по комнате вещам,
к ее лицу, плечам. Ведь за плечами
он видел свет…



* * *

Даже звездам — пускай немногим! —
никогда ничего найти
не представилось!.. Я — о Боге.
Он замел за собой дороги,
чтобы было куда идти…



* * *

Такая мгла над городом и морем,
такая тишина в семье цикад,
что звезды, хоть во все глаза глядят,
не ошибутся, если скажут — корнем,
когда придется, тополь шевельнет,
но ни одним из сотни звонких листьев.
И каждый шаг по улице — как выстрел.
Но ветер спит, и этот звук умрет.
…А мы идем на дикий пляж. В траве
запутались застежки от сандалий…
Мы в эту ночь решили наскандалить —
и тишина стоит на голове…
Вслед разбранился кто-то из цикад,
и тополя схлестнулись за спиною,
и волны, словно зрители, шипят,
когда слова мешают литься морю.

Но, как и прежде, ни в одном окне
нет света. Лишь луна горит на пятом
дне осени. У осени на дне
мы замерли. Молчим невиновато.



* * *

Никогда не один. Но пока я вымучивал это, —
сколько вымерло царств, одряхлело космических тел?
Вышел в сад, и, оставшись с собой, навсегда повзрослел,
цепенея, как флюгер, порученный замыслу ветра

жгучей северной ночи. Вот пальцы поймали в кулак
пустоту, чтоб понять и согреть, или просто — согреться.
Я увидел звезду, — эту серную выдумку детства:
отсыревшая спичка рождает подобный сквозняк.

…И рождаются люди, — природа не терпит пустот.
Под ногами листва, доверительный шорох под кожей.
И, когда бы не осень, — не знал бы: случайно похожий
на себя, я уже как на целую юность — не тот.

Может, кто-то другой: не отец, и не сын, на ходу
подменил этот образ — собою и молодость носит,
так счастливо подобен, как мне не с руки в эту осень.
Девять душ, словно кошка, я выменял в этом аду.

Мне пригрезилось: корни не знают о кронах в саду,
листопадная память не тронет сухие колени…
Никогда не один: за спиной умножаются тени.
Я беседую с каждой из них.
                                            И боюсь
                                                        за одну.



Сказка

Илья Муромец
побил ордынцев,
разогнал глупцов.

Пошел в чисто поле,
отменил неволю,
рассудил отцов.

И стала Русь — миром,
и все — мило,
и один Бог...

Все смог!

Ни змеи вокруг, ни басурмана…

Тогда он лег рано,
закрыл в доме ставни
и стал камнем.



* * *

Вот и не о чем больше жалеть. Остается — дышать
тем немногим, чему не дано опериться в грядущем.
Там, за облаком — птица, за птицею — мир безвоздушный,
а под кленом — скамейка, и эта скамейка — душа.
Пара стертых сандалий ночную волну искушать
не берется, и тонет в семейственном чуде ракушек.

Вот и вложены наши ладони в пустые пазы
механизмов вселенских, в доверчивость родственных пальцев.
Сколько звезд и орбит… патриархов, гяуров, скитальцев,
а дорога одна (и светла от пролитой слезы,
где красивые скулы румяны от летней грозы),
чтоб изгибом — легко под соломенный локон ворваться.

Ну, еще на полслова!.. Темно на маршрутах любых
от кострищ инквизиции, искр ритуального танца.
Только ржавый фонарь, и река, искривляя пространства,
по песку пустоты привела две личинки — людьми
обернувшихся здесь, на скамейке, где август смеялся
над минутною слабостью случая (в силу любви).