А | Б | В | Г | Д | Е | Ж | З | И | К | Л | М | Н | О | П | Р | С | Т | У | Ф | Х | Ц | Ч | Ш | Щ | Э | Ю | Я | # | библиография |
Алексей ШЕЛЬВАХ (Санкт-Петербург) — поэт, прозаик. Родился в 1948 году. В юношеские годы много публиковал рассказы в пионерских изданиях Ленинграда. В дальнейшем работал токарем на заводе (в течение 28 лет), публикуя стихи и прозу во всех основных самиздатских журналах ("Часы", "Обводный канал", "Митин журнал" и др.). Со второй половины 90-х — редактор и переводчик (преимущественно фантастической литературы) в петербургских издательствах "Азбука" и "Амфора".
(Из антологии "Ленинградский верлибр")
...я отворил пергаментную
калитку и — я засмеялся в страхе за этого старца: "Ты черезчур беспечен, старательный старец. В необитаемых небесах зарницы зимы! Атомы мака — пища для поговорок и только! Кстати, читал Апокалипсис?" "Нет", — отвечает; я перевернул страницу
и ужаснулся: я засмеялся (устами, полными слез!): "Эти семена — молитвы? О старец, однако воздух вздохнет и — пиши пропало молитвы! Медные насекомые всадники вторгнутся в сад! Черная раса ворон обрушится с неба! Старец, читал Апокалипсис?" "Да", — отвечает, сыплет в стеклянную банку ракушки, монетки, луковицы, кукурузные четки... вновь отворил я калитку и остолбенел: старец грабли вздымал и возделывал грядку! Яблоки падали — старец ловил как жонглер! Смехом смеялся! Эхом я зарыдал: "Пенсионер, ты, очевидно, рехнулся! В пламени александрийская библиотека древес! О геенна перегноя под нами! О старец-ребенок, перечитай Апокалипсис!" "Ох, — отвечает, — это наивная первая проба пера моего столько хлопот причинила. Вот поглядите..." Яблоки падали в красном воздухе сада.
памяти R.W. ... нашу дневную бессонницу
в стане слепых, наше отечество без
пророчеств, — все в прошлом, — наше ничто человеческое,
— желчь желаний, нашу египетскую немоту
— мумии звуков, мертвую душу мою без покупателя, наш век, наш страх, юного голода муки только ты понимала,
Ирония,
Хочет и может быть
только собой
Плач муравьиных девушек Куда удалилась армия, О Грибоматерь, Куда удалилась армия, Как расставались
белые грибы! Куда удалилась армия, А красные грибы (Напрасно храбрились!
ры-ы-дали по утру А подберезовики А маслята О Грибоматерь, Куда удалилась армия, Очи дрожат, как представлю: О Грибоматерь, Ведь плакали честолюбивые
мальчики,
И тень белки Эпилог Мерцает звездная
грибница! И белка порхает как маятник. Солдаты в белых мундирах
патрулируют. Толпа. Тесно. "О Грибоматерь,
— Батальонные командиры
уговаривают солдат патрулировать А генерал Обнимает голову как младенца! Заливается покаянными слезами! И разрешает солдатам
немного поспать. Мерцает звездная
грибница! Луна И белка, Стихотворения были опубликованы в "Митином журнале" (№ 13, 1987 г.). СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ
В саду летает молодое Солнце!
О двух концах растет любая палка! Зеленые шары прелестных яблок! И вообще питомник естества: Любая тварь стоит на задних лапах! Змея царапает перстами воздух! Вдруг воздух расступается, — Врата! Выходит Бог как статуя Свободы! Эмалью голубой блистают очи, — Он умывает песнями лицо! Он — Ломоносов! Мания творить, Как мантия окутывает бедра! ... всегда без ангелов. Один как пуп. Дыша туманом ароматных мыслей, Проходит мимо. Он изволит думать! Того гляди Америку откроет! ... не раз, не два я восклицал: "Творец! Ты, миротворец, только притворялся! Ты — щедр? Необитаемое небо Наполнил криком гадов земноводных! Ты, Робинзон, вполне перестарался — Все пятницы Твоим известны гневом! Мир — прахом — мягкая Твоя постель! С три короба налгал, моргая Солнцем!" ...Он только улыбается. Стоит. Он — по уши, он — в помыслах, скотина. * * *
... я отворил пергаментную калитку
и — старец стоял под красным воздухом сада; старец руками размахивал и стрекотала десница; весело в стеклянную банку летели черные черепа вчера малиновых маков. я засмеялся в страхе за этого старца: "Ты чересчур беспечен, старательный старец. В необитаемых небесах зарницы зимы! Атомы мака — пища для поговорок и только. Кстати, читал Апокалипсис?" "Нет". — отвечает; Я перевернул страницу и ужаснулся: самозабвенный под красным воздухом сада старец сидел за деревянным столом; носом изучал семена — воистину буквы через лепешку стекла — воистину книжник; я засмеялся (устами, полными слез): "Эти семена — молитвы? О, старец, однако воздух вздохнет и — пиши пропало молитвы! Медные насекомые всадники вторгнутся в сад! Черная раса ворон обрушится с неба! Старец, читал Апокалипсис?" "Да", — отвечает. Сыплет в стеклянную банку ракушки, монетки, луковицы, кукурузные четки; Вдруг отворил я калитку и остолбенел: Старец грабли вздымал и возделывал грядку! Яблоки падали — старец ловил как жонглер! Смехом смеялся! Эхом я зарыдал: "Пенсионер, ты, очевидно, рехнулся! В пламени александрийская библиотека древес! О геенна перегноя под нами! О старец-ребенок, Перечитай Апокалипсис!" "Ох, — отвечает, — Эта наивная первая проба пера моего Столько хлопот причиняет. Вот поглядите..." Яблоки падали в красном воздухе сада. НОВЕЛЛА
Над перекрестком, в слюдяных от ветра сумерках,
Летел на месте месяц. Желтый как напополам с водою пиво. И всем внизу пивом питающимся людям — Обидно было людям Испытывать именно муки До сих вечерних и невыносимых пор. Зато В пивном киоске, за стеклом окошка, Малиновая морда веселилась. Она, как пишется, Принадлежала Бабе. И объясняла русским языком. На самом деле Она Умела Мучить мужиков. То есть Исправен был насос на самом деле. Обидно было людям. Но вместо слов они дымили табаком. Однако выискался идеолог. И потрясал как дискобол рублем железным. И жаловаться обещал. Только не знал куда. И вот и вдруг Не выдержали нервы И ноги. Он упал и умер. Была организована некоторая сутолока, потому что некоторые желали лично и своими, знаете, глазами. А в течение И вследствии: Четыре юных челобитчика (Так их приходится назвать) Побили человека. Они — В плащах волос до пят — Сунулись в сутолоку и... И наступил нечаянным ботинком На волосы всем сразу четверым! И сам испуган был, моргая откровенно! Подруга о подружку челюсти стучали! И вот Один юнец как размахнулся Да по обеим Челюстям! И девушка была. Она ходила Как маятник. Была она бледна Под месяцем Зеленым как капуста. Она вздыхала до известного предела — Была утробушка наполнена ребенком. И ребенок Имел, наверно, виды. И, кто знает, Был одарен способностями. Но Решилась девушка на выкидыш. Естественно хандрила наша мама. А мимо девушки Как в песне, Шагала рота после бравых банных дел. И барабанщик Веером из деревянных лапок Почесывал сухое сыромятное брюшко! А ротоводец, Демон страстных танцев Под барабана трель, Руками всплескивал умытыми! (Под мышками держала рота Имущество анахорета: Как самое на свете дорогое Нательное белье да мыло дармовое) И — Пиво хлынуло! Вот люди С криком одобрения по поводу Как бравой выправки солдатиков отечества Так и починки именно насущного насоса Хватали пиво за уши! Малиновая морда бабы Марала воздух салом прибауток. А челобитчики, как говорится, увлеклись — Изо всех сил руками и ногами Размахивали. Что же человек? Он умолял не придавать ему чрезмерного значения! Тогда один юнец придумал новшество: Как дал по зеркалу души! Бедняга лег и притворился мертвым. (Многие так делают). Но было слишком больно и взаправду завопил. Глазница вопиющего зияла очевидно. Тут, Кстати или нет, А пробегала и старушка. То есть Старушка хлебопытная Отправилась за провиантом. В уме старушкином благоухала булка. Старушка так решила: "Булку я куплю. Ассортимент дешевых булок мне доступен." Старушка шла и шла и шла и вдруг — Ассортимент дешевых трупиков. И села. И легла. И требовала, чтобы Нелицемерно милиционер Схватил юнцов за шиворот. Но чудных челобитников И след простыл. Зато приехала машина Какая белая! С какими красными крестами!) Четыре сатанинских санитара Веером из деревянных палок Погнали стадо по домам. Люди орали матом. А от имени работников торговли Боевая баба Лиловым от натуги языком Хулила Медицину и милицию. Но, волосы позорно растрепав, По морде надавали треском палок. И стало тихо. Стало мирно. Звездочка зато Никелированная заблестела. Обезлюдел переулок. Только Ходила девушка. Пузатая как маятник. Естественно! Хандрила наша мама. У ОКНА
Вчера, спиртным напитком очарован,
Я лавры возлагал на стройное чело Вам! О шельма Вакх! И взоры виноградны! Пах — пламенный! Персты — прохладны! Вот сень древес. На лавочке тень старца. Сей усыпан лучом небес. Горят прозрачны зерна кварца. Нашел зерно прозрачное, ребенок Как принц в плаще пергаментных пеленок, Печально прокричал: "Зачем сия материя мертва?" Румяным вихрем явлен был ребенок номер два. Толчок! Толчок! И падают младенцы в сей блестящий прах! И — плачут оба. Смысла нет в речах! Как перевернутая лира, ковыляет дева в поисках еды. Перепорхнуть придумала квадратный метр воды. Миг — лопнул мир штанов! Позорная прореха! Тень старца тихо умерла от смеха. Именно мне купила дева булку и табак. Именно я проголодался. Дело было так: Вчера был вечер. Гости соблюдали морды поведения. Терпи, бумага. Не Вакх. Не варвар. Черепом стакана я витийствовал однако. Колодец водки на столе! В ушах — звук крови! Испытывая кружение мозгов — симптом любови! Вздохнул — у девы дыбом влас, как в поле злак! Пришельца, зачем зажгла свой масляно-зеленый зрак? Мне скушно, бес. И мне, мне — скушно, Фауст! ...Нас было двое. Напрягали фаллос. Я щедрым был как целый Купидон! Не скопидомничал! Семян излил бидон! Поил подругу детородным перламутром. Она гимн Гименею пела утром. * * *
В яме экзистенциальной
гроб качается хрустальный, — богатырь храпит в гробу и пентакль горит во лбу. Стережет его сестрица, у нее в руках синица, — чтобы не восстал в тоске, лупит ею по башке. Так весь век она хлопочет... Богатырь во сне хохочет: снится воздух голубой, красный конь и вечный бой. Стихотворения были опубликованы в антологии "У Голубой лагуны" в 5 томах.
* * *
Иглы тлетворные влаги! Отверстые улиц пустоты!
Химия смерти вонзается в известняковые соты! Или — разумные радости? Творчество — милая мука? Только чернильные черти в очах или смертельная скука! Птица прыгает, как секундная стрелка! Бедная бумага — небо необитаемое! Сызнова чернильные черти пляшут плюс никакое "Посеял" не воскресает в завтрашнем тоже — сне, ибо очнулся в сонме плачущих или спящих, лунатик! Вот и стали на год страшнее — люди. Только демон в ушных перепонках: Фауст, Фауст, соедини на секунду /для смеха, для смеха, для смеха/ нашу схоластику страха, своё гармоничное эхо! Как я дрожал, как я жизни и смерти боялся! Смехом приплюснутым, стиснув проклятые буквы,— смеялся! * * *
Иглы инея на птичьих
сквозняках — зарниц занозы? Или в небесах античных медлят гарпии-стрекозы? Ни души, ни бесов Данта в биографии ребенка. Желчь желаний. Тлен таланта. Только воздуха воронка. * * *
НЕБО ГОЛУБОЕ.
ЧЕРНАЯ СОСНА. А НАД ГОЛОВОЮ ЖЕЛТАЯ ЛУНА. В ЖИЗНИ ИЛИ СМЕРТИ, А БЫВАЕТ И ХОРОШО НА СВЕТЕ, СТРАШНЫЕ МОИ. * * *
Вот Феб летит — бледней Луны!
Весь в облаках, от соли белых! Я сплю, не смаргивая сны, я снами озарён, как берег! А парусник ползёт подробно и море меряет собою. И шелестит громоподобно серебряная ветвь прибоя! * * *
Именно мы — и варвары и дети —
и были поэтическая школа. Щиты из кожи и мечи из меди. Из букв и букв героика глагола. Пехота юная в одеждах алых! От воздуха мечи дрожат как свечи! Или — не высыхает соль на скалах? И воины воскреснут в устной речи? * * *
Метатель бисера, бедолага.
Чёрное творчество. Белая бумага. Очарованный дым одиночеств. Ни отечества. Ни пророчеств. Флейта или формула — скушно. Ничто человеческое не нужно. Во всяких там стихо — о, твореньях! никому ничей современник. На этом и единственном свете и — как все — в условиях смерти. Был-таки благодарен судьбе: жил себе и умер себе. |