А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   

Леся ТЫШКОВСКАЯ (Киев) — поэтесса, прозаик, филолог, кандидат филологических наук, актриса.
Автор пяти поэтических сборников, музыкального альбома "Невидимый мир" и еще сотни песен, часть из которых вошла в проект "SтихоJazz". Член Союза писателей Украины. Автор-исполнитель собственных моноспектаклей, в которых выступает сценаристом, сценографом, режиссером и актрисой — то есть осуществляет one man show. Свой театр называет театром МУЗ-ПОЭЗ — гремучей смесью пантомимы, книжной поэзии и театральной песни, в которой легко сочетаются джаз и рок, шансон и мелодекламация.
Как актриса сыграла несколько главных ролей в художественных фильмах и театральных спектаклях, а также сняла свой короткометражный фильм "Мне остается только полететь" по одноименной песне.
Чтобы все вышеперечисленное содержать в относительной гармонии, практикует гештальт и тайцзы.
Любимые девизы — "Красота спасет мир" и "Совершенству нет предела".




Страницы: 1 2

 

ГРУЗИЯ

Я выбираю
самого пьяного шофера,
самую бешеную скорость,
самую горную дорогу,
самую темную ночь.

Я не выбираю смерть,
я просто сажусь — и еду...

 

* * *

Время выходит из себя,
бьется в припадке
вместиться в жизнь.

Мы выходим из себя
в пытке временем,
не успевая жить.

Машины выходят из себя,
наезжая на пешеходов,
переходящих дорогу не-своевременно.

Время выходит из них,
облегченно сбрасывая
часть ноши.

Мы выходим из машин.
Нам тяжело.

 

* * *

Наедине с любовью...
Нет, это невозможно:
нужен кто-то третий.

Стихотворения взяты из книги: Тышковская Леся. Завоевание пространства. Киев, 2001.

 

* * *

Заметив совершенство,
думаю о нем.

Пожелав совершенства,
молюсь о нем.

Приближаясь к совершенству,
ухожу все дальше.

 

* * *

Когда не было домов — и только дворцы...
Когда не было водителей — и только всадники...
Когда не было нас — и только надежды...

 

ДОЖДЛИВЫЕ ХАЙКУ

            Пора отъезда —
как в непроветренной комнате воздух,
как в дождливый день забытый зонтик,
как при встрече — посторонние мысли.

Как небо, переполненное дождем,
изливаю тебя стихами.
Сколько чернил утекло —
сколько осталось клякс.

Насколько мы одиноки,
знает дождь,
собранный по каплям.

 

* * *

Я иду к своему пределу.
На пути — те, кто любит меня.
Я прохожу предел.

Я иду к пределу дальнему.
На пути те — кого люблю я.
Я прохожу себя.

Я иду к Пределу Пределов.
Путь исчезает.
Я теряюсь в преодолениях.

 

* * *

Отраженная в морях реальность.
Погружение в осколки солнца.
Приближение, притяжение дна — и —
разбуженное утро,
так и оставшееся на поверхности.

Стихотворения взяты из книги:
Тышковская Леся. С видом на Восток. Минск, 1998.

 

* * *

Меж беспричинным небом
и бессмысленной бездной
я балансирую,
риском бесплатным бравируя.
На часах моих — осень.
На лице моем — лето.
И желтые листья несовпаденья
скрывают
приземленность поступков
и оправданием служат
несовместимым тропинкам.
И хотя поступь моя воздушна
и балетно-божественна,
я получаю одну за другой
похоронки из рая.
Но не являюсь
на траурный митинг сознанья —
на мой листопад,
что преисподнюю празднует
шумно, торжественно.
Обходя облака,
обращаясь на Вы
к вызывающим всхлипам погоды,
я посылаю приветы воздушные смерти
и в реверансе напрасном склоняюсь.

 

* * *

Убитый младенец
весь вечер шел между нами —
а мы удивлялись,
споткнувшись на ровном месте.

Малыш семенил,
не успевая, цепляясь за руки —
мы сетовали
на окоченевшие пальцы.

Он падал в смерть-навсегда —
тогда мы касались друг друга,
чтобы заполнить страх пустоты.

 

* * *

Мы начали с самой высокой ступени —
и небо смеялось, касаясь нас взглядом.
И мир не гордился ни светом, ни тенью,
а стало быть, не было рая и ада.

И опыт не вырос в преграду для веры —
в нем не было окостеневшего знанья.
И в каждой частице жила своя мера,
лишенная тяжести вос-поминанья.

Но мы опускались, делясь на сравненья,
цепляясь за призраки, как за перила,
Меняя на цели азарт откровений,
пока наша цельность на смыслы делилась.

И с каждой ступенькой рос опыт изгнанья,
и чувства — свою вертикаль обретая,
А плоть зарастала ростками познанья.
И в каждом уже шелестело:
— Нагая!

 

* * *

И я проходила по вашим мостам.
И я находила, что шаткие смыслы
подобны смотрящим в упор небесам —
без тени восторга и пут укоризны.

И я говорила о времени вспять,
о времени, дальше которого — бегство.
А вы продолжали опять и опять
мосты разводить, разрушая соседство.

И я замечала, что белым ночам
приходится вдруг становиться седыми.
Но мне не случалось судьбу уличать
за то, что давая, попутно отнимет.

И я понимала по вашим следам,
по лицам музеев, театров, отелей,
что, если найду, непременно отдам,
пока вы мосты развести не успели.

 

* * *

Мне снилась нежность на губах твоих,
преображенье утоленной жажды,
стихия, превратившаяся в стих,
подаренный Создателем однажды,

и раковины приоткрытых губ,
где звук прибоя приближает тайну,
и рыбок разлетевшийся испуг,
когда ступаешь в воду, жар смывая,

и радость погруженья в сочный плод,
наполнивший сполна ладони жизни,
и гармонично выросший аккорд,
что разрешит противоречья мыслей,

и вспышка солнца - в самом сердце: был,
меня, преображенной, но прибрежной
оставив между помнить и забыть.
Но нежность на губах... Но вкус надежды...

 

* * *

Любить тебя —
ливнями радости слезы смывать
без зонта приближаясь
к прогнозу действитель-
новым утром моцион совершать
на канате тончайшем
не чувствуя страха
зависать на твоей высоте
над пропастью Знания
головокружась от желаний
и кричать им: не падайте!
губами закрытыми
пить твою плоть
танцевать на осколках надежды
не чувствуя боли
смеясь-соломеево-мстя
сукровицей неиспытанной ночи
Видеть сны
находя тебя в прошлом возможным
видеть вместо себя
женщину отнявшую прошлое
видеть сон о божественном сыне
в нереальность не веря
Стать волшебной
волшебницей
не использовать дар
и бездарно
взмахом руки отпускать на свободу
соединяя все крепче
Со-здавать собирая дары
по дороге к рождению МЫ
и сжигать перед встречей
горстку пепла бросая к ногам
Создатель! —
смеяться в лицо неуместной
истине
Истиной став.

 

* * *

Погружаться в улитку машины,
деловитости дверцы захлопнув.
Браться за руль, как за точку опоры.
Включением внутренних дворников
смахивать мыслей помехи
во имя видимости и приличного вида.
На скорость тоски перейдя,
в снежное тело зимы погружаясь,
двигаться в сторону дома,
каждый раз не туда попадая.
Ложный маршрут обнаружив на кардиограмме
карты помятой,
возвращаться в улитку железную,
смахивать снежные слезы с лобового стекла.
Одиночество видеть предисловием к дальней дороге.

 

* * *

Я ждала тебя двадцать мифических весен,
Одиссей, я устала быть забавой Гомера.
Мое сердце старей постаревшего тела,
Что пирующих тел женихов не выносит.

Я ждала тебя двадцать лирических песен.
Я пряла их и пела, распуская ночами
Черновик моих слез и античных мечтаний,
Что к утру исполнялись для избранной прессы.

Я ждала тебя так, что забыла однажды
Для чего этот камень на сердце бездомном —
Чтобы символом сдохнуть для чьих-то потомков
Или стать для поэтов изящным пассажем?

Одиссей, я устала быть светской тигрицей,
Королевой желаний осаждающих взглядов,
Легендарным образчиком верной награды
Стойким женам, лелеющим вымерший принцип.

Я готова к скандальному бегству из жанра,
В грех отчаянья впав и отчалив к паденью...
Только ты не проходишь ни нощно, ни денно.
Я, пожалуй, еще подожду, мой желанный.

 

* * *

Когда я отрекалась от тебя,
стоял октябрь и время пахло Прустом.
Ты в дом входил, доспехами звеня,
смущая миф о хрупкости искусства.

Я шила саван для своих надежд,
снимая мерки с птичек полумертвых,
прервав свой траур на словах: "Отрежь
кусок на скатерть, грусть закусим тортом!"

Ты поменяешь латы на халат,
не снизойдя до тапочек покорных.
Я вычеркну из перечня утрат весь вечер,
с пустотой контракт расторгнув.

Мы перестанем воду лить в вино
и разбавлять года людьми чужими,
и говорить, что счастье не дано
нам, чью любовь упорством заслужили

те, у кого мы навсегда в долгу,
те, кто в любви замкнулся на заботе…
Бог с ними. Я тебя у них возьму,
торжественно клянясь в твоей свободе.

И сдамся в плен по первому звонку,
антракт не затянув смущенным тоном,
и пропитаюсь мантрами люблю,
бросаясь в каждом вздохе в омут ома,

когда не отрываясь от лица,
замечу, в невозможное не веря,
как воин превратился в мудреца,
который обернулся диким зверем.

Не опьянев ни капли от вина,
из кубков губ, с забытыми словами,
мы будем пить стремительные да
и тантру проповедовать телами.

 

* * *

Ускользать, как шелк из рук китаянки,
остающийся прикосновеньем Востока.
И уже спиной излучать осанку,
но еще лицом не дойти до порога.

Ускользать, как воздух, за который можно
зацепиться, тотально став невесомым.
А потом неожиданно жизнь подытожить
и родиться с новыми хромосомами.

Ускользать, отказавшись когда-либо вспомнить,
что следы бывают иного свойства.
Так, при возвращеньи обновленная сома
остается в тебе и мерцает спокойствием

Ускользать, как сон, лишь откроешься утру,
чтобы солнцем смыть ночные кошмары,
повторяя простые, но верные сутры
на татами, напомнившим мягкие нары.

Ускользать, как мысль, за которой право
мысль отбросить, если нельзя усвоить,
а потом в безнадеге запеть Ave,
от сопрано вдруг перейдя к вою.

Ускользать, как лишняя доля в такте,
придающая новое направленье
музыке, казавшейся слегка бестактной,
пока к ней не прикоснулись руки гения.

Ускользать по придуманной вертикали,
высотой оправдав неумение видеть
со смотровой площадки подарок горизонтали,
без которой небо не стоило и выеденного...

Ускользать, как взгляд, что споткнулся о тело,
за которым тщится найти иное,
но не может выбраться за пределы,
потому что привык познавать земное.

Ускользать из ладоней, струящих ласку,
оторвав бутон головы от стеблей,
зацепившись за свойства нейтральной маски,
заблудившейся в запахах лесостепи.

Ускользать, унося за собой нежность,
стараясь не расплескать по дороге к свободе,
заставляя воспоминание биться все реже,
с каждым шагом переводя его в плоть мелодии.

Даже если однажды попасть в невозможность,
убедив себя, что обет просрочен,
ускользать, как змей, что меняет кожу,
на руках оставив лишь оболочку.

 

* * *

Я под палящим солнцем простоты
в самой себе скитаюсь бедуинно.
— Беда! Беда! — прошелестит равнина,
вдруг распознав нездешние плоды.

— Здесь нет деревьев, — прошепчу песку.
Лишь Древо, заключившее деревья,
чьи ветви бы склонились к разделенью,
когда б оно не впало в простоту,

когда бы только частью быть могло,
лишь веткой, лишь листком, прожилкой Евы,
не целым царством — смертной королевой,
и даже не дворцом — его углом.

Но небо, зародившееся в нем...
Но ветви, плодоносящие небом...
Разьединять — что может быть нелепей? —
живя в Едином Царствии Твоем?

 

* * *

Собирая плоды...
(Это дерево где-то встречалось),
переспелыми пальцами пробуя сочный загар,
без труда находить ароматное круглое счастье
и суму наполнять, где гуляла весь век пустота.

Это сад или Сад?
Это только земная забота —
насыщая свой день (так — сосуд — до краев, через край),
ночью желтыми снами светиться, сгорая, и потом —
и накопленным днем поливать свой посеянный рай.

Собирая...
Ты здесь у себя или ласковым вором?
Где хозяин, когда виноградник разросся, как град?
То ли гроздья пропитаны привкусом плода-позора,
то ли яблоки мелкие, словно чужой виноград.

То ли это лоза, словно лаокооновы змеи,
вдоль артерий ползет, преграждая кровавый потоп,
чтоб бескровную душу поднять — и не вырвать. Развеять...
но на корень с опаской смотреть, как на новый исток.

То ли дерево стало чуть ниже, чем было когда-то,
и плоды — лишь дотронься — и падают веско, как речь,
чтоб споткнувшийся некто поднялся Великим Распятым
и остался навеки в саду — не стеречь, а беречь.

Вот наполнился день, и уже не поднять урожая,
но змеиная мысль подползает и шепчет: не тот.
И рука, вспоминая другую, по веткам блуждает.
А в земле — первобытного горя ненайденный плод.

 

* * *

В царстве непризнанных
празднуют осень.
Собирают плоды,
улыбаются каждому
чахлому яблоку.
Дегустируют с видом гурманов.
Оглядываются на Чехова —
хвастают классическим вкусом
на арамейском наречии.
Произносят псалмы
наподобие тостов
(каждый — себе самому
каждый — замкнуто
в замке своем одиноком)
А расходясь
(от себя, от себя — надоевших),
прячут в футляры
румянец чахоточный.

 

* * *

Оставь воспоминанье у истока,
когда оно дышало настоящим.
Останься нерастраченным Востоком,
чей взгляд невозмутим и ненавязчив.

Не нужно поспевать за бурной мыслью —
достаточно строки, пускай — абзаца.
Попробуй посмотреть на мир без призмы.
Попробуй просто быть, а не казаться.

А если ты опять сбежишь на Запад,
в культ времени попав, как в кофемолку,
забудь, как получалось тихой сапой
из стога сена извлекать иголку.

И если попадешь в ловушку ритма,
используй все доступные личины,
на сцену жизни поднимаясь примой,
сходя с подмостков только для Мужчины.

 

* * *

Мне снилось неуменье расставаться
и отраженья прошлых персонажей.
Мне было приблизительно семнадцать
И мама говорила:
— Жизнь подскажет,

зачем, когда и с кем проститься стоит.
Мне было больно подбирать советы,
как музыку, когда рояль расстроен,
Но привлекает черным силуэтом.

И мама предлагала:
— Купим платья —
и новой жизнь покажется на время.
Но только нужно вовремя отдать их —
пусть для убогих станут поощреньем.

А главное — избавься от любимых,
тех, без кого не можешь жизнь представить,
Кем ты болела больше, чем ангиной,
кто в кровь вошел сладчайшей из отрав. Не

волнуйся: им по вкусу трагедийность.
Они воспоминания напишут.
И обрядятся в новую бытийность:
Нас бросили! — по городу афиши.

Возможен и сюжет примерной пары —
вцепившихся в свое единство нервно.
Но это строчка из чужих кошмаров.
Я расстаюсь.
И мама будет первой.




Страницы: 1 2