А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я #    библиография



Вернуться на предыдущую страницу

   Антология

   
Кари УНКСОВА (1941 — 1984) — поэтесса, прозаик. Родилась 21 ноября 1941 года в Алма-Ате, где ее родителей, геологов, застала война. В 1945 году семья вернулась в Ленинград. Закончила геологический факультет ЛГУ в 1965 году. Участвовала в самиздатском журнале "Женщина и Россия". Незадолго до смерти собрала все написанное в 6 томов. Четыре тома из шести вошли в книгу, выпущенную в самиздате после ее гибели в автомобильной катастрофе. Она писала поэмы, циклы стихов, пьесы (в основном, пародийные), прозу (Автобиография).

(Из антологии "Ленинградский верлибр")

 

ПУБЛИЧНОЕ ПИСЬМО НАТАЛЬЕ ДОБРОХОТОВОЙ

Плезиозавр в золоте змеи
Метель молчанья
И холод тишины во рту
Он сказал что с тобой все в порядке
А я было взгрустнула
Последнее у тебя такое уж совсем зачеркнутое
Ты уж меня прости

Но он сказал
С тобой все в порядке

И холод тишины
Во рту облаткой
Метель молчанья
Мусор за окном
Машины возят каждую неделю
Почему твое письмо напечатано на машинке
На нем нет адреса и подпись ты была поставить вне сил
А я снова беспокоюсь о тебе
Не надо! Оставьте меня в покое!
Жалко что у меня не поднимается рука
Выкинуть мои стихи
Вчерашним мусором

Кажется ты здесь
Он больше не может жить
Последний пион

 

* * *

Принесли сегодня перед отъездом в эмиграцию
Альбом и архив отца Хвостенко
На фотографии грустный маленький мальчик
Лежит. На подушке кошка
Подпись: у Алеши ангина
Неужели это он
Исколотый пьяный и счастливый
Валялся на заблеванном полу

14. Страх, страх подвигает нас быть в этом месте
единственном месте, где страх превращается в
благо, единственном месте, где узника благо
ставится выше всего.

Неужели это он?
Высоким и чистым своим голосом поет в Парижском
ресторане?

15. "Да, — говорили мы, — то страх, это страх,
это ужас пустынного зрелища нас привлекает
в тюрьму, в ту древесную плоть Бытия, где свер-
шается высшее благо познания."

Вечно пьяный и вечно счастливый

16. Существует единственный раз та блаженная данность
картины, совершенная благость
пейзажа, где слова превращают-
ся в часть наших мыслей о де-
реве в самое дерево.

Что жгло отрока?
Что жгло?
Бузина.

17. Трудно!! О трудно бежать искушения этой мучительной
прочности, этой священной тюрьмы, возведенной мудрей-
шими нашими.

Девицы-авангардицы живут у меня уже месяц

18. Твари все падают ниц: преклоняясь в коленях своих,
наклоняясь в суставах своих, умножая ползучую фауну
радости видеть, исследовать и молиться.

Чилийка Патрисия не хотела пускать их в кухню не давала им
чаю и сахару а поила крутым кипятком в доме было
холодно

19. Хор голосов оголтелых, мощный хор голосов, исходящий
из глоток луженых, славят предмет свой — картину с един-
ственным деревом, деревом дивного умысла, трупа живого.

И они переехали ко мне

20. Здесь хоронить мертвецов своих близких, покойников,
братьев каждый считает за дело семейное, право семей-
ное, право любви и достатка.

Теперь мы по очереди мучаемся в разных комнатах
Работаем
Патрисия тоже работает
Она пишет мучительные рассказы
Кортасара
В Чили сидит Пиночет
У Патрисии спутанные седые волосы
Она похожа на метлу и ворону
Вообще образуется. Вот весело-то будет. Приезжайте!
Жду! Целуем! Приезжайте!
В день рождения все упились
Уж Люды Петя. Может все равно приедете все, а!
Что-нибудь придумаем.
Светка подарила мне музыку
Композиция 3-х движений
В пространстве для скрипки соло
Джвижение выше поверхности
Сопряжение разных объемов
Все упились
Рыжий Андрей блевал в клозете во время исполнения
Валя как зверь играла на скрипке
Остальные шумно дышали и двигались за столом
Очень, очень пьяные
Йог Толя
Друг Гарика
Я его никогда не видела
Слушая внимательно
И я
Это прекрасный йог
На уровне свернеевропейской эмоции
Сказала наутро Светка
Девочки были на стройке Века
Там смелые чистые люди
Опять покорители Прерий
Бизоны и пампасы
Я не верю в прерии
Они написали
В будущее прыжок
Где тиранят
Мой фантастический диалог
Они написали Млечный Путь
Мультимедию о строителях Нового
Там прекрасная музыка
И жалкая неправда где слова
Гарику написал живой мессия
Но нельзя было прочесть ни единого слова
Письмо было напечатано
На Птичьем языке
А когда страшно серьезными глазами двухлетнюю Ладку
Показали профессору Туру, великому детскому доктору
Он улыбнулся и дал рецепт
Я его таскала по всем аптекам
Москвы и Питера
Все провизоры пожимали плечами
У них скрипели халаты
Они не знали
Что там написано
Я хотела тебе хотела послать
Этот рецепт
Спасения Мира
Он был такой красивый
На бланке
Разные самые-самые титулы
Великого Детского Доктора
Но он у меня потерялся за ненадобностью
Я его не нашла
А нашла вот что:
Солнечный день денежку нашел
Это сочинил младенец Алексей
Мне кажется, что стены сыроваты
Но сушь преследует меня как бы во сне
Мною завладел Океан
Он шуршит во мне день и ночь
Я сидела когда-то на берегу
В Херсонесе
Лил дождь
Море плевалось мидиями
Невыразимо!
Невыразимо! тосковала я взахлеб
Потом были вечные сны
Каждый раз перед решением
Кто-то говорил себе наконец
Не могу больше! Уезжаю к е. м.
А я видела сны
Голые, высоко подняв
Соломенные утлые шляпы
Они уходили в море
В тепло и прохладу
Упругой купели
Рыдающей счастьем
Мы стояли на берегу в столбняке
Пришел мясник, вылил таз крови, и подмигнул мне бычьим
Затекшим глазом
Не выразимо! Невыразимо даже во сне
Разомкнутый овал берега
И выпуклое тело океана
И утлые шляпы
Пропадающие из виду
Отцепленный вагончик
на берегу
Заваленный сырым мясом
Херсонес
Море выплевывает мидий.
Я все беспокоюсь о тебе
Хватит!
Оставь меня в поке
Ты тоже ушла
Тепрь мне не нужно его видеть
Мне не нужно проезжать
В стеклянном троллейбусе
Через Байдарские ворота
Чтобы услышать
Этот медленный запах
Сравнимый с запахом Солнца
Мне предстает Океан
Как давно и долго
Представало Дерево
Каким оно выросло
В Рождении Дерева
И в стихах Хвостенки
Поет ли он
Свое Дурное Дерево
В славном городе Париже?
Я много еще хотела написать
Как Толька нес
Мертвецки пьяную Вальку
Она отыграла
Композицию из трех движений
В пространстве
она смертельно бледная
Проиграла на деке
И длинным смычком
Итальянской старинной скрипки
Движение выше поверхности
Сопряжение разных объемов
Выход за пределы объемов
Потом сидела прямая и страшная
Я думала она умрет
Но она заснула в клозете
А когда Толька нес ее
Сам качаясь
Маленькую
С крошечными ножками
С ослепительными японскими ручками
Сверкающими юной белизной
Под черной кольчугой свитера
Сверкала такая грудь!
Мы со Светкой
Тихо ревновали на кухне
Он нес ее мимо Будд
И писающего юродивого
Я о тебе все время думаю
Я пишу тебе на машинке
И не ставлю подписи.






* * *

Грин грин
Зеленое
Трень — тень — тень
А сине!
Мальчишки в лужах,
Парочки в крапиве
Тьо
Розовые десенки щенка
Кирикукуку
Коснулось яичко
Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана,
Буду резать, буду бить,
Все равно тебе водить.
Ммммну милая, ну милая не бойся
Тьо тьо
Ну и май!
Си рень рень рень
Рас кры кры кры
Пст пст
Айа айа
май.

1972





Текст был опубликован в Митином журнале (№ 8, 1986 г.).


О САЛОНАХ

Эта статья, принадлежащая перу известной русской поэтессы Кари Унксовой, написана осенью 1982 года, в последний период ее творчества. В статье рассматривается глубоко волновавшая автора проблема сохранения и взращивания цивильного общения на столь скудной почве, как нынешняя Россия.
А.И.


Поскольку научное мировоззрение и, соответственно, научная деятельность принципиально вненравственна (результаты чего мы видим на печальном ныне лике Земли), то его носители, т.е. ученые, инстинктивно стараются заполнить лакуну в своем миросозерцании повышенным интересом к культурным и духовным проявлениям. Однако художники, не чувствуя себя обделенными, с надменностью и пренебрежением относятся к достижениям науки и часто кичатся своим катастрофическим невежеством. А жаль — в жизни природы и искусства есть много поразительных аналогий, и законы ее совсем не отменены для искусственных объектов.

Примером тому может служить существование самого изобразительного искусства и сопровождающего его искусствоведения как полузамкнутых самоорганизующихся систем. Если позвать на помощь такому рассмотрению кибернетику, то становится понятным, что при определенной длительности существования этих систем их язык неизбежно вступает в конфликт с породившим его метаязыком, так как каждая замкнутая система стремится к саморазвитию в своих собственных интересах и вынуждена контактировать с субстратом только в целях поддержания энергетического баланса (зритель до тех пор покупает картины, пока надеется на их понимание или другие способы утилитаризации объектов искусства). Чем дольше длится процесс развития системы (изо), тем острее конфликт между профессиональными интересами художника и запросами публики. В ХХ веке этот конфликт приобрел затяжной и драматический характер, под него подпало и искусствоведение, возникшее поначалу как своего рода питающая подстанция, скорая помощь для восстановления нарушенного энергетического баланса. У искусствоведения возник свой профессиональный жаргон и интерес, и уже давно его практически никто толком не осваивает из публики. Один издатель так и сформулировал это положение: "меня беспокоит, — сказал он, — популярность моего журнала. Он не предназначен для публики, его читателями должны быть галерейщики, маршаны и искусствоведы". Но искусствоведы не читатели, а писатели, маршаны же и галерейщики подсчитывают количество статей, их объем и престижность печатающего органа, а также количество степеней и других знаков социального отличия у авторов статей, — изучать внутренность текста им недосуг.

Итак, необходимы новые питающие подстанции, или, проще говоря, необходим новый толмач для перевода спецязыка артобъекта и искусствоведческой статьи на метаязык — на язык потребляющей искусство публики.

Вся "открытая", т.е. общественная жизнь нашего русского авангарда насчитывает едва ли десять лет, но в наши скорбные времена это — большой срок. За двадцать лет в ураганном темпе прошла свой путь от контр-культурного явления до своих барокко-рококо и модерна (ретро) рок-музыка, за десять лет приобрел свои культурные традиции концепт, и за десять же лет оформилоnu свое, никому не понятное, авангардное искусствоведение. Поэтому со всей серьезностью следует отнестись к такому абсолютно необходимому в жизни крупных культурных центров (Москва, Ленинград, Одесса, города Прибалтики) явлению, как салоны.

Вместе с тем здесь существует немалое предубеждение, связанное с предрассудком о необязательности этого явления в виду очевидной его зависимости от публики — с одной стороны — и от художников — с другой. В эпоху конфронтации между публикой и мастером, профессиональный долг каждого диктует ему декларацию независимого поведения, оберегающего художника от рабства перед косностию и здравым смыслом, препятствующим художественному эксперименту; публика же инстинктивно склоняет художника к своим, именно, потребностям, поскольку озабочена его возросшей самостоятельностью и произволом, и требует от него каких-то общедоступных знаний для самопотребления. Обоих их подсознательно тяготит новая степень несвободы — зависимости от качества перевода, навязанного мнения, объявленной стоимости и т.д. К тому же традиция еще воспринимает само занятие искусством как некое эзотерическое — и следовательно — жертвенно-самоочищающее действие, в то время как у деятельности салонщика (чаще — салонессы) такого ореола нет, и потому гипотеза о некоем своекорыстии исходных мотивов такой деятельности неизбежно становится основным лейтмотивом мифологемы о любом коллекционере и галерейщике, независимо от качеств самого деятеля. К тому же профболезнь русской интеллигенции — КГБоязнь, разросшаяся в коллективный бред преследования, упреки в непрофессионализме — хотя непрофессионализм и есть профессиональный долг держателя салона, упреки в элитарности (со стороны демократической публики) и излишней неизбирательности (со стороны элиты), и общее всем нам — не побоимся этого слова, виновата история, — одичание, в смысле отсутствия элементарных навыков культурного общения, ибо наша публика застенчива даже до хамства.

А вместе с тем, следует напомнить снобствующей и мнительной публике, что на рациональном и хорошо считающем западе галерейщик берет с художника за посредничество, моральные усилия и прочие хлопоты до 70% стоимости картин, и цифра эта возникла и стихийно сбалансировалась недаром. И это при том, что он может

— свободно арендовать любое (определенного класса стоимости) помещение и не спит в своей галерее, задыхаясь от табачного перегара и прочих миазмов почтеннейшей публики;

— назначить вполне определенное время, какое оплачивается ему как рабочее, а не отвечать на деловые звонки с утра до вечера, а то и ночью еще на пьяное бормотание признательных или обиженных клиентов;

— быть свободным от вечных вызовов (в комитет или) к околоточному, ибо представители монстральной культуры 60-х годов концептуально осуществляют себя даже в лифте и на лестнице не совсем приемлемым для соседей способом;

— нанять уборщицу или завести стосильный пылесос, не раздражающий соседей сверху и снизу, а не ползать по паркету в поисках окурков, — ухищрениям публики может тут позавидовать бурундук и контрабандист, а также специалист по бионике;

— свободно проявлять свой интерес к биографии и историографии художника, не опасаясь вызвать косые взгляды неумеренным энтузиазмом;

— заводить книгу для посетителей, не опасаясь безумствующих, ищущих в холодильнике майора Пронина;

— спокойно декларировать рентабельность своей профессии, тогда как при нашем — общем с начальством — отношении к бизнесу рентабельность галереи ложится на ее содержателя некой каиновой печатью;

— спокойно осуществлять свой селекционный выбор в художественной среде, не боясь, — опять-таки в силу парадоксального преломления социальной традиции, — обвинения в предвзятости, необъективности, личных пристрастиях и т.д., будто галерея это государственный краеведческий музей.

Итак, сам тип галерейщика воистину выковывается между молотом и наковальней, и бьют по нему разные молотки и молоточки, плюс паровой молот системы, пытающейся, по естественным законам бытия, элиминировать любое несистемное явление заодно с его носителем.

Воистину неизвестно, при том, что салонщик гораздо более подлежит объективным общественным законам, традициям и прочим мифологемам — он не мог бы их создавать, им одновременно не подлежа, — чем художник, декларирующий некий акт произвола. Воистину, повторяем, непонятно, кто тут жертва, и кто тут самоочищается в жертве

О побудительных мотивах и вовсе мы говорить не намерены, так как это детский разговор. Пусть исходным типом личности будет людоед, — это нас вполне устраивает, ибо людоед будет вынужден сдержать свои инстинкты в свое рабочее время, исходя из того же закона существования самоорганизующихся систем, а то кушать ему скоро будет нечего (некого).

На кошачьем дерьме
Вырастают лучшие пионы
Сказал китаец.




Стихотворения были опубликованы в журнале "Зинзивер" (№ 2, 2005 г.).



СВОИХ ЗАБАВ ПРЕДЧУВСТВУЯ УСТАЛОСТЬ


И МОЯ РОДОСЛОВНАЯ

Кара-кара-кара
Кара-кара, кара
Кара-кара
Кири-кири, кири
Кири-кири, кири
Кири-кири.
Припев одной испанской песенки

Вот — с одной стороны бароны
А с другой золотые ханы
С этой дикой помесью в жилах
В ледяном сижу Петербурге
Пресной соли его метелей
Мне норвежское вторит имя
Гляну пестрым вороньим глазом
Колдовала одна прабабка
Прочитаю мудрую книжку
А другая дружила с Крупской
Вон с морозу краснеют руки
Ее лайковая перчатка
Поброжу по нищему дому
На мизинец мне не налезет
И забьюсь в беспросветный угол
Сто одиннадцать лет жил прадед
Слава Богу, в моем подвале
Отравился, заждавшись смерти
Ниоткуда лучу проникнуть
А жена вполовину немка
А потом как отмает сердце
Колдовала в глухом полесье
Сладких звонких нарежу строчек
Дед под церковью прятал бомбу
Из окна голубями просыплю
Таково-то он знал французский
Гули-гули, скажу, гулены
Что по русски забыл в тридцатых
Кари-кари поклюйте, птахи.

1972



* * *

Животрепещущие карпы
На длинных спинах сардинеллы
И каменистый облик камбал
В тяжелых цинковых тазах
Как карта донного рельефа
Неона отблеск нереален
И жидким светом на креветок
Разбрызгивает блики газ.
— Ужель для встречи это место —
Вот козлоногий алкоголик
Еловые торгует ветки
Завесив оными костыль.
— Ужели здесь случится это —
Вот опоясанная баба
Кристаллизованных кальмаров
Бьет деревянным молотком
— Ужели вновь тебя увижу —
Старуха сухонькую рыбку
Шепча и шлепая губою
Сует в клеенчатый кошель…
Как сердце стройное забьется!

1972



ГРАЧИ УЛЕТЕЛИ

И незаметно улетают
Из лета громкие грачи…
Еще берез неистов смерч
И металлических осин
Не прикоснулся медный призвук
А вот — крылом проводит грач
Черту последнюю — на север
С холодным воздухом уплыв
С ближайшим двинувшись циклоном
А лес беспомощным циклопом
Смиряет мощный свой порыв
К движению. Как грозы редки
Но нет, все правильно. Лететь
И надо, летние щедроты
Меняя древним перелетом
На скупость тающей реки.

1972



ДВУХГОЛОСАЯ ИНВЕНЦИЯ
Как были Пришел полдень Мы нежно Сорви розу И розно Придет вечер И тайно Отдай песню Нас взыски- Не мни будто Вал случай Придет завтра Мы сыты Ни ты вечен Без хлеба Ни Он смертен Не спали Придет счастье И ночью Вдохни глубже И днем не- И лишь это Устанно Твой миг бренный Мы рядом Усни снова Мы рядом Потом болью То пламя Пожнет бурю Алкали Огонь вечный
1974 (?)



ИЗ ЦИКЛА "ИНСТРУМЕНТЫ"


СКРИПКА

Никто его не знал
В себе.
Не разрешенный
И невозможный звук
Он заживо и внутрь
Ребенок или может быть Иной
Услышит
Безобразие и резкость
А мы в плену
Не слышим мы извне
А только —
Верность
Искренность и верность
Доходят бессознательно и полно
Приметы времени
Прорезав
И забыв
Своих забав предчувствуя усталость
В святую ложь заведомо скользя
Но искренне доверив
Единственности
Истинную правду
А говорят нет правды на земле.



ФЛЕЙТА И ФЛАЖОЛЕТ

Вы знаете
Вот флейта, флейта, флейта
И флажолет
Вот флажолет и флейта
И это — год
Соединенный полно
От льда до льда
До льда уже не тающего утром
От тления
Подснежного листа
До тления
Листа уже под снегом
От сна до сна
От первых
До примет
От звезд до звезд
Вам флейта
Флажолет



ГОБОЙ

Зеленый край зеленый край
Зеленый
Веселья край надежды рай
Пустыня
Пересекут ли мне дорогу
Звезды
Или дорога мне порог
Доныне
И только радость что полна
Печали
Плечами вынесу но оку
Больно
Но это страшно осознать
Вначале
А на пути своих забот
Довольно.



КЛАВЕСИН И АЛЬТ

Нет повести печальнее
Печальней
Нет повести
Печальнее на свете
О нет печальней повести
О нет
Печальней повести
Печальнее, печальней
На свете нет
На свете нет и нет.
Стоит у поворота день прощальный
Прощальный день
Он поворот прощальный
День поворота
День о день печальный
Прощальный день
Горит прощальный свет.
Минуют дни
Да время, минет время
Да время дней
Дни времени, примет.
Настанет час и
Отвернется бремя
Да минет бремя
Нет повести
И дня на свете нет.



ВИОЛОНЧЕЛЬ

Густая горечь —
Звук ее печали
Тугое время
Складывает крылья
Над водами
Луна молчит младая
О, незабвенное ее бессилье
Перед путем
Изогнутым и млечным
Душа смолой истаивает
Вечным
Глубоким и пленительным соблазном
Покоя мне
Покоя не найти.

1974 (?)



* * *

Куда ушел мой друг
Куда идешь мой враг
Распороты в степях обглоданные сливы
Их гусеницы жрут
А ты уходишь так
Куда уходишь друг
Вернемся под оливы
Куда уходишь друг
Крутые небеса
Горят каким огнем
Какие в море рыбы
Каким тебе я был бы
Пламенным рабом
До смертной до поры
До смертной до поры бы
КУДА уходишь друг
Куда уходишь ДРУГ
Смотри уже вскочил
Уже летит телега
За пеленою глаз
За беленою рук
Она уже бела
Бела белее снега
Куда уходишь враг
Конями на скаку
Так лебедь щука рак
Не приподнимут воза
Проклятие и страсть
Так неподвижны. Так
Так прорастает вглубь
Уродливая роза.

1977 (?)