РедакцияРедколлегияКонтактыДневник главного редактораХроникаСвежий номерАнтологияНаши интервьюСерия "Библиотека журнала "Футурум АРТ"СпонсорыАвангардные событияАрьергардные событияАрхивО нас пишутМультимедиа-галереяБиблиотека журналаКниги, присланные в редакциюМагазинЛауреаты "Футурума"Гостевая книгаАвангардные сайтыПодписка и распространениеСтраница памяти

Вернуться на предыдущую страницу 

Наши интервью

   

Чингиз Айтматов
Василий Аксёнов
Владимир Алейников
Эммануил Антсис
Аркадий Арканов
Эльдар Ахадов
Сергей Бирюков
Юрий Беликов
Михаил Бойко
Артём Боровик
Евгений Весник
Дмитрий Булатов
Марат Гельман
Ольга Голубева-Сванберг
Николай Грицанчук
Алексей Даен
Олег Ёлшин
Александр Иванов
Елена Иванова-Верховская
Лион Измайлов
Борис Искаков
Михаил Карагодский
Елена Кацюба
Константин Кедров
Константин Кедров
Бахыт Кенжеев
Кирилл Ковальджи
Ирина Кононова
Людмила Коль
Игорь Кон
Андрей Коровин
Виталий Коротич
Константин Кузьминский
Станислав Куняев
Виктор Лазухин
Михаил Лазухин
Леонид Лерман

Борис Левит-Броун
Слава Лён
Анна Лучина
Юрий Мамлеев
Арсен Мирзаев
Антон Нечаев
Игорь Панин
Эдуард Просецкий
Мария Розанова
Александр Рязановский
Марина Саввиных
Дмитрий Савицкий
Никас Сафронов
Елена Сафронова
Александра Середина
Валентина Синкевич
Никита Струве
Олжас Сулейменов
Федот Сучков
Татьяна Тихонова
Эдуард Тополь
Николай Тюльпинов
Александр Файн
Игорь Харичев
Алексей Хвостенко
Евгений В. Харитоновъ
Олег Хлебников
Виктор Шендерович
Вячеслав Шугаев
Владимир Шаталов
Любовь Щербинина
Элана

Юрий Мамлеев

ЮРИЙ МАМЛЕЕВ: «ЗДЕСЬ ПРОСТО ДРУГАЯ ПЛАНЕТА!»

В 1991 году мой друг, французский писатель Морис Ма- скино прислал мне приглашение во Францию. Я тут же стал паковать чемоданы. Морис договорился, что я поживу у его подруги и соседки, тележурналистки Софи Лефевр.
Когда я уже с большим трудом оформил все документы, достал билет на поезд (это тоже было непросто), закупил в дорогу продуктов и должен был выезжать в Париж, позвонил Морис и сказал:

— Евгени, извини. Софи уехала в Испанию на отдых, и, следовательно, твоя поездка откладывается.
Я решил, что все равно поеду. Даже если придется ночевать на скамейке. Париж увидеть очень хотелось. Все- таки я пять лет в институте изучал французский язык, был пропитан заочной любовью к городу на Сене. Я, точно загипнотизированный, хотел приехать в Париж, лечь на его средневековые (реальные, нереальные?) булыжники и — не поверите! — поцеловать их. Увидеть нефантомный город. И доказать самому себе, что Париж существует, что там тоже живут люди, а не вымышленные литературные персонажи.
Морис заволновался, услышав о моем решении. Сказал, что свяжется со мной завтра. Утром следующего дня он перезвонил и сообщил, что обо всем договорился со своим приятелем, алжирцем по происхождению Азузом.

— Ты сможешь пожить у него две недели. Голоден не останешься. Азуз — владелец ресторана.
Затем Морис продиктовал мне телефон и адрес Азуза. ...Я прибыл на Северный вокзал. Меня встретил Морис. Мы сели в такси и поехали к Азузу.
Мои первые впечатления от города оказались не восторженными, скорее — я чувствовал некое бабелевское удивление, что Париж так неопрятен, неряшлив. И, вместе с тем, город почему-то сразу показался родным.
У алжирца Азуза был маленький ресторанчик «Дюдюль». Буквально на несколько человек. Он размещался возле станции метро «Сталинград». На первом этаже находилось заведение, на втором — двухкомнатная квартирка Азуза, где он жил вместе с женой Лучаной и своим помощником Юсефом. Жены дома не оказалось — она уехала в отпуск на родину, в Италию.
Мне предоставили отдельную комнату.
Я стал жить на набережной Луары. Район этот, на мой взгляд, хороший. Живут здесь в основном чернокожие и арабы. Живут неплохо. Играют на роскошной мощеной набережной в футбол и настольный теннис. В общем, все обычно. Собаки тоже обыкновенные. Невоспитанные. Сидел я как-то на скамеечке, ел свою пайку. Подбежала такса. И написала на мою сумку.
Я гулял по городу, встречался с русскими эмигрантами, делал с ними интервью, писал стихи и дневник, ел на скамейке. Морис мне купил на месяц проездной и дал двести франков. Это примерно двадцать долларов.
Я уходил из дома в семь утра, а приходил в двенадцать ночи. Исходил Париж вдоль и поперек.
Потом меня приютил у себя заместитель главного редактора журнала «Фосфор» Жан-Жак Фреско. Я стал жить у него.
Я встречался во Франции со многими известными людьми — Александром Гинзбургом и Дмитрием Савицким, Андреем Синявским и Марией Розановой, Юрием Мамле- евым и Ренэ Герра, Оскаром Рабиным и Александром Ра- дашкевичем, Алексеем Хвостенко и Николаем Тюльпино- вым... (Некоторые из них стали героями этой книги.)
За те долгие месяцы, что я провел в Париже, я сменил множество квартир и отелей, был стажером в журнале для подростков «Фосфор», работал гидом, продавал фотографии из России газете «Русская мысль», т. е. жил (выживал!) и зарабатывал, как мог.
И сумел подготовить к печати несколько бесед. В том числе с Юрием Витальевичем Мамлеевым.
Мамлеев — один из самых известных современных прозаиков, автор многочисленных книг, вышедших как на русском, так и на иностранных языках, член французского Пен-Клуба.
Мы встретились дома у гостеприимной четы Мамлее- вых, долго и увлеченно разговаривали.
Разговаривали не только о человеческой и литературной судьбе писателя Мамлеева, но вообще о судьбе русского литератора, решившего связать свою жизнь с эмиграцией. Каково — там?

Юрий Витальевич, в последние годы Вы стали широко известны и на Родине; часто выступаете по телевидению, у Вас выходят книги, которые на прилавках не залеживаются. И все-таки известно о Вас — о Вашей жизни здесь и там — не слишком много.

— Я родился в тридцать первом году. Учился в Московском лесотехническом институте, но так распорядилась Судьба, что жизнь я свою связал с литературой. Писал — и не печатался. Вспомните, какие времена стояли на дворе. Конечно, все издательские двери были для меня — и многих моих товарищей — заколочены крест-накрест.

Вас долгое время — в годы правления Леонида Ильича Брежнева — считали диссидентом.

— Это не совсем точное определение. Я был самиздатовским писателем. Писателем. Ни больше, ни меньше. Впрочем, писатель всегда — инакомыслящий. Мои рассказы ходили в списках, записывались на магнитофонные пленки. Однако выхода к печатному станку я не имел. А это для литератора, наверное, самая страшная мука. И я принял — после тяжелых раздумий — решение об отъезде. В семьдесят четвертом году я эмигрировал. С семьдесят пятого года мы с женой Машей жили в Америке. Нам повезло. Оказалось, что в США есть довольно влиятельные люди, знающие меня по самиздату. Мне помогли. Прежде всего назову профессора русской литературы Джорджа Гибиана. Уже в скором времени я начал работать в одном из самых престижных американских университетов — Корнельском. Читал лекции и в других. В университетской библиотеке нашла работу Маша. В материальном плане жизнь начала налаживаться. Мы купили дом, машину, меня начали широко печатать. Однако, прожив в Америке примерно семь лет, мы осознали, что для деятеля культуры, для писателя это все-таки не лучшее место на земле. Дело в том, что вообще на Западе интерес к культуре — некоммерческой! — катастрофически падает, а в Америке — в первую голову. Деньги, деньги, только деньги — вот главный жизненный девиз американца. То, что не раскупается, — плохо. Даже если это гениально. Я не говорю сейчас о своих друзьях, о прекрасных американских поэтах и прозаиках, художниках, я говорю не об исключениях — об общем уровне. Он, увы, в духовном плане крайне невысок. Видит Бог, это правда. И поэтому мы приняли решение еще об одной эмиграции. В восемьдесят третьем году мы, будучи американскими гражданами, переехали в Париж, где купили вот эту скромненькую квартирку (квартира в самом деле скромная — двухкомнатная, тесноватая. — Е. С.). Но даже для того, чтобы приобрести такое скромное жилище, мы продали наш дом, машину. Жизнь в Париже, как известно, очень дорогая. К тому же уйму денег пришлось потратить на перевозку вещей. Словом, в материальном смысле этот переезд обошелся нам в копеечку. Однако мы ни о чем не жалеем. Потому что Франция — одна из немногих западных стран, где еще сохраняется интерес к культуре. И потом здесь все-таки поближе к России.

Как Вы зарабатывали на хлеб насущный в Париже?

— Опять начал преподавать. И хотя место найти очень трудно, мне повезло, я читал лекции в Медонском (Ме- дон — пригород Парижа. — Е. С.) Институте русской культуры, в очень престижном Институте восточных языков и цивилизаций (более известен у нас как Восточный Институт. — Е. С.), печатал много публицистики (на Западе вообще писатели — журналисты!), меня переводили на иностранные языки. Но, конечно, на одни гонорары мы бы не прожили.

Юрий Витальевич, у Вас судьба все-таки удачливая. Вы пробились на Западе, стали известным писателем, у Вас очень хорошая репутация среди критиков, коллег-пи- сателей во Франции, Америке, на Родине. Но ведь есть, наверное, и другие судьбы. Понимаю, что мой вопрос звучит в духе «застойного» времени. Но он, увы, не теряет актуальности. Что делать, например, литератору, когда его на Западе не признают, не ценят?

— Давать рецепты — занятое неблагодарное. У каждого все-таки индивидуальный путь. И судеб — самых различных — великое множество. Иногда писатели мгновенно «перестраиваются», находят другую работу. Иногда спасают жены. Да, очень часто получается, что быстрее к западной жизни привыкают именно женщины. Они быстрее учат язык, быстрее находят работу — где-нибудь в бюро, магазинчиках... То есть, я хочу сказать, что Запад — это огромный, суровый (северный ледовитый) океан. Но есть много способов, как забраться на спасительную льдину. Главное — чтобы хватило сил, выносливости, терпения. И, может быть, в первую голову это касается русских литераторов. Если Вы обратитесь к истории первой «волны» эмиграции, то заметите много общих черт с нынешними изгнанниками. Много общих бед, испытаний. Но вот что касается литераторов, то у первой «волны», конечно, были свои преимущества. Главное — в Париже, Берлине, других «очагах» русской культуры тех лет выходило очень много газет, журналов, даже издательства работали. Настоящие. На литературный заработок тогда вполне можно было жить, особенно именитым. Сейчас это невозможно. Может быть, поэтому многие талантливые писатели, поэты, художники не выдерживают, ломаются. Не будем, однако, называть имена. Но, конечно, здесь немало совершенно счастливых — удачливейших! — судеб. Кстати говоря, если Вас переводят на иностранные языки — это уже считается огромной удачей для писателя. Но удача — капризная барыня, дается в руки не всем.

Значит, правильно говорят в Америке: «Жизнь — джунгли. Наше общество — общество выигравших и проигравших».

— Абсолютно точно. Я сам много раз слышал эту фразу. В этих словах — западная психология. И нам, русским, понять и тем более принять ее крайне непросто. И я даже думаю, что многие трагедии русских на Западе обусловлены именно психологическими причинами. Мы все не готовы — ментально! — к тому, что нужно все время бороться за жизнь, постоянно находиться в напряжении, ежечасно, ежесекундно думать о деньгах, о том, что ждет тебя завтра. Такой расслабухи, как в России, — при всех наших нынешних трудностях — больше нет нигде в мире.

Главный редактор журнала «Синтаксис» Мария Васильевна Розанова однажды сказала мне: «Россия — это единственная страна в мире, где можно ничего не делать и вполне сносно жить».

— Видимо, это горькая (сладкая?) правда. А на Западе за все нужно платить. За квартиру (порой до восьмидесяти процентов заработной платы), за каждый телефонный звонок (здесь никто не говорит часами, как у нас)... Но экономические трудности, на мой взгляд, не главные. И если работаешь — выживешь. Главные, повторю, — психологические трудности. Здесь просто другая планета.

То есть, можно сказать: тот русской литератор, который собирается на Западе зарабатывать на жизнь писательским трудом, — должен расстаться со своей затеей?

— Увы, это так. Он должен понять: он здесь никому не нужен. Ему нужно доказывать свою необходимость этому обществу, чтобы его купили. И на это могут уйти годы. Выживают только сильнейшие (помните, жизнь — джунгли!), не щадящие себя. К тому же выжить — это еще не все! Ведь главное все-таки для литератора — самореализоваться, выразить свою душу, а здесь нужно быть готовым к написанию книг например, по чисто коммерческому заказу. Если поступает такое предложение — это большая удача. Но это в значительной степени — удавка на горло собственной песне.

Значит, Вы не советуете уезжать?

— Повторю — у всех свой путь. Я не даю рецептов. Многое еще зависит от того, из какой России уезжать. Поймите, когда мы эмигрировали — мы находились просто в безвыходной ситуации. Мы были зажаты, задавлены (если не раздавлены) старой коммунистической системой; многим из нас грозили физические расправы, большинству не давали заниматься любимым делом. Сейчас, наверное, я бы никуда не поехал. Сейчас писать и печататься можно и дома, а для литератора Свобода Слова — прежде всего, на первом месте!
Я не хочу сейчас давать скрупулезную оценку тому, что происходит в стране. Ясно: мы находимся в переходном — очень тяжелом экономически! — периоде. И улучшения могут наступить не слишком скоро. Но я никогда не пойму тех людей — особенно интеллигентов! — которые сейчас нахваливают сталинско-брежневские времена. Мол, колбасы тогда было хоть завались! А страх арестов, а чтение украдкой прекрасных книг, а политические лагеря, а невозможность путешествовать... Это мы все позабыли?

Что бы Вы пожелали нашим читателям?

— Жить в такой России, в которой демократия сочеталась бы с нашей традиционной духовностью.

1991 — 2012
Париж — Москва