Вернуться на предыдущую страницу 

О нас пишут

   

 

 

 

 

"Футурум АРТ". О нас пишут

Независимый литературный журнал "Решето", № от 25 октября 2005 г.

Cайт www.litsovet.ru

Cайт www.iliteratura.cz

Газета "Взгляд", 14 октября 2005 г.

Журнал "Новый мир", № 9, 2005 г.

Журнал "Новый мир", № 7, 2005 г.

Радиопрограмма ССИ «АЗиЯ-плюс»: СТУПЕНЬ К РАДОСТИ № 42, 4 мая 2005 г.

Журнал "Питерbook", № 3, 2005 г.

Газета "Русский курьер", № 475, 16 февраля 2005 г.

Журнал "Новый мир", № 2, 2005 г.

Cайт http://lib.userline.ru/samizdat

Проект Алексея Верницкого "Две строки шесть слогов", ноябрь 2004 г..

Журнал "Топос", 22 ноября 2004 г.

Сайт "Сетевая словесность", 10 ноября 2004 г.

Журнал "Знамя", № 11, 2004 г.

Журнал "Новый мир", № 11, 2004 г.

Журнал "Новый мир", № 9, 2005 г.

Газета "Аиф-Чувашия", № 41 (1250), октябрь 2004 г..

Газета "Советская Чувашия", 12 октября 2004 г..

Газета "Советская Чувашия", 9 октября 2004 г..

Газета "Ex libris НГ", № 38 (288), 7 октября 2004 г..

Сборник "Поэтика исканий, или поиск поэтики" (Институт русского языка им. В.В. Виноградова РАН, Москва 2004 г.) .

Сайт "vestnik.rsuh.ru", октябрь 2004 г..

Журнал "Новый мир", № 10, 2004 г..

Газета "Ex libris НГ", 30 сентября 2004 г.

Гостевая книга сайта "Город Гротеска ", 10 сентября 2004 г.

Газета "Самарский университет", № 6, 6 сентября 2004 г.

Журнал "Новый мир", № 9, 2004 г..

Газета "Ex libris НГ", 19 августа 2004 г.

Сайт "Сетевая словесность".

Газета "Земское обозрение", № 32, 18 августа 2004 г..

Газета "Ex libris НГ", 29 июля 2004 г..

Сайт "Литературной газеты", 27 июля 2004 г..

Журнал Клуба литературного перформанса и салона "Премьера" "Май", июль 2004 г..

Сайт "Dialog", 12 июля 2004 г..

Сайт "Глобализация и культура", 8 июля 2004 г..

Журнал "Новый мир", № 8, 2004 г..

Журнал "Территория" (Саратов), № 13 (97), 2004 г. .

Газета "Земское обозрение", № 21, 2004 г..

Газета "Ex libris НГ", № 23 (273), 24 июня 2004 г..

Газета "Новая Тамбовщина", 23 июня 2004 г..

Издательская система "Литсовет", 21 июня 2004 г..

"Новости московской литературной тусовки", 20 июня 2004 г..

Газета "Новости" (Тамбов), 16 июня 2004 г..

Газета "Русский курьер", 2 июня 2004 г.

Журнал "Ваш досуг", май 2004 г.

Журнал "Питерbook Плюс", № 6, 2004 г.

Суховей из Петербурга's Journal, май 2004 г.

Санкт-Петербургский литературный гид, май 2004 г.

KAZAKHSTAN DEVELOPMENT GATEWAY, 24 апреля 2004 г..

Независимый альманах "Лебедь", 19 апреля 2004 г.

"Новости московской литературной тусовки", 16 апреля 2004 г..

Dmitry Kuzmin's Journal, 5 апреля 2004 г.

Сайт "Чебоксары.Ру", апрель 2004 г..

Сайт "Культурная столица Поволжья", апрель 2004 г..

Газета "Земское обозрение", № 8, 2004 г. .

Проект Алексея Верницкого "Две строки шесть слогов", март 2004 г..

Газета "Богатей", № 8 (238), 4 марта 2004 г..

Сайт Стихи.Ру, март 2004 г..

Агентство региональных новостей regions.ru, 26 февраля 2004 г. .

Санкт-Петербургский литературный гид, февраль 2004 г.

http://www.livejournal.com/users/aruta.

Журнал "Черновик", № 18, 2003 г. .

Сайт издательского центра РГГУ.

Сайт Стихи.ru, октябрь 2003 г.

Журнал "Питерbook Плюс", № 11 (81), 2003 г. .

Газета "Новая Сибирь", № 15 (550), 11 апреля 2003 г..

Газета "Тамбовская жизнь", 22 февраля 2003 г..

Журнал "Новый мир", № 2, 2003 г.

Журнал "Петербургский книжный вестник", № 6 (25), 2002 г. .

Газета "Смена", 21 октября 2002 г..

Газета "Москва-центр", № 20 (34), октябрь 2002 г..

Журнал "Соты", № 7, 2002 г. .

Интернет-страница Отдела стилистики и языка художественной литературы Института русского языка им. В.В. Виноградова (февраль 2002).

Журнал "Черновик", № 17, 2002 г.

Газета "Русская мысль", № 4395, 2002 г. .

Журнал "Знамя", № 1, 2002 г.

Журнал "Новый мир", № 1, 2002 г.

Газета "Алфавит", № 41, 2001 г.

Сайт "Поэзия авангарда".

Газета "Тамбовская жизнь", 13 октября 2001 г.

Газета "Московская правда", 31 августа 2001 г..

Газета "Новые известия", № 142 (911), 14 августа 2001 г..

Газета "Тамбовская жизнь", 13 марта 2001 г..

Газета "Книжное обозрение", 12 марта 2001 г..

Газета "Алфавит", № 22, 2001.

Газета "Тамбовская жизнь", 26 апреля 2000 г..

Газета "Ex libris НГ", 16 марта 2000 г.

Газета "Ex libris НГ", 16 марта 2000 г.

Журнал "Новый мир", № 9, 2005 г.

 

 

Сергей БИРЮКОВ

О СТРАТЕГИЯХ

(СЕРГЕЙ БИРЮКОВ ОТВЕЧАЕТ НА ВОПРОСЫ
БЕРНХАРДА ЗАМЕСА
опубликовано в сборнике "Поэтика исканий, или поиск поэтики", по материалам международной конференции-фестиваля "Поэтический язык рубежа ХХ-ХХI веков и современные литературные стратегии", Институт русского языка РАН, Москва 2004)

 

Б. 3. В целом, что такое стратегии в литературе, в искусстве? Почему ты остановился на этом термине?

С. Б. Бывают периоды, когда люди начинают оперировать какими-то общими категориями. Например, была такая категория "массы". И политики, философы, художники широко использовали этот термин: "восстание масс", "самый массовый", наконец — "масскулътура" (как естественное завершение!). Сейчас время стратегий... Уже после того, как я написал пару проектов с этим словом и мы с Натальей Фатеевой и Анной Альчук остановились на этом термине, я заглянул в поисковые машины в сети, и обнаружилась высокая частотность термина в политике и культуре. Всюду пытаются выстраивать стратегии. Почему бы и нам не посмотреть — какие стратегии могут быть в литературе как в части искусства. Естественно, что наполнение термина может быть различным — это могут быть стратегии успеха, стратегии принципиального поиска, формальные, социальные и т. д. Мы остановились в первую очередь на стратегиях языковых поисков. Искусство постоянно обновляется или, точнее, меняется. Это вроде бы всем известно, но не проговорено, не отрефлектировано должным образом. Важно было дать общую картину того, что происходило в последние 20 лет и даже с "зашагиванием" еще на 30 лет. То есть в сумме это полвека, но еще плюс обращение к историческому авангарду, откуда идут многие нити...

Б. 3. Это твоя давняя идея. Ты постоянно увязываешь исторический авангард с современными поисками. Между тем существует точка зрения, что авангард кончился тогда и нового не может быть...

С. Б. Да, существует. Чем больше точек зрения, тем лучше. Современный авангард я называю "внеисторическим". Если исторический был в той или иной степени связан с процессами социальными (в позитиве, хотя был и негатив — ирония, пародирование, разочарование в конце концов), то внеисторический делает усилие остаться в сфере чистого искусства. Чтобы проверить, так ли это, и была организована наша конференция-фестиваль. Но для проверки — одного мероприятия, даже такого масштабного, мало...

Б. 3. В своих теоретических работах ты пишешь о других, представляешь творчество разных авторов и почти не говоришь о своих стратегиях . А они безусловно есть, как общего характера, так и "частного", то есть касающиеся твоего личного творчества. Вот хотелось бы об этом услышать. Например, Академия Зауми, — это ведь целая стратегия выстраивания современного искусства...

С. Б. Академия Зауми — конечно. Я хотел объединить все имевшиеся силы на тот момент, более десяти лет назад. И в 1993 году, то есть за десять лет до нынешней конференции, мы провели в Тамбове первый опыт, конференцию-фестиваль под названием "Поэтика русского авангарда", в которой впервые объединили исторический авангард с внеисторическим, показали их тесное взаимодействие. Затем было еще несколько таких конференций, а кроме того до начала этого века активно действовала студия "АЗ", в которой шло образование на новых принципах, Можно назвать это авангардной педагогикой. Сейчас эти люди вполне самостоятельные авторы, чьи произведения постепенно выходят за пределы Тамбова: Александр Федулов, Вадим Степанов, Владимир Мальков, Евгений Степанов, Михаил Гавин, Елена Владимирова, Елена Часовских, Геннадий Минаев, Алексей Шепелев, Сергей Левин, Екатерина Лебедева, Антон Веселовский... Они печатаются в "Черновике", "Футуруме", "Журнале Поэтов", еще некоторых изданиях. В Тамбове мы в последние три года инициировали книжную серию "Библиотека Академии Зауми", вышло около десятка книжек. Кроме того, появились отделения Академии Зауми в разных городах и странах. В том числе вот и в городе Галле есть отделение, которое уже дало такого интересного автора, как Елена Сазина.

Б. 3. Да. И здесь, в Германии, тебе удалось открыть новую структуру — театр DADAZ, соединив таким образом русский и немецкий авангард. Как я понимаю, это продолжение твоих педагогических и просветительских устремлений и еще попытка решения неких художественных задач...

С. Б. Совершенно верно. В этом театре, который состоит из немецких и русских студентов, мы практически пытаемся выяснить, как действует авангард сегодня — внутри себя, на нас самих, на зрителя. Занимаясь разработкой и постановкой текстов Хлебникова, Бурлюка, Хармса, Швиттерса, Моргенштерна, Владимира Казакова и других авторов, мы осваиваем механизмы искусства, его чувственную природу. Мне также было очень интересно увидеть на сцене мои собственные драматические опыты.

Б. 3. Кстати, об этих опытах. Некоторые из них я переводил. И усматриваю тут одну из твоих стратегий — стратегию диалога, скажем.

С. Б. Диалог, его возможность или невозможность, меня волнует давно и постоянно, видимо, потому, что изначально я человек театральный — вышел из театра и в него же возвращаюсь. Диалог вообще в 20 веке осознается совершенно по-новому и появляется принципиально новая драматургия, в авангарде много примеров — Хлебников, Маяковский, Хармс, Введенский... Так вот, диалог — проблема совпадения вопросов и ответов, проблема резонанса реплик, отсутствие текста и замена его ремарками. Я называю как будто технологические моменты, но на самом деле все это возникает не как придумка, это является частью жизни... Б. 3. ...в искусстве?

С. Б. ...не только в искусстве, в жизни вообще. Не будь определенных ситуаций, эти мои пьески не появились бы вообще...

Б. 3. Но все-таки ты какие-то вещи специально придумываешь...

С. Б. Я бы назвал это вырастанием. Текст вырастает. Мне очень близка идея органического искусства, которую выдвигали и разрабатывали Елена Гуро и Михаил Матюшин. Придумать просто ничего нельзя, все существует. Можно войти или не войти в существующее. Но, разумеется, можно говорить о попытках входа, о своего рода испытаниях. Надо, чтобы мыслительный и чувственный аппараты были включены! Допустим в диалогах я испытываю не только сочетаемость/несочетаемость вопросов-ответов, но взаимодействие сил на уровне слова, его звукового напряжения. Одна из моих пьесок "Разговор", как ты знаешь, исполнялась по-русски и по-немецки несколькими парами актеров. Слова оставались только внешне одинаковыми, а интонационно, мелодически каждый раз приходилось все делать заново. Это всякий раз был новый текст.

Б. 3. Текст для тебя не замыкается только изображением на листе?

С. Б. В понятие "текст" я включаю все его возможности — смысловые (в обыденном понимании), визуальные, звуковые, жестовые (и вообще телесные), пространственно-временные. Совокупность этих возможностей и есть СМЫСЛ или даже НАДСМЫСЛ. Поэтому текст должен быть представлен, как музыка должна быть исполнена, пьеса сыграна.

Это вообще футуристическая идея. "Чтоб читалось и смотрелось в одно мгновенье", — как говорил Крученых. И прелесть этой идеи в том, что она должна реализовываться постоянно. И в разных условиях разная реализация. Здесь постоянное движение, текучесть, переход форм, метаморфоз.

Б. 3. То есть, когда ты или кто-то представляете текст, то это не последняя реализация...

С. Б. Да, вообще одна из. Но в то же время в самом данном представлении она должна быть как последняя. Это я называю полнотой представления. Бывает и неполное, когда мне не удалось найти нужный вариант с актерами или когда я сам не нашел такого варианта для себя или когда нездоров, в плохом настроении и т. п. Станиславский говорил, что калоши и настроение надо оставлять за сценой. Это не всегда удается...

Б. 3. И что делать в таких случаях? Представлять пламенные стихи?! Вот, кстати, не очень многие знают, что ты одно время делал пламенные стихи. Это как-то связано с тем, что ты курильщик?

С. Б. И с этим тоже. Процесс курения — это ведь не вредная привычка, как многие думают и пишут в объявлениях. Это поэтическая акция, то есть такая же вредная привычка, как писание стихов, занятия музыкой, игра на сцене и т. д. Закуривание — священный акт. Пламя зажигалки или спички соприкасается с сигаретой — этой субстанцией растительных веществ — табака и бумаги. Происходит возгорание, почти взрыв страсти, образуется "розовый бутон", как написал Франсис Понж. Ты бросаешь взгляд на эту дымящуюся субстанцию, стряхиваешь пепел, продолжаешь движение в стихотворении. Сигарета может просто лежать в пепельнице и изгорать... Собственно отсюда происходят "пламенные стихи". Дым вначале отразился на бумаге. Затем я сделал коллаж и специально оставленные места опалил пламенем спички. Некоторые из пламенных стихов были оттиснуты в "Черновике" и, кажется, какие-то выставлялись в Нижнем Новгороде.

Б. 3. Зато твои коллажные визуальные вещи известны больше. В частности, в книжке "Sub alia forma" и потом воспроизводились в "Черновике" и даже в газетах. Что такое для тебя визуальность? Я не хочу спрашивать, что такое визуальная поэзия, об этом идет давний спор...

С. Б. ... и он бесперспективен... Как, впрочем, и спор о том, что такое поэзия. Как ты знаешь, я довольно много в свое время занимался критикой, и в советское время и позже. Я писал, в основном, о стихах. И каждый раз возникал этот вопрос, что такое "истинная" поэзия. Это зависит от редактора! Вот если редактор говорит, что это поэзия, значит так тому и быть! И никакие смены власти, отмены цензуры тут ничего не меняют. Разумеется, критика в том или ином издании должна соответствовать редактору. Это не значит, что критик должен подстраиваться. Просто их взгляды невольно совпадают! Если ты не совпадаешь, ты выпадаешь. Вот визуальность — это выпадение. Ибо в крайней своей точке визуальная поэзия — это представление образа вне слова. И здесь два варианта авторского отношения. Первый — ему наплевать на коммуникацию. Второй — он хочет коммуницировать. Часто эти отношения взаимодействуют на одном поле. Случаи авторского аутизма довольно редки, но симуляция вполне частая.

Есть разные виды и типы визуальности. Есть индивидуальные манеры. Например, довольно строго закреплены стили Мнацакановой, Сигея, Шерстяного. Сразу узнаешь почерк. У Ры Никоновой больший разброс, она постоянно изобретает новые приемы. Очень разно ведет себя в визуальности Анна Альчук. В работе со словом, с его зрительным представлением она как будто держит в уме некие решетки, в которые заносит слова или их составляющие (морфемы). И недаром именно она сделала "простейшие", оставаясь в границах работы с графемами или их элементами. Но у Анны есть работы коллажные, с использованием фотографии, которые я воспринимаю как часть поэтического мира Алъчук, сопоставляя с ее же стихами...

Б. 3. Извини, но ты опять перешел на творчество других авторов, понятно, что близких тебе, но все-таки. Однако здесь ты, по-моему, высказал очень важное для тебя положение — изменение стиля. Если посмотреть на твои визуалы, то можно подумать, что они делались разными людьми. От чего это зависит?

С. Б. Точно нельзя сказать. Но не очень точно можно. Мне скучно повторять себя. Это и в стихах так же. Я говорил о вырастании. Здесь то же самое. Безусловно, что-то повторяется. Но в каждом случае я пытаюсь запечатлеть именно это состояние. Визуалы для меня — та же лирика. Просто в этом случае я "пишу" другими инструментами. Например, ножницами, спичками, циркулем, линейкой... И в одном случае получаются "неполные соприкосновения", в другом такие треугольники с глазами, в третьем — почти реалистический рисунок. В сущности это фиксация изменяющихся состояний.

Б. 3. Но вот интересно, что в реализации произведений голосом ты уж стопроцентно узнаваем. Я бы не сказал, что одинаков. Импровизация всегда ощущается. Но именно ты так делаешь. Форсажи, переломы, перекаты...

С. Б. Да, здесь есть проблема. Дело в том, что тут сам автор выступает как реализующееся на глазах у публики произведение. При записи на пленку, или сейчас уже на мини-диск, еще можно что-то менять, да там и так невольно меняется звучание. А вот в живом исполнении это сделать труднее. Я могу сказать так — есть какие-то вещи, которые я делаю уже несколько лет и они закрепились (ну, с небольшими отклонениями туда-сюда), а есть новые, которые обнаруживают во мне какие-то резервы, то, что я еще не знал в себе — резервы голоса, жестики, мимики, интонации, мелодики... Хотя люди, которые более-менее постоянно бывают на моих выступах, говорят мне, что вот какую-ту известную вещь я сейчас сделал иначе. Это бывает также, когда я действую с музыкантами, обычно с Сергеем Летовым или с моей дочерью Лизой. Мы с ней делали перформанс в Лейпциге, и я удивился тому, как невольно поменял весь строй одной вещи. Понятно, что здесь взаимодействуешь с другим, который еще вооружен флейтой или саксофоном! Мне приходилось выступать и с пианистами, скрипачами, виолончелистами — и там совсем другие струны включаются. Это страшно трудно, но и невероятно интересно.

Б. 3. Голос для тебя инструмент или материал?

С. Б. И то, и другое. Это редчайший случай совпадения. Из голоса делаешь произведение голосом же. Хотя научно это все делится — артикуляционный аппарат создает звучащую материю, ты ее акцептируешь слухом, тут же корректируешь. Это поразительная вещь. Впрочем, хорошо известная, например, джазовым певцам, вообще тем, кто занимается импровизацией.

Б. 3. Влияния самых разных направлений музыки (от фольклора до авангардных сочинений последнего времени) в твоих вещах и представлениях нельзя не заметить. Притом что ты создаешь свою музыку, идущую во многом от мелодики русской речи. И я знаю, что некоторые немецкие слушатели называют тебя русским Яндлем, слушая чтение на твоем родном языке или на заумном. Но ты читаешь также и по-немецки в немецкоязычных аудиториях. Насколько это сложно для тебя?

С. Б. Невероятно сложно. Я стал заниматься этим в последние годы и у меня нет наработанного опыта. Я, конечно, слушаю немецких чтецов и немецкоязычных поэтов, в том числе выдающегося австрийского поэта Эрнста Яндля. Я его довольно поздно услышал и нашел, кстати, много общего в его подходе к представлению текста. Это меня как-то взбодрило. Однако сложностей больше, чем хотелось бы. Ведь помимо того, что русский — мой родной и интонационно он входит в меня на подкорковом уровне, я еще прошел на раннем этапе артистическую школу и долгие годы занимаюсь обучением других. Такой немецкой школы у меня нет. Хотя вот занятия со студентами театром, вероятно, что-то мне дали... Во всяком случае я сделал несколько вещей на немецком...

Б. 3. И они имели успех и на берлинской лирикспартакиаде, и на других выступлениях... Но вернемся все-таки к твоим русским стратегиям. Вот ты уже опубликовал недавно "Метро-стихи", а также матричные стихи, или сигнализмы. Хотелось бы несколько слов об этих вещах, а также о других, которые только написаны или пишутся...

С. Б. Что касается матричных стихов — сигнализмов — это было связано с моими занятиями теорией исторического авангарда, особенно заумной практикой Хлебникова и Крученых. Почему заумные стихи все-таки входят в носителя русского языка? Дело в том, что они базируются на матрице русского языка, хотя могут привлекаться и другие языки, но они преобразуются — фонетически, интонационно. Это одно. С другой стороны носители языка, общаясь друг с другом, могут нечетко проговаривать слова, недоговаривать фразы, но даже по обрывкам слов и фраз можно понять, о чем идет речь. Я по этому поводу написал:

в меня не входит немецкий язык
на уровне дык и мык


Сигнализмы — это как раз на уровне дык и мык. Это фрагменты, которые могут усиливать смысл! И тут нет никакого парадокса. Это речь поэтическая на уровне захлебывания, задыхания, то есть очень чувственная. Для логической передачи смысла существует проза, существует публицистика и т.д. Стихи, в моем понимании, это суггестия, сгущение смыслов, хотя при этом могут быть разрывы и обрывы слов. Замечу здесь, что похожими экспериментами занимались Генрих Сапгир и Игорь Холин.

Что касается "Метро-стихов", то они появились случайно во время одной из моих поездок в Москву. У меня в карманах скопилось большое количество карточек для проезда в метро, мелькала какая-то мысль их использовать. И вот на одном длинном перегоне какие-то строки, я ищу на чем записать, попадается карточка, пишу фломастером, потом следующая и постепенно осознаю, что это метро-стихи, то есть вещи, написанные в определенном месте и даже на определенном материале, указывающим на место написания.

Отсюда было уже недалеко до развития "программы": стихи, написанные в определенном месте. Уже в Галле я стал писать парко-стихи, поскольку довольно много времени проводил в парке и там в самом деле писал, хотя о парке там ничего не было, как и в метро- о метро. Ну, парк... тут еще и мифологические парки. Очень кстати. В идеале надо бы, конечно, писать на листьях деревьев, но нужны специальные карандаши! Далее — в Анапе, плавая в море, я начал писать подводные стихи, или подвод-стихи. Вот здесь уже присутствует антураж, слова связанные с плаванием, водой. Это такие плавающие стихи. Я записывал их на берегу в основном на сигаретных упаковках. Одну из них со стихами в самом деле отправил плавать. Записывать на берегу подвод-стихи — это, разумеется, компромисс. В идеале надо записывать под водой на спинах морских звезд, но у меня не было маски и ласт. Я оказался технически плохо оснащен!

Б. 3. Исчерпывающе! Но ловлю на слове и сразу спрашиваю о технике. Только в Германии ты в разных местах показал несколько слайд-шоу. Что для тебя техника, она помогает, мешает, привлекает, отвлекает?

С. Б. Ну вот, слайд-шоу. Это идет от преподавания, вероятно. Когда надо пользоваться слайд-проектором, что-то писать на доске, объяснять и т. д. И я давно уже не делаю жесткого разделения между преподаванием, выступлением на научной конференции и поэтической акцией. В конце концов одно воздействует на другое. В принципе техника, которой я пользуюсь, общеизвестна, но почему-то к ней редко обращаются. В слайд-шоу я работаю с ассистентом, который по моему сценарию или по сигналу нажимает кнопку. Я беру визуальные произведения и просто картины ранних авангардистов и читаю их с экрана, при этом активно двигаясь, согласно ритму произведения. Здесь может быть еще микрофон, который используется, как краска в безмикрофонном чтении, например, для усиления шепота. Я работаю также и с доской, создавая визуальные пространственные тексты параллельно звучащим. Тут многое зависит от состава аудитории и задачи, которая обговаривается с организаторами. В одних случаях это чтение, движение, картинки, в других дополнительно вводятся пояснения, лекционные вкрапления.

Б. 3. Вот здесь я снова усматриваю еще одно направление — сдвиг поэтической акции в сторону лекционности, но сама лекция при этом как бы насыщается поэзией...

С. Б. Да, тут иначе нельзя. Я был совершенно поражен, когда прочитал в одной недавней статье академика Юрия Степанова о том, что некий поэтический жанр может именоваться "докладом". Дело в том, что я как раз практикую такие вещи на научных конференциях, создавая своего рода доклад-перформанс. У меня и есть и стихотворение-доклад, напоминающий отчасти инструкцию, но это такая драматическая инструкция. А на майской конференции я выступил с докладом-центоном, который состоял из поэтических и научных цитат. Но это уже связано с поисками возможностей расширения границ традиционного академизма. У меня нет ни малейшего предубеждения против любого типа докладов. Но я считаю, что некоторая провокативность не помешает. Тут я последователь авангардистской практики и моего филфаковского учителя Бориса Николаевича Двинянинова, лекции которого были иногда похожи на литургическое действо, смешанное со скоморошеством. Но вообще все зависит от типа характера, психофизики...

Б. 3. В связи со сказанным не могу не задать вопрос относительно твоих "стихов" (ставлю нарочно в кавычки, поскольку не знаю, как определить!), которые то ли инструкции, то ли рецепты, то ли фрагменты лекций...

С. Б. Здесь мне самому еще не все ясно, и было бы глупо, если бы было ясно. Как Маяковский писал — "а тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп". Вообще есть такое понятие как реди-мейд. Света Литвак и Николай Байтов это практикуют. Я же таким вещам как рецепты, задания, инструкции недавно дал название "Чисто конкретная поэзия".

Б. 3. Да, пожалуй, название вполне соответствует! Новорусский жаргон с отсылом к немецкой конкретпоэзии.

С. Б. Разумеется. Конкретпоэзия в Германии и Австрии сыграла значительную роль. У нас, конечно, несколько другие условия. Отчасти я играю на поле попсы, причем всякой, интеллектуальной в том числе. Это такое предельное обнажение некоторых представлений, попытка прорыва к их сущностному. Причем, возникает это только в чтении, в исполнении. В напечатанном виде — это читается как поэтически немаркированный текст. Его надо присвоить голосом, интонацией. Хотя "Рецепт" я композиционно выстроил и сделал очень аккуратные вкрапления-акценты. А, например, один текст, который я исполняю, вообще написан моей коллегой и другом Энрикой Шмидт как задание для семинара по Интернету и там текстово моего ничего нет.

Б. 3. Но ты ведь выступаешь с чтением произведений других авторов, поэтому это для тебя вполне естественно...

С. Б. Да, конечно. Но в таких случаях я объявляю, кого я читаю. И это своего рода интерпретация чужих текстов. Я их не присваиваю. В этом отличие. С текстом Энрики я поступил вначале таким образом, я объявил его найденным произведением. И это было правдой, поскольку я его подобрал в аудитории, в которой у нас проходил семинар. Это было в РГГУ. Я не успел ей даже об этом сказать, так как вечером уезжал в Петербург, там в "Бродячей собаке" я должен был выступать вместе с Ларисой Березовчук, Александром Горноном и Борисом Констриктором. И там же прямо в ходе вечера мне пришло в голову прочитать текст как найденное стихотворение.

Б. 3, И какова была реакция?

С.Б. Реакция потрясающая, что естественно, поскольку зал был заполнен университетской публикой.

Б. 3. Все-таки от публики зависит тоже кое-что! Вот как раз вопрос — работа с публикой, работа на публику, это ведь тоже стратегия. Как тут справиться?

С. Б. Серьезный вопрос. Я довольно хорошо знаю историю вопроса! Выступления футуристов, обэриутов, дадаистов... И кроме того есть некий собственный опыт. Было несколько таких случаев, когда стена абсолютно глухая, непробиваемо. Не туда пришли обе стороны. В таких случаях надо максимально собраться и довести дело до конца. Я выступал в том числе и в экстремальных условиях — в тюрьмах, в обеденные перерывы на заводах, под стук домино, в психиатрической больнице (правда, перед медицинским персоналом, но оказалось, что это тоже не так просто!), в дискотеках и ночных клубах...

Тут вот какое дело. Публика — это составная часть акции. Поэтому аудиторию надо включать, дать ей понять, что она значаща. Как правило, всегда есть несколько человек, готовых к восприятию, это те точки опоры, которые дают возможность все-таки переломить обстоятельства невосприятия. Но бывают совершенно потрясающие случаи восприятия. Два таких случая произошли, например, в один мой приезд в Брянск. Когда два вечера подряд я чувствовал абсолютное совпадение со слушателями. Правда там до этого уже 16 раз проходили фестивали современной музыки, в рамках очередного фестиваля я и выступал.

Б. 3. Понятно, что стихи в какой-то степени воспринимались как музыка или что-то близкое по звучанию...

С. Б. Да, но не только. Были слушатели, которые потом со мной говорили именно о стихах. Кроме того, как выяснилось, в этих чтениях люди, склонные к творчеству, открывают для себя ранее закрытые стороны поэзии — и сами начинают действовать. Никакой сознательной задачи в этом плане я себе не ставил и не ставлю, да это и невозможно. Другое дело, что такие вещи свершаются как будто независимо от нас. Все это можно как-то объяснить, но я предпочитаю оставить здесь тайну. Например, в Брянске это феномен поэтессы Галины Карташовой. Иногда нужен такой импульс, чтобы включились нужные "механизмы".

Б. 3. В этом смысле не только твои выступления, педагогические и организационные действия, но и твои книги, особенно "Зевгму" и "Року укор" можно рассматривать как импульсные, если учесть, что книги воздействуют как на исследователей, так и на потенциальных авторов...

С. Б. Вообще, что касается книг, то нам не дано предугадать... Я отчасти могу судить по себе, как на меня в свое время воздействовали "Поэтический словарь" Квятковского, книги — Н. Харджиева и В. Тренина "Поэтическая культура Маяковского", "Грамматика идиостиля" Виктора Петровича Григорьева, работы Шкловского, Якобсона, Тынянова, Михаила Леоновича Гаспарова, Рудольфа Дуганова...

Относительно воздействия моих книг... Я это осознал после выхода "Зевгмы". Реакция на нее меня самого поразила. Причем, самая разнообразная — от весьма трогательных признаний до грубого неприятия или делания вида, что, мол, "нам и так все было известно". Последнее особенно забавно наблюдать, когда видишь, что твою книжку просто реферируют, иногда довольно близко к тексту, или идут по намеченной канве. Но и в этом случае можно считать, что дело сделано не напрасно.

Б. 3. Собственно, книги тоже оказались некоей стратегией. Как ты ее определяешь?

С. Б. По-разному. В начале девяностых это была стратегия представления иной поэзии, показа возможностей существования поэзии в различных формах и вывода на поверхность целой традиции ("Зевгма"). В начале двухтысячных (или нулевых!) это отсыл к традиции, известной в большей степени, чем 10 лет назад, показ уже существующего и самого процесса ("Року укор"). В книгах "Теория и практика русского поэтического авангарда" (1998) и "Поэзия русского авангарда" (2001), как я теперь вижу, была сделана попытка активизации креативности в творческой среде. В первой представлены проективные теории раннего авангарда и некоторые современные рецепции, во второй — драматическая история авангардного движения фактически всего века. Забавно, что один из критиков назвал книжку "Поэзия русского авангарда" "книгой для будущих авангардистов". Из текста отклика следует, что он так тонко иронизирует! Но между тем он "попал пальцем в небо", как сказано одним из героев Хлебникова. Книжка-то в самом деле для этих будущих и есть, не для прошлых же!

Б. 3. И последний вопрос — об Интернете. Одни говорят о его всесилии, что он скоро заменит книгу. Другие — напротив — о бессилии, что он только копирует уже известные формы искусства...

С. Б. Наверняка, как всегда, истина где-то посредине. Интернет — это хорошее средство связи, быстрое медиа. Прежде всего я воспринимаю сеть как информационный источник, в том числе о литературе. Но уже появляются специфические интернет-формы бытования искусства, например, вращающиеся тексты, как у Елены Кацюбы, Анны Альчук. Очень изобретательно действует Георгий Жердев, но он профессиональный веб-мастер. Гипертексты, о которых столько говорят как о будущем сетелитературы пока не проявились по-настоящему.

Особым родом сетевого искусства можно посчитать лайфжурналы, чаты. Это такие речегонные инструменты, спасающие человека от одиночества. Для кого-то вообще, возможно, непосредственное общение утомительно, а вот такое — в молчании и пальцы бегают по клавишам — как раз удобно. Кроме того, чтение с экрана, особенно стихов, это такое мгновенное схватывание текста. Я заметил, что под влиянием экрана, клавиатуры, стал писать несколько иначе, появляются стихи, которые можно назвать интернет-стихами, стихи быстрой реакции... Некоторые из таких вещей я уже отдал в интернет-журнал "Сетевая словесность". Интернет что-то такое делает с текстом, что еще предстоит осмыслить. Возможно, что это одна из будущих стратегий и будущих конференций...