Архив

На свалке они набрели на поэта —
лежал среди расползающейся вселенной хлама
пылко и шумно смердел
разлагался стихами

Лихо взялись за тело
молотком проломили череп —
мыслей набрали полный мешок
набили карманы
пригоршнями впечатлений
Булыжником размозжили пах —
кипящую страсть нацедили ведрами
Из кожи нарезали тряпки
Сели передохнуть
подрались —
не могли поделить его зубные протезы

Вскрыли грудь
ждали — на них полыхнет
жаром пылающий уголь

убого
было там
сыро

Я упал в давке
качнулся — не удержался — рухнул
Через меня перешагивали
об меня спотыкались
меня растаптывали

Вдавливали тело в асфальт
ломали ребра
лопатки
дробили
крушили
вскрывали во мне потемки

Женщина наступила на голову
шпилькой туфли пробила темя —
каблук застрял в мыслях
Я с трудом его выдернул
Платье взметнулось
она сверкнула ослепительной вульвой
и бросилась прочь

ПОХОТЬ ХЛЫНУЛА ЗА НЕЙ
ГОРЛОМ

Геннадий Шпрот влюбился в новую люстру
Она висела под потолком
и три ее изогнутых книзу рожка смотрели на Шпрота
с холодным высокомерием

Люстру звали Люся
Он включил ее и возбудился
Три лучезарных глаза
три ослепительные вагины
три огненные пещеры
звали опалиться
обжечься
хоть на мгновенье забыться
в объятьях богини

Шпрот достал стремянку
и полез к возлюбленной
Наверху он сбросил с себя одежду
запрокинул голову выгибаясь
и обхватил пылающую Люсю

Шпрот стонал
пока она жгла жаром ламп
наготу его тела

Не заглянут ко мне
ни мать
ни отец
как бывало
когда я засиживался допоздна на кухне
не скажут встревоженно — Как? Ты еще не ложился?
Умерли
скрылись
на Перепечинском кладбище
сначала отец
через полтора года мать

Я достаю их вещи
перебираю
принюхиваюсь —
запах выветрился
исчез
ничего не осталось

У поэта что-то случилось с ботинками
они покрылись каким-то странным налетом
стали плесневеть и зарастать мхом
Шнурки в ужасе извивались
пытаясь покинуть жилище внезапной хвори

Поэт выставил ботинки на балкон под палящее солнце
в надежде их исцелить или хотя бы продлить
срок их полезной жизни
Но обувь продолжала умирать как обувь
и превращалась в дремучие очаги леса

Вскоре поэт заразился от собственных ботинок
и перестал узнавать себя в зеркале
Дикий взъерошенный кустарник
таивший блестящие ягоды глаз
глядел на него из потусторонней дали

Язык поэта выскользнул
в дурноту темнеющей комнаты
и стал прыгать как лягушка
Поэт бросился за ним на пол
и ползал в забвении слов

Свой язык
я посадил в саду перед домом
и каждый день поливал из лейки
Обложенный кончик показался из-под земли
Он рос быстро
как бамбук
и вскоре превратился
в гладкое дерево
бесстыдно красного цвета
Я заболел
должно быть оттого что в моей гортани
давно не раздавалось никаких звуков
кроме хриплого кашля
и сопения легких
которые ворочались по ночам
как две крысы
Однажды когда я лежал в постели
с обмотанным вокруг шеи шарфом
и грелкой на груди
я услышал чей-то голос
под своим окном
Я поднялся и выглянул
Язык дрожал
будто его трясли внизу мальчишки
а вокруг него вились птицы
не осмеливаясь подлететь поближе
Окна домов
кольцом окружавших двор
были раскрыты
и люди
подперев головы руками
слушали его безумную речь

Шрам голоса
Рыбы губы умирания лепет
Я выдохнут в небо

В траве забытый мизинец стиха

Мотыльки бабочки мухи
разбивались на лобовом стекле
мчавшегося автомобиля

Стекло было в желтых
зеленоватых
кровавых брызгах

Я увидел уничтожение тех
кто населял
криком скорости истязаемый воздух

Хлынуть могут они отовсюду
из носа
из горла
из ануса
По каплям
наружу сочиться извилистым ухом
Стихами можно мочиться
Ждать затворников плоти
как женщина месячных

Стихов еще нет но они уже пахнут

Опухли ступни и зудели
Расчесывал их
Ночь умерла на ладонях
Я завернул ее в тряпку и вынес
Бутон распустился кровавый
Двуглавый

Я пишу очень мало
каплями
листьями
птицами
даже чьими-то волосками
ногтями

ресницами
Я пишу лепестками мучений
синяками на теле
рубцами отживших отпавших растений

Мухи кружась надо мной
уносят на лапках величье сомнений