Вернуться на предыдущую страницу

Архив

No. 6, 2004

   

КНИЖНАЯ ПОЛКА

 

НОВАЯ КНИГА ОБ АЙГИ

Знаменитый французский поэт-переводчик и культуртрегер Леон Робель выпустил в 2003 году в московском издательстве "Аграф" книгу под названием "Айги". Она, как нетрудно догадаться, посвящена жизни и творчеству выдающегося русского поэта Геннадия Айги.
Эта книга знаковая. Она фактически зафиксировала то, что было известно и ранее истинным любителям поэзии. Айги — фигура мирового уровня. Классик.
Книга написана на стыке жанров — литературоведение и биографический очерк.
Примечательно, что приводятся основные вехи жизни и деятельности писателя. От рождения, учебы в Чувашии и в Москве, в Литературном институте, нищенских лет непризнания до нынешних дней.
Показана роль мировой поэзии (прежде всего русской и французской) в становлении поэта. Автор рассказывает об общении поэта с Борисом Пастернаком, переписке с Пьером Эмманюэлем, Рене Шаром, Филиппом Супо, Реймоном Кено...
Интересны в книге мысли Айги, по-журналистски зафиксированные Робелем. Они дают понимание творческого метода поэта, который создал собственную — уникальную! — художественную систему. Приведем только одну, но обширную и очень важную цитату:

"В феврале 1991 года у меня был очень долгий разговор с Айги... В частности, я спрашивал о его манере работы над стихотворением. Он ответил мне, что в самом начале своего творческого пути работал как Лермонтов или Маяковский: обрисовывая некую переживаемую чувственную данность. По сути, это рассказ, но рассказ особой формы: ты открываешь свое сердце, рассказываешь о том, что чувствуешь. Это — почти последовательное изложение, исповедь, лирическая или гражданская. Но под влиянием Малевича (кстати говоря, в книге много написано о творческих и личных пересечениях поэта с различными художниками. — Е.С.) он пришел к совсем другому пониманию творчества. То, с чем поэт имеет дело, — это нечто значительное и пока не определенное, мир как туманность... Громада этого материала не вмещается в рамки исповеди, она требует от поэта придания ему формы (стихотворения) и в то же время представляет собой модель мира, включающую все на свете: предметный мир, философские построения, иррациональное, непознаваемое, бессознательное, все вместе. Нужно привести эту еще нерасчлененную массу в движение, подчиняясь ее собственным законам. Если поэт прикладывает силу, под его началом и наблюдением все начинает распадаться, делиться на неравные множества, у каждого из них — собственный объем, собственный ритм... Поэзия и есть энергия. Управлять энергией словесных множеств гораздо важнее, чем заполнять их предметами".

Поэт — не стихотворец. Поэт — часть мира, природы. Своим творчеством, самим своим существованием это доказывает (никому ничего не доказывая) Геннадий Айги.
Леон Робель, многое сделавший для популяризации Айги на Западе, теперь открывает мир этого большого поэта и русскому читателю.

Евгений СТЕПАНОВ

 

АВАНГАРДИСТЫ И СУИЦИД

Среди примерно десятка русских книг, вышедших по-немецки в год русской культуры в Германии, явно выделяется своей оригинальностью книга Selbstmörder-Zirkus, составленная поэтом-переводчиком Александром Ницбергом и вышедшая в известном лейпцигском издательстве Reclam.
Александр Ницберг, родившийся в 1969 году в Москве, в раннем возрасте оказался в Германии. Сейчас Ницберг — один из ведущих переводчиков русской литературы на немецкий. И что особенно важно для нашего издания, переводит авангардную поэзию. Так, он выпустил совместную книгу Маяковского и Бурлюка, издал двуязычную книгу русских футуристов "Паровая любильня", книги Бориса Поплавского, Михаила Зенкевича... Собственно, благодаря Александру Ницбергу русский поэтический авангард все больше открывается в немецкоязычном пространстве.
В новой книге собраны стихи 43-х поэтов, объединенные одной темой — самоубийство.
Тема развивается в нескольких ключах — здесь есть стихи поэтов, действительно покончивших с собой или погибших при трагических обстоятельствах, есть стихи авторов, которые затрагивали эту тему как трагическую, отклики на самоубийство других и, наконец, гротескные произведения. К последним относится и произведение Алексея Кручёных, давшее название книге. Символисты, акмеисты, футуристы, имажинисты, обэриуты, а также некоторые авторы, не входившие в группы, но так или иначе связанные с авангардом, являют собой основной состав книги.
Оформление книги тоже значимое — это репродукция картины Казимира Малевича "Женский торс".

Сергей БИРЮКОВ

 

КРАСНЫЙ СЛОН № 21

Вышел в свет № 21 (2003 год) немецкого журнала литературной критики "Красный слон" ("Der rote Elefant"). В издании, как обычно, представлено множество рецензий на произведения современных авторов, в том числе и авангардных.
Приятно отметить, что в этом номере дебютировала как литературный критик член редколлегии нашего журнала, русская жительница Берлина Анастасия Степанова. Она опубликовала рецензию на книгу прозы Петера Поля (Peter Pohl) "Unter der blauen Sonne" ("Под голубым солнцем").

Е.С.

 

"ГДЕ КРИЧАЛО ВСЕХ КРИЧАЛ?"

В книге "ТАК" (издательство "Лакруа", 2003) известного питерского художника Валерия Мишина собраны стихи, написанные в период с 1998-го по 2002-й годы. Для пущей убедительности под каждым текстом стоит год его написания.
Спрашивается, зачем такая точность? Ведь поэты, как правило, витают в облаках, работают в эмпиреях, живут в элизиумах... И вообще, пребывают в каких-то иных мирах и неземных измерениях. Плюс-минус сто лет погоды не делают...
Валерию же Мишину, в отличие от большинства его коллег по поэтическому цеху, уже давно сошедших с дистанции, очень важно подчеркнуть, что он творит именно здесь и именно сейчас. Это действительно принципиально. Тем самым поэт дает нам понять, что он продолжает участвовать и в историческом процессе, и в художественном. Поэтому не будет преувеличением, если мы скажем, что книга "ТАК" — это интеллектуальный дневник нашего современника. Дневник миллениума...
Конечно, Валерий Мишин — не историк, не политолог. На все, что происходит вокруг, он реагирует как художник, который любит игру, парадоксы, юмор. Как правило, начинается все очень спокойно и невинно:

Бреду по площади Сенной,
батон несу я нарезной,
на улице сегодня март,
передо мной — живой поп-арт...

Затем идет подробное и красочное описание всех типов (чудиков и сумасшедших), которые встречаются на Сенной площади. Характеристики "героев нашего и не нашего времени" разбавлены мыслями о России вообще. И все это без натуги, без пафоса — с легкой карикатурной иронией:

Иду по площади Сенной,
батон кусаю нарезной,
на морде урожай прыщей,
не в этом разве суть вещей,
чтоб отрываться, друг честной,
где календарь наш отрывной?
Что на свету и что в тени —
без сдачи, руку протяни.

Другой бы поэт на месте Валерия Мишина после написания таких строк наверняка затосковал бы, загоревал бы, запил горькую... И вообще, пустился бы во все тяжкие. Но Мишин легко переключается с негатива на позитив. От грустных мыслей и образов он лечится веселой каламбурной игрой (это уже другое стихотворение):

Где начало всех начал,
где кончало всех кончал?
Где мерило всех мерил,
где ценило всех ценил?..
Где молчало всех молчал,
где кричало всех кричал?

И все-таки, где кричало всех кричал? Мне кажется, что на странице 59. В стихотворении, которое заканчивается вот такой головоломкой-звуколомкой:

э — сказал,
ох — сказала,
ух — сказал,
оп — сказала
о — сказал,
и — сказала,
ы — сказал.

Вот именно — в букве "Ы" кричало всех кричал!

Михаил КУЗЬМИН,
Санкт-Петербург

 

К РТУТНОЙ КАПЛЕ ПОКОЯ...

Что случилось с поэтами? Почему они оказались на периферии жизни? А ведь раньше, еще каких-то пятнадцать-двадцать лет тому назад, поэт в России действительно был больше чем поэт. Он был властителем дум, пророком, учителем жизни, веселым клоуном и, конечно, волшебником.
Сейчас поэт, в лучшем случае, равен самому себе. Он просто стихотворец, виршеплет. Он более или менее удачно ставит одно слово подле другого и уныло следит за метаморфозами смысла. Потом ходит по редакциям и предлагает свои стихи для публикаций. Издатели, понятное дело, сопротивляются, но книги поэтов каким-то чудом выходят в свет. Тиражи у этих сборников небольшие: от ста экземпляров до тысячи. Но ведь и поэты Серебряного века, ныне ставшие классиками, свои первые книги печатали мизерными тиражами. Так что не в этом дело.
Изменилась роль поэта в нашем (постсоветском) обществе. Перестали стихотворцы, и это, наверное, хорошо, отдавать "всю свою звонкую силу" атакующему классу. То есть пролетариату, партаппарату, военной элите... Соответственно, и перо никто уже не приравнивает к штыку. Незачем.
Поэзия теперь — частное дело, а поэт — просто маргинал или отшельник. И не к людям он спешит со своими стихами, а вместе с другими одинокими волками воет по ночам на луну где-нибудь далеко в пустыне. Правда, в качестве пустыни поэт использует теперь экран компьютерного монитора.
Ситуация и впрямь парадоксальная: поэзия приказала долго жить, а поэты, несмотря ни на что, демонстрируют чудеса выживаемости.
Раскроем сборник "Директория" петербургского поэта Дмитрия Голынко-Вольфсона, выпущенный в свет усилиями двух книжных нерестилищ — "Арго-риск" (Москва) и "Kolonna Publications" (Тверь). Судя по компьютерному названию, книга вполне современная. На ее страницах мелькают модные термины: файл, шейпинг, глетчер, имплантант, библинг, якудза... Вместе с другими, не менее красивыми иностранными словами, они образуют экзотический узор, чем-то напоминающий хвост павлина или заморский веер.
У подобной "костюмерно-театральной" поэзии солидные традиции и есть свой, весьма уважаемый, классик, маэстро Игорь Северянин. Выходя к своей публике, чаще всего к серьезным интеллектуалкам из арт-центра "Борей", Дмитрий Голынко-Вольфсон возбуждает их улыбки мозаикой пикантных словосочетаний:

Игра, кажется, называлась "Бетонные голубки",
над моим гардеробом покуражился аниматор,
мне пририсовал мундирчик с галунами,
на лопатки вкрутил пропеллер с моторчиком,
начертил панталоны покроя фламандского,
бахромой на них слизни и устриц унции,
и вдобавок сношенные, будто с флюмаркта,
уцененные эскимосские унты...

Оценивать подобную стихотворную продукцию трудно, но нельзя не восхититься изобретательностью современного поэта. Обвешанный веерами инфракрасных слов и окруженный "херувимчиками сомнительного пола" Дмитрий Голынко-Вольфсон и сам, в конце концов, превращается в произведение искусства. В роскошную инсталляцию, которую вот-вот купит, естественно за большие деньги, какой-нибудь Музей необарочного искусства:

Еще Цинтия, Микки, и Вита, и все современные герои
будут мною клонированы неоднократно,
а меня ожидает
блок ада
в бункере
под Сан-Микеле...

Дмитрий Голынко-Вольфсон, наверное, прав. Повседневная работа поэта состоит в том, чтобы вдохновенно клонировать слова и образы. Но только у одних стихотворцев эта игра не выходит за рамки лабораторного эксперимента, а у других — действительно превращается в высокое искусство.
Итоговая книга Аркадия Драгомощенко "Описание" (СПб, издательский центр "Гуманитарная академия") содержит тексты, созданные за сорок лет. Когда-то Новелла Матвеева иронично заметила: "Поэт издалека заводит речь, поэта далеко заводит речь". Как ни странно, эта фраза очень многое объясняет в творчестве Драгомощенко, ибо он, по большому счету, не сочиняет стихов, а просто демонстрирует возможности поэтической речи.
Он начинает издалека и заканчивает свою речь где-то далеко-далеко за горизонтом... Правильнее будет сказать так: у стихов Аркадия Драгомощенко нет ни начала, ни конца, это абсолютный гипертекст. Это гигантская паутина слов и образов. И если мы в нее попадем, то вырваться уже не сможем. А стоит ли? Ведь в паутине мягко и тепло:

На месте прежних домов
другие дома, другие тени —
изменение содержит в себе нагое зерно
движения вспять, к ртутной капле покоя...

И все-таки находятся поэты, которые не хотят жить в паутине-патоке слов и образов. Поэтическое творчество привлекает их другой стороной. Бывает так, что из набора вроде бы привычных слов и фраз вдруг неожиданно выскакивает новый смысл. Эти поэты, как нам кажется, напоминают охотников. И на белый лист бумаги они выходят, как на лесную тропу:

Чем черт не шутит
Ничем.

Эти строки принадлежат поэту Александру Макарову-Кроткову. Они вошли в его новый сборник "Тем не менее" (Москва, издательство Руслана Элинина). Подобных коротких и скупых стихов много в этой книге. И вообще, Макаров-Кротков — признанный "скупой рыцарь" современной поэзии. За свою талантливую скупость он даже отмечен международными наградами.
В последнее время скупится на слова и питерский поэт Михаил Сапего. Его новая книга "Сапега Сапегой", иллюстрированная рисунками известного митька Василия Голубева (СПб, «Красный матрос»), — это гимн немногословию и молчанию:

слушая музыку,
пальцы порой обожжешь —
только тогда и заметишь,
что сигарета истлела...

Ну а где-то между скупыми рыцарями и безумно говорливыми поэтами живут-поживают авторы, которые сочиняют стихи по старинке. По рецепту Золотого или Серебряного века. У них и слова на месте, и образы не трутся друг о друга локтями. Одного такого поэта назову точно: это Владимир Кучерявкин. Он выпустил недавно в свет сборник "Треножник" (Санкт-Петербург, арт-центр "Борей").
У Кучерявкина есть свой метод, свое "ноу-хау". Особенно он хорош, когда заставляет интуицию плясать под дудочку иронии:

...Проходить травой шуршащей.
Затаившись ждать чего-то
И березовую рощу
Нюхать мордой обормота...

Нюхайте, господа поэты! Нюхайте, господа обормоты!
От хандры это полностью излечивает!

Аркадий КРОТОВ,
Санкт-Петербург

 

 

 

 

 

ДО СВИДАНИЯ, АЛФАВИТ. ЗДРАВСТВУЙ, СУДЬБА

У книги Татьяны Бек "До свидания, алфавит" (М., Б.С.Г.-Пресс, 2003 г., 640 стр.) один недостаток — она быстро заканчивается.
Что из себя представляет 640-страничный том, названием которому послужили строки одного из стихотворений автора? Это собрание эссе, литературных портретов, баек-миниатюр, мемуаров, интервью, стихов... Многожанровая книга. И в каждом жанре автор предстает сложившимся профессионалом, имеющим свою индивидуальность.
В эссе "Люди — кактусы — верблюды (Думая об Арсении Тарковском)" Татьяна Бек вывела точную формулировку — "пассионарная неуместность". Как ни горько это признать, но во многом эта формулировка (а ее смысл мне видится в недостаточно сильном резонансе на произведения автора) характерна и для творческой судьбы Бек.
Ее великолепные миниатюры не стали так популярны, как байки Сергея Довлатова, ее глубокие интервью не столь тиражированы, как, скажем, беседы Феликса Медведева. Впрочем, для художника это абсолютно не главное. Главное — дело сделано. И сделано очень квалифицированно.
Удивительно смешны байки-миниатюры. О Рыбакове и Коржавине, о Бродском и Рейне, о Ковале и о многих-многих других...
Смешны и... как это ни прозвучит высокопарно, мудры.
Вот, например, фрагмент о прозаике Юрие Ковале.
"Юра Коваль был страшный донжуан, с которым женщине можно было если не страдать, то исключительно дружить... Не дай Бог влюблялись — тогда он говорил:
— Женщина как птица. Ее время от времени надо подбросить. — И прибавлял задумчиво: — Пусть полетает одна в небе, попоет...
Он же говорил:
— Любовь — штучка скоропортящаяся. И еще: — Долгая взаимная любовь возможна только в дружбе".
Замечательны интервью. Актуальные и, вместе с тем, нестареющие. А какие имена — Юрий Казаков, Генрих Сапгир, Наум Коржавин, Дмитрий Сухарев, Бора Чосич... Поэты, прозаики. Никого больше. Бек беседует, как правило, с теми, кого хорошо знает. И о том, что хорошо знает. Отсюда качество беседы.
Бек дает собеседнику выговориться, но задает тон в беседе. Есть у нее даже свои "коронные", как бы тестовые вопросы — о Платонове, Слуцком, Юрии Ковале...
Книга полна юмора, иронии, самоиронии. И даже жесткости по отношению к самой себе.
Процитирую симпатичнейший самоироничный фрагмент, где фигурирует Фаина Раневская.
"Фаина Георгиевна Раневская, которая очень подружилась с моими родителями летом 1964 года на финском взморье, в Комарове, называла меня приязненно "мадмуазель Модильяни" — за мою худобу и вытянутость на грани шаржа. Позднее, уже в Москве, она мне даже, когда мы ходили к ней в гости, подарила итальянский альбом художника с соответствующей надписью...
Теперь я уже ближе к мадам Рубенс..."
В эссе "Про Ленечку Шевченко" автор приводит слова этого молодого, к несчастью рано ушедшего от нас, поэта, о том, что ее стихи "отравлены смыслом". Интересна и — единственно правильна! — реакция поэтессы: "Ученик оборотился в нельстивого, и, наверное, справедливого учителя".
Попутно замечу, что разговор о смысле (прозе) в поэзии не праздный. Моя, например, позиция заключается в том, что поэзия — это то, что нельзя пересказать прозой. Но определений у поэзии много. И все они имеют право на существование. Важно — каких результатов автор добивается в избранной стилистике. Татьяна Бек — последовательница традиций Бориса Слуцкого (самого крупного русского поэта ХХ века, по словам Дмитрия Сухарева) в своей стилистике — настоящий мастер, "прогоняющий через прозу каждый стих". На мой взгляд, Т. Бек — в поэзии прозаик, а в прозе (журналистике) поэт. И в этом смысле у нее много общего с гениальным Буниным.
Приведу только одну цитату из прозаических миниатюр. Автор пишет о своей кошке. Она "была похожа на охапку вербы с желтыми глазками".
Разве это не верлибр?!
Известные люди в книге Татьяны Бек предстают не монументальными классиками, но милыми, земными людьми.
В воспоминаниях об Отаре Нодия — замечательный момент о том, как автор и Нодия посетили классика грузинской литературы Анну Каландадзе. Беседа шла чинно, даже высокопарно. На русском языке. «Потом, — вспоминает Т. Бек, — уже за чаем Отар и Анна, извинившись передо мной, перешли на грузинский, и речь вдруг сорвалась с места — зарокотала, понеслась во весь опор, взлетела, раззадорилась. Я позже спросила Отара, о чем они с такой солидарной энергией говорили.
— О кирпиче и о досках для ее деревенского дома, — ответил Отар кратко".
Основная черта книги Татьяны Бек — доброта. Это небывалая редкость, когда писатель пишет о большинстве своих собратьях по цеху с такой симпатией и нежностью. Это не сведение счетов (что, увы, встречается сплошь и рядом в подобной литературе). Это воздание талантам и обаянию коллег.
Книга "До свидания, алфавит", изданная частным издательством Б.С.Г.-Пресс, наконец-то в полном объеме явила общественности феноменально многогранное явление под именем Татьяна Бек.
Порадуемся этому событию!

Евгений СТЕПАНОВ