Вернуться на предыдущую страницу

No. 3 (32), 2012

   

Проза


Сергей ПОДГОРНОВ



БУДНИ
(из дневника Леонида Фигуркина)

Необходимое уведомление

Ознакомившись с дневником Лени Фигуркина, мы решили часть записей издать. Однако сам владелец дневника не проявил к этому ни малейшего интереса, а именно — пожал плечами и сказал: «Что — делать вам больше нечего?».
Поэтому издателю придется объясниться самому.
В городском музее, что в той же пятиэтажке, где две аптеки (напротив нового Уралсиббанка), хранятся дневники широко известных в Асинске людей. Знаменитые асинцы дали свое толкование событиям, в которых лично участвовали и которые в разные годы круто изменили течение городской жизни. Но то — известные асинцы!
Будучи вполне обыкновенным человеком, Леня Фигуркин, наш Леня, ни на что не оказал влияния. Он ни на секунду не затормозил и не ускорил бега не только мировой и асинской истории, но никакой истории вообще!
Наделенный гражданским сознанием, он, однако, ни во что не вмешивался и одобрял все, что происходило. Эта заслуга тоже чего-нибудь да значит, и мы вправе надеяться, что ее оценят. А на многое мы не рассчитываем.
Заранее благодарим читателей, если таковые найдутся.

12. 02., среда

Сегодня, по гороскопу областного радио (а у нашего радио нет привычки — врать), Водолеи вступают в полосу духовного развития и совершенства. Конечно, не каждому вот так подфартит: родиться под Водолеем. Сколько раз я подмечал его влияние на судьбу! А уж прогнозы типа: «Гармоническое взаимодействие Солнца с Луной, а Луны с Нептуном и Меркурием позволит вам отлично провести время в дружеской компании» — прямо в яблочко! От судьбы, как говорится, не уйдешь. Если кто-то думает, что он сам себе хозяин — то он самый, что ни есть, законченный идиот без мозгов. Все уже начертано в гороскопах, и если сказано: выпить — значит выпить. Вот и мне некуда деваться, когда выпадают такие прогнозы. Я всегда — абсолютно всегда следую путем неизбежного и лишь прикидываю: во сколько и каким образом доберусь обратно домой.
Одновременно начинаю новый блокнот и, если все будет как надо, то на этот раз полоса должна закончиться не раньше, чем блокнот. А то в начале блокнота развиваешься — да как еще развиваешься! — а в конце оглянешься и не поймешь: куда все развитие делось?
Утром в трясущейся по дороге дежурке аккумуляторщик Пашка на заднем сиденье делился с нами прошедшим:
— И вот смотрю: одета ладненько, глазки остренькие. И рюмку одну за одной — как минералку дует. И под бок ко мне подкатывается. Такая, прямо, сучечка!
— Ох, ты! А ты чего?
— «Чего-чего»… Разговор завязываю. Что бы, спрашиваю, ты делала, если бы у тебя прямо сейчас появились две тысячи лишних рублей?
— Ну-ну?
— Баранки гну!
Фонари мельк да мельк за окнами.
Во дворе базы из теплого нутра дежурки выбрался на сырой ветер, и — ох, елки, зябко!.. И скорей в контору, в контору родимую.
Скинул куртку, вскипятил чай, и пока ни Кости, ни Толика В. нет, можно и расслабиться, а потом за отчет по гражданской обороне возьмусь — вчера еще надо было. Интересуются в Управлении: сколько водоканал воды в город перекачивает? И сколько дополнительно может перекачать? А еще: сколько стоков очищает? Срочно, говорят, предоставьте такие цифры! Срочно!! Они каждые три месяца, с ума сойти — каждые три месяца об этом спрашивают! То ли теряют то, что я им туда отсылаю, то ли думают, что у нас махом что-то изменилось. Вот, люди! Да у нас годами ничего не меняется.
Стоп. Первым делом — чаю…
А про воду скажу так. Мне неизвестно, сколько Асинск в сутки потребляет ну, допустим — холодца из свиных ножек. Холодца и пельменей. Неважно — с горчицей или без. Мне неизвестно, сколько запеченных в духовке окорочков и картофельного гарнира он жрет за ужином и, прокравшись с постели к холодильнику — ночью. Никем не подсчитано, сколько за 24 часа в объемных кишках его жителей исчезает молочных продуктов — творога, сметаны и кефира. Кроме того, я, хоть убей, не назову общий вес хлебобулочных изделий, умятых c борщами, рассольниками и за чаем.
Зато я точно знаю, сколько ему требуется воды.
В сутки Асинск пропускает через себя ровным счетом тридцать три тысячи кубических метров! Вся эта вода вычерпывается станцией водоподготовки (или водозабором) из речки Яи, ее фильтруют, начиняют хлором и, обеззараженную, отправляют по трубам в город. А двенадцать тысяч, пройдя сквозь желудки, заводы, конторы, доставляется затем на очистные сооружения. Остальное уходит в землю, в выгребные ямы и ручьи.
Да, пьем мы много. Можно сказать: жажда нас не покидает.
Вчерашний вечер дома провел, еще до десяти раскинул постель, плюхнулся в нее и уснул. С утра, еще до того, как отправился на работу, — родительница приступила к стирке. Устанавливал «мини-Вятку», выносил черную воду.
— Ты когда невестку в дом приведешь? — завела, как обычно, матушка.— Сколько мне с тобой еще мучиться?
Разговор о невестке — наша любимая тема.
— Невестку привести несложно. Лично я знаю не меньше десяти. Есть беленькие и рыженькие, худые и пухленькие. Дело в другом. Вдруг ей что-нибудь окажется не по нутру. От женщины не угадаешь, чего ожидать. Я же ночью храплю.
— Вставала бы рано, печку топила, стирала бы. А то я никакого отдыха не знаю!
— А какой понравится, если рядом кто-то храпит…
Морозы откатились на север Красноярского края (утром на термометре всего минус одиннадцать). Вот пусть они в тундре и лютуют.

13. 02., четверг

Десять градусов утром, но на улице тихо, и холод не пробирает. Путь от дома до горбольницы, где останавливается дежурка, преодолел бодро.
Возле котельной педучилища чуть не спотыкаюсь о рыжего дворнягу с перебитой и криво сросшейся передней лапой. Развалился прямо на дороге. У него морда брезгливая, мешки под глазами. Не знаю, откуда он взялся, но вижу его несколько дней подряд. Поначалу к штанам моим примерялся, зубы скалил и норовил вцепиться — я еще пинка хотел ему наладить. А теперь не обращает внимания. Не обращать внимания — хороший признак. Я даже больше скажу: любому из тех, с кем я знаком, легче всего живется именно тогда, когда на него не обращают внимания. А уж если внимание начинают обращать, будь начеку! Я, например, дважды женился, когда на меня внимание обращали.
Сегодня ехал не на дежурке, а на «жигулях» — шофер аварийки Фима Бебих добирался до базы на своей раздолбанной легковушке. Драндулет скрипел и подпрыгивал даже там, где никаких ям на дороге не было.
— Человек становится мужиком только за рулем, — объявил Фима, когда нас опять тряхнуло. — Только за рулем!
— Бывают и другие варианты, — уклончиво ответил я.
— Почему бы тебе не купить машину?
— Денег нет.
Фима бросил смотреть на дорогу и уставился на меня:
— Только и всего? Я тебе свою могу уступить! По дешевке. Никакая авария не грозит: хрен разгонишься. Бери!
Эта мысль так захватила его, что он чуть не вырвал руль и не отдал его мне.
— Зачем мне такая нужна.
— Как ты не можешь понять! Ты посмотри, на чем бьются: на «японках» и «мерседесах». А почему? Как правило, две ошибки. Во-первых, если кто заимел крутую тачку, он считает: надо гнать на ней до упора! А, во-вторых, он уверен, что если нет мозгов — с головой ничего не случится. У нас ведь дураков больше, чем народа.
— Про мозги — это ты загнул, — сказал я. — У каждого сколько-нибудь да есть. Видел ли ты хоть одного дурака, который надурил бы себе во вред? Лично мне таких встречать не доводилось.
— Так берешь мою или нет?
— Подумаю.
Кабинет мой на втором этаже конторы. Поднимаешься по лестнице и — направо. Занимаем его вдвоем: Костя Гопаченко — главный энергетик водоканала и я, штатный гражданский оборонщик. Еще есть Толик В., начальник энергоналадочного участка, он вечно у нас пропадает, хотя и не имеет своего стола.
Кстати, отчет для Управления надо все-таки сделать.
Работа у меня не трудная, но серьезная. Мне доверены пять сотен противогазов ГП-5, упакованных в деревянные ящики. Ящики заперты в подвальной комнатушке, что в деревянном здании старой конторы. Правда, противогазы давным-давно списаны, у них лет шесть, как истек срок годности. В Управлении гражданской обороны иногда вспоминают и требуют: обновляйте! Но чем обновлять? Наш генеральный — Савелий Лукич Боровков — когда я (было дело) заикнулся о деньгах, сложил из толстых пальцев дулю и сунул мне под нос:
— А вот это видел? Дармоеды из гражданской обороны пусть выдумывают, что хотят, а нам они не указ. Двигатель на очистных сгорел, на перемотку срочно везти надо, а чем платить — неизвестно. А ты — с противогазами… Никаких денег не получишь!
Такие вот дела. А если нет денег, надо больше отписывать разных бумаг. Оживленная переписка создает видимость работы. И потом: никакая сучья лапа из-за бугра пока не грозит, брожения в отколовшихся республиках — не в счет, значит все в порядке.
Так все пятьсот штук и лежат, обернутые хрустящей бумагой еще на противогазном заводе. Вот ими я и командую — этими зелеными резиновыми рожами со стеклянными глазами. Пусть они и дальше ни по какой нужде не выбираются из ящиков — и мне, и им спокойней…
Костя — новичок, пока ко всему присматривается, но парень он с головой. В этом твердо уверен Толик В. После того, как Мишка Томский сказал родной конторе и всем нам: «Прости, прощай!», он и притащил Костю на Мишкино место. При этом Толик В. сразу все объяснил: «Контора у нас такая: денег — хрен на что выпросишь, но работу требуют».
— А чем делать? — спросил Костя.
— Чем хочешь!
И Костя остался.
А Мишка переметнулся в «Кузбассэнерго», его взяли туда инспектором. Катается в командировки по северу области — в Яю, в Ижморку. До этих поселков путь хоть и неблизкий, зато Мишка в отъездах сам себе начальник.
— В Яе, — говорит, — еще ничего. А вот в Ижморке… Электрики там — отчаянные. Прямо звери, а не электрики! Как они к трансформаторной подстанции приближаются — у меня волосы на голове шевелиться начинают. Я таких отчаянных нигде не видел!
— Подумаешь — «отчаянные»! — сказал я ему. — Отчаянные специалисты теперь не редкость. Если человек до предела доходит — ему никакого удержу нет. На стекольном заводе был киповец по фамилии Витик — так за ним во все глаза следили, чтоб с отверткой никуда не лез. Как, бывало, возьмет отвертку — двое-трое следом бегают.
— И долго?
— Да пока не надоест. А как надоест, отвертку из рук вырвут, два раза по роже съездят, он и успокоится. Сидит, бывало, песню поет и о чем-нибудь мечтает.
— Когда один — тогда ладно, а вот когда все вместе и у каждого по отвертке… Нет, я бы на тысячу шагов не подпускал их ни к подстанциям, ни к распределительным устройствам. Спалят они однажды Ижморку. Помяни мое слово: спалят! Сколько потом разборок будет, сколько писанины!..

14. 02., пятница

Сегодня — день Святого Валентина. А вчера вечером — у Ани, у Анютки. Купил бутылку «Лидии» — что-то такое сладенькое, я даже пробовать не стал. Еще коробку шоколадных конфет купил, водки, само собой; и мы, болтая о всяком-разном и ни одного разу не поругавшись, отметили наступающий праздник… И чего нам вместе не живется? Ведь иногда понимаем друг друга с полуслова.
— Мне надо гладить, — объявляет, допустим, Анюта.
А я разве против?
— Хорошее дело! Начинай с меня.
И ничего, управляется.
В половине четвертого собрался в городскую Администрацию.
Дом Советов, над которым развевается трехцветный флаг, и где помещается самая главная власть в Асинске — от мэра и до начальника отдела по мобилизационной подготовке — расположился как раз под высоченными трубами ТЭЦ, рядом с Диспетчерской. Хотя в нем всего четыре этажа, это огромнейшее и красивейшее здание в городе. Такой широкой парадной лестницы нет даже в Кемерово.
Да и местечко вокруг Администрации славное. Для того, кто в бедах привык посыпать голову пеплом — удобней, чем оно, ничего не придумаешь. Здесь любой горемыка избавляется от лишних хлопот. Достаточно выйти к Диспетчерской и подождать на остановке. Все остальное город берет на себя. Через двадцать минут на шапке будет столько пепла и шлака, что хватит на два — на три средней величины несчастья.
Но поскольку несчастья происходят не каждый день, пепел на головы сыплется авансом. Причем, и бродяге, и солидно одетому господинчику, случайно попавшему на остановку, достается поровну. А публика в этих местах кружит достойная: под сенью двух чадящих труб пригрелись городская гимназия, филиал областного университета, дом культуры «Центральный» и Дом Советов. На этом маленьком пятачке определилось изрядное число жизненных дорог. Тьма шалопаев, отучившись в гимназии и отплясав свое в танцевальном кружке ДК, заканчивает с переменным успехом филиал университета и затем окончательно оседает в кабинетах Дома Советов.
А сам Дом Советов примечателен тем, что с него, с крыши, свалился однажды казак. Снег сбрасывал и свалился. Когда летел — лампасы красные мелькали. Я тогда в редакции «Борьбы за уголь» городскую промышленность освещал, так прямо под окнами грянулся. Помню, писал статью о нехватке крепежа для шахты «Асинской», задавал перцу Хабибулину из снабжения. В общем, всем раздал, сколько мог — и тут он сверху. Затылком ахнулся, ребра переломал. Любопытные сразу сбежались, кое-кто шапки с головы сдергивать начал — все, мол, капец Гришке Мелехову! Однако жив остался. Врачам пришлось постараться: кости собрали, что полопалось — заштопали… Мне говорили: казаки на удивление живучи. В заварушках, бывало, какого-нибудь молодчика пулями продырявят, а он вертится на коне и шашкой машет.
А вот крышу здания Правосудия (оно напротив) сколько ни чистят — никто ни разу не свалился. Никто!
Юрист Гоша Ячменев объяснил это с профессиональной точки зрения: Уголовный кодекс всегда надежней держит, чем административные законы! Что ж — ему видней…
А мне надо в гражданскую оборону отчет отнести и забрать дискету с документами. Кабинетная работа нехитрая, достаточно быть пунктуальным, быстро принимать решения и их придерживаться — это не я, это еще французик Уэльбек вывел. Знает ведь лягушатник толк в нашей кухне!.. А вечером к Щучкиным на гулянье, у Натальи день рожденья.
В клуб завтра не пойду. Конечно, можно бы — там бабеночки есть: в танце прижмешь, и пульсы во всех местах так и забьются!.. Но — нет. И потом: после дня рождения как смотреть на запутанные отношения Кати и Тани? Как на них смотреть? Главное — непонятно, откуда что берется, ведь между ними ни один мужичок не водится. Вроде, был какой-то, но быстро исчез, а запутанные отношения до сих пор продолжаются…
А вот завгар Лев Львович Каблуков заглянул с толковым предложением: в следующую пятницу отправиться на очистные и «обмыть» в сауне нового энергетика.
Костя с Толиком В. пошли осматривать в старой конторе проводку, и Лев Львович сказал:
— Я насчет Гопаченко так думаю: это неправильно, что человек не «обмыт»! У меня верная примета: если кто не «обмыт», он в должности долго не усидит. Прежнего завгара выгнали отсюда — почему? Не чтил традиций! Зато я здесь уже восьмой год. Правила — есть правила, и не нам их нарушать.

17. 02., понедельник

Еще два питейных и обжорных дня — пятница и суббота — позади. Тяжелые дни. О-ох! Тяжелые, тяжелые дни! Если б не стойкость организма — не знаю, как бы и осилил… Ну-ка, вот — не забыть бы чего: стол, накрытый скатертью-самобранкой. Сочные, с чесночком, котлеты, голубцы в соусе, нежные куски курятины. Дымящаяся толченка с говядиной и подливкой. Бигус — крутой горкой в тарелке, с воткнутой в него по рукоять мельхиоровой ложкой. Жареная плотва, малосольная кета и селедка в селедочнице. Из луковично-горошковой засады хищно высовывалась щучья морда. Салаты — творенья изощренного ума и фантазии, украшенные всяк по своему: и черносливом, и оливками, и зеленью. Неизбежная, как гроза в июне, и все равно восхитительная «мимоза». Чистенькие груздочки в блюдечках. Колбаса и сыр, которые здесь никому не интересны. Еды так много, что от одного взгляда на нее появляется отрыжка и желание отвалиться на спинку стула… И все это изобилие — да под настоянную на кедровых орешках самогонку! Не успеешь дух перевести — Валерка с бутылкой, коршуном летая вокруг гостей, нависает над рюмкой.
А мы что? Мы — ничего.
— Ну, хозяйка, — чтоб тебе давали только семнадцать!
— Чтоб жилось-пилось!..
Опрокинул — и скорей накладывать разных разностей. А из кухни, как снаряды к батарее, сноровистая именинница подтаскивает все новые и новые блюда.
Не случайно женщины у нас в родне — одна к одной, словно тугие резиновые мячи. Они на разные глупости — ноль внимания; они и сигаретками не балуются, и диетами себя не изводят. Однако если случится, под настроение, — могут хлебнуть беленькой поболее мужей и не косеют. Мои двоюродные сестрицы — как из романов Анатолия Иванова. Им бы серпы в руки и жать хлеба, или птичницами увеличивать яйценоскость кур. Они бы в любой колхоз вписались!..
— Девчата, а ну подняли рюмки! — командует Наталья, видя, что мужички уже выписывают носами в тарелках.
Девчата, все до одной, вплоть до восьмидесятидвухлетней лели Клавы и моей матушки, дружно поднимают. Наши девчата — и выпьют вдвое, и песню хором заведут, и мужичков на плече домой притащат. Если б, к примеру, в разведку — то только с ними.
А в субботу с утра — все сначала…
Вечером, когда добрался до Анюты на третий этаж, та обмерла. Стоит на пороге и ресницами хлопает: «О-о! Я такой усталости в глазах у тебя еще не видела! О-о, замученный мой! Бедненький мой, бедненький».
Еще бы не бедненький. Еще бы! Попробуй — повкалывай желудком. Два дня — и только желудком! Все равно, что глину лопатой ворочать. Одни голубцы в соусе чего стоят! Да с горчичкой! Особенно, когда между салатами и бигусом пятый в себя убираешь… Но не беда, эту усталость мы одолеем. С чем-с чем, а с этой усталостью мы справимся…
Секретарь-референт Ленка (вообще-то она любит, чтобы ее называли полным именем: Елена Махмудовна) принесла перед обедом ксерокопию газеты «Зеркало». Серый листочек, размером с Похвальную грамоту, тиснутый загадочными подпольщиками. Он идет под номером «два», но первый мне в руки не попадался.
Сердитый, не назвавшийся автор так и чешет — с фамилиями, с должностями! — о продажной милиции, о следователях, берущих на лапу, о крепкой связи преступников с отцами города. Ну — вылитый я десятилетней давности. Один к одному! Так же кипятился, весь на поверхности.
А чего кипятился? Зачем бурлил, спрашивается? Вот неумный — верил, что в той революции были те, кто за меня… Ну, может, и были, однако сколько я их ни разглядывал — так и не разглядел. И однажды подумал: а чего я глаза напрягаю, чего кого-то высматриваю? Если политики любят власть, то и нам надо любить ее, родную. Тогда, точно — не ошибешься.
И потом, лично мое мнение: Россия держится не на политиках. Сколько бы ни толкались политики там, наверху, толку от них, прямо скажу — ноль целых, ноль десятых. Россия держится на чиновниках. Другой опоры нет. Бросят чиновники тянуть свою лямку — и государство рассыплется, хана государству будет. Это они, рядовые России, всегда на посту, днем и ночью. Я присмотрелся и обнаружил в асинских чиновниках много чего выдающегося.
Вот, скажем, — целомудрие. Да! Такого целомудрия, сколько я ни поездил с востока на запад, от Приморья до Калининграда — во всей стране больше не попадалось. Здесь никто и никогда не кричит о борьбе с коррупцией — никогда! И это правильно! Ведь если брать аккуратно и соблюдая меру, то это никакая не коррупция, а так — взаимовыручка. Поэтому я сильно сомневаюсь, что она в Асинске имеется. Разве только в малых количествах, о которых и говорить смешно, это вовсе и не коррупция, а, скорее, художественные промыслы… И пусть подпольное «Зеркало» не брешет. Ведь у наших чиновников даже рожи пунцовыми не бывают!
У нас, может быть, вообще единственный город на всю Сибирь без коррупции. Тащат — да, но коррупции нет! Когда что-нибудь умыкнуть — образ жизни, тогда никакое оно не преступление. И потом — в России даже власть никогда не утащит столько, чтобы нам не осталось.
И вот скажи мне сейчас: будь, как раньше — тронь лютенькие цветочки! Я твердо отвечу: нет, никаких лютеньких цветочков я трогать не стану. А если иногда они смотрят исподлобья, потеют и делают всякие жесты — я тут, честное слово, ни при чем. Я, наоборот, всей душой. Да что я — все мы… Но когда народ начинает выражать горячую любовь к своей власти, устраивает митинги в ее поддержку — власть почему-то хмурит брови, озирается и нервно вздрагивает. Поэтому любить власть безопасней всего на расстоянии. Чтобы ненароком не задела.
Юрист Гоша Ячменев явился с новостью: Петя Нефедов, городской либерал, уже пострадал. Нос так расквасили — никакой газеткой не прикроешь. Бедный Петя то ли знал автора статейки, то ли сам имел к выпуску отношение. Вот у нас так всегда: кровопролития случаются по самым пустяковым поводам. И кто бы чего ни натворил, а попадает, в первую очередь — либералам…
Сам я вернулся в Асинск двенадцать лет назад. Трудности привыкания хотя и были — куда без них! — однако, где бы кто ни очутился, принимать надо все, как есть. Если тебя нелегкая занесла к хохлам — люби галушки, если в Асинск — налегай на пельмени.
Ясное дело, я оказался в области пельменей. Когда я вернулся, необдуманного вокруг было — непаханое поле. И я, как говорится, выехал на тракторе. Тут, главное, не перемудрить: малая родина — она не мать и не мачеха. Она вроде соседки, с которой кому как повезет. У меня с ней отношения типа: «привет, чем сегодня обещает порадовать городская Администрация?», или: «как там у нас с погодой?», а по-другому — ни-ни…
Так вот и обживаюсь.
Самое обыкновенное здесь, как я уже сказал, быстрая приватизация того, за чем нет присмотра. Конечно, если оно лежит никому не нужное, то почему не взять? Я бы тоже хотел вот так — в расхитители национальных богатств. В частные собственники — пусть малой доли — достояния народа. Но чем из моей кладовки разживешься? Противогазами? Но кому они нужны, эти долбаные противогазы, если даже никакой угрозы ниоткуда нет…
В нашу приватизацию иногда втягиваются отдельные иностранцы. Один австриец — мало ему Австрии — зацепил химический завод, а потом помыкался-помыкался и бросил. За ненадобностью. А то — поживиться решил! Да если б было там чем — и без австрийца управились… При всем при том, Асинску все это нужно, как воздух. Даже подумать жутко, что было бы, если б не тащили! Любому понятно: когда тащат — страна не разваливается. Она разваливается, когда пытаются схватить за руки тех, кто тащит. Ведь воровство — это когда во вред. А у нас все, что утащено, только на пользу! Здесь капиталы за границу не вывозят, здесь их тут, на месте, осваивают. И улочки только краше становятся, прямо на глазах хорошеют. Поднимаются двухэтажные особнячки с балкончиками: оконца арочные, как в какой-нибудь Бельгии — любо-дорого посмотреть! Сверкая боками, прокатит по асфальту немыслимой цены иномарка. Перераспределение средств в пользу граждан — в целом улучшает благосостояние народа. И я того мнения, что судить надо именно тех, которые не тащат. Судить страшным судом справедливости и чести. Я прямо скажу: они мешают нам жить!
Так что газетка с названием «Зеркало» — кругом неправа, она идет против нашей природы, не учитывает врожденные позывы и потребности.
А откуда у нашего самосознания ноги растут — тоже не тайна. Я вот сейчас скажу, и понятно будет. Полтораста лет назад все и началось. Тогда и Асинска никакого не было, а шумела тайга. И кузнец из села Лебедянка Иван Карышев отправился на охоту. Петлял с ружьишком наизготовку, выслеживая лису. Зачем ему, спрашивается, лиса? Пошел бы на медведя, крался бы вдоль речки Челы, а тут он, матерый, рыбу из воды выхватывает — окуней разных, щук пудовых. (Сейчас-то, конечно, какие пудовые щуки в Челы; сейчас представить такое — обхохочешься.) И влепил бы ему аккуратно в самую лбину. Или на белку бы собрался… Нет, лису ему подавай! Здесь — Судьба, не иначе. Как где-нибудь появляется человек с ружьем, так Судьба тут как тут, а уж в какую сторону она мушку направит — извините… Ну и вывалился, значит, на поляну, где она мышковала. Самой-то рыжей и след простыл, а возле разрытой мышьей норки валялись камешки угля. Сметливый кузнец камешки собрал. С этого и началось. Возникший вокруг норки горняцкий поселок моментально усвоил лисьи повадки. То есть, подтибрить — как бы в кровь вошло. Вот так-то!..
Казалось бы, с такими умонастроениями Асинску стоять твердо. Но — куда там! Я вижу, — о, это я вижу! — что в самом Асинске нет никакой надежности. А если и есть — то самая малость. Вот ведь что меня больше всего тревожит!
Наш бывший угольный городок зацепился на прослойке между двумя пустотами. И он несется в пространстве, как плевок или, лучше сказать, ошметок, пущенный могучей дланью. Сверху огромное небо, которое даже неисчислимые звезды заполнить не могут. Снизу — многокилометровые выработки прежних шахт, где давным-давно забылся звук человечьих шагов. И пока наверху день выталкивается ночью и наутро является опять — внизу и времени никакого нет. Только деревянные затяжки в спрессованной темноте поскрипывают и гниют, да неведомые силы накапливаются впрок. И Асинск, негусто намазанный на тонкий ломтик земли, перелетает из зимы в лето, из лета в зиму. Его орошают дождички и осыпают снега, продувают ветры и накрывают туманы. Снизу иногда вырывается метан. А мы — лишь слегка обалдевшие жители, зацепившиеся за клочок суши в часы короткого отлива…
Ну и как тут чего-нибудь не стащить? Хотя бы в порыве отчаянья? Будь то завод или доска из столярки. Они, как соломинка, для потерпевших крушение… Вот поэтому народы Асинска — большие и малые — и хватают, и ловят то, что плывет в руки. Мышкуют, в общем. А мимо рук лишь дураки пропускают… Я так думаю: однажды прибежит лиса, зароет угольные камешки обратно в землю, и Асинск исчезнет, как будто и не был никогда. Поэтому, пока лисы нет, надо успевать и не хлопать варежкой…
А тут — не знаю, как и сказать — беда на нас обрушилась. Весь город об этом только и гудит. Еще бы — такое событие!
Короче: нет у нас градоначальника!
Больше месяца нет. Живем сами по себе, как придется. Поставили какого-то временного, а он ни свистнуть — ни посторожить. Из бывших замов по здравоохранению. Чем он, временный, в кабинете чужом занимается? Он на работе хоть появляется? Сомневаюсь. Приказов и распоряжений в газете не видно, на городские объекты не выезжает. И фамилию, сколько ни запоминай — все равно не запомнишь.
С прежним мэром случилось несчастье — он все-таки проворовался. Хотя внушительный был, брови насуплены; выглядел, как министр финансов — его часто в местных новостях показывали. И Губернатор, рассказывают, схватился за голову: «Такого болвана поискать надо! Он и воровать, как
следует, не умеет». Было такое или нет — утверждать не могу, поскольку асинцам это представили мягче: мэр сам попросился в отставку.
Официальное заявление звучало скупо:
«Глава Асинска ушел в отставку
В понедельник глава Асинска объявил своим подчиненным о своей отставке. Как пояснили пресс-службе города, он лично сообщил об этом, чтобы, по его словам, «не было кривотолков».
Бывший глава города переходит на другую работу. Более подробно причину ухода он объяснять не стал».
Губернатор отставку принял, еще и медалью наградил…
Это тяжело, когда нет мэра. Надо бы хоть подвести итоги его правления, но какой олух теперь за это возьмется? А город без градоначальника все равно, что армия без полководца. Без мэра мы осиротели: областная власть далеко, столица Родины — еще дальше. Бывают дни, когда все валится из рук. Скорей бы уж выборы, неопределенность — замучила! Но, если задуматься: найти подходящего — дело тонкое. Поставь сюда какого-нибудь умника — он дров наломает. Дурака тоже не надо. А вот такого, чтоб с придурью, но — умеренной. В том-то и загвоздка: где ж его отыскать?
Вот ведь как растравило чертово «Зеркало»…
Позвонил Степа Побокин, завтра едет в Кемерово. Степа говорит, что большой город поднимает его в собственных глазах, и что там даже пиво по-другому пьется. То есть, ты не просто так вяленого леща обгладываешь и потягиваешь литр за литром — а особенно, со значением… У них, у творческих людей, все по-другому. А я скажу, как понимаю: хорошее пивко и у нас хорошо пьется — была бы компания подходящая.
Планерка сегодня на три отменена.

18. 02., вторник

Степа Побокин в Кемерово не поехал, простуженным голосом объявил, что из носа течет. Повод уважительный. О Степе я могу сказать так: все, что в нем есть, это — надолго. Степа держит на руках журнал «Москву» с публикациями областных писателей.
— Ты понимаешь, какая загвоздка: нет ни одной сильной вещи! Вот только что наткнулся на дерьмовые стишки… Бедняга. Не повезло с талантом. Ужасный бездарь.
— Кто?
— Ты о нем не слышал. Да и зачем тебе — ты ведь не писатель.
От Степы я знаю, что писательский Союз — это банда отъявленных мерзавцев.
— Они там расселись вокруг кормушки и никого не подпускают.
Я, конечно, утешаю друга:
— Это ж замечательно, что ты сам по себе! Писатель должен быть тощим и злым. Если он будет тучным или хотя бы упитанным — он на горло собственной песне наступит.
— Так-то оно так, — вздыхает Побокин, — но хотелось бы даже не денег, а съездить в Вологду на какой-нибудь семинар или в Когалым на встречу с читателем. Взять Вову: дуб — дубом, а кругом представительствует за всю писательскую организацию. А тут даже в «Москву» не берут! Все — в «Москву», в «Москву», а меня не берут. Я приезжаю на Советский проспект, прихожу в Дом литераторов, говорю: вот мои стихи, возьмите меня в «Москву». Не берут! Даже не то, чтобы что, — но рожи воротят. И самогонку возил — не помогает. В смысле, вылакают подчистую, а дальше — ни с места… Я в недоумении: стихи — как стихи, а не берут!
— Зачем тебе обязательно в «Москву»? Отправь в какой-нибудь другой журнал. Сейчас много достойных журналов. Отправь в «Огни Кузбасса». В «Сибирские огни» отправь. Чем тебе «Сибирские огни» не нравятся?
— Согласен: «Сибирские огни» достойный журнал, но все равно — странная картина, странная…
Да — о картинах!
Вчера после работы я зашел к Степе, на второй этаж трехэтажного дома возле Диспетчерской, и мы вместе заглянули к его соседу, Юрке-художнику. Юрка пока на мели, но гостям рад. Юрка всегда гостям рад, даже когда и не на мели! Поторчать у Юрки — это как свежего воздуха глотнуть, вынырнув из мутного потока жизни.
У Юрки в квартире мебель только необходимая: два стула, табуретка, а потом не сразу найдешь. Лишь комнатка, где мы сидим, заставлена тесно. Баночки и тюбики с краской, кисточки засохшие — ими завален стол и часть пола. Картины у стены, деревянный топчан — все, что нужно свободному художнику. Две недели назад, на день рожденья, Юрка подарил мне замечательную картину: Прага, Карлов мост, за ним здания с готическими шпилями. Где-то рядом — бани, в них растирал себя мочалкой Швейк… И картина хорошая, и хороший получился день рожденья.
Да — о Праге. Прага, должно быть, очень большая, если в ней смогли разминуться Гашек и Кафка. Ходили, ходили и — не встретились. Неужели там столько улиц, что не составило труда разойтись? В чем причина? Может, у них не было общих пивнушек? Может, Кафка никогда не заглядывал туда, где пели «Сиротку»? Я, если пива хочу, иду в ту, которая ближе. А вот надо бы в одни дни посещать «Пшеничный колосок», в другие — «Пивбол», в третьи — «Сибирскую кружку», в четвертые — «По граммульке»… Однако что про нас говорить. У нас ведь не то, что Гашека, у нас ведь никакого литератора, кроме Степы Побокина, в пивнушке не встретишь. Да и он, если насосется, никакую «Сиротку» не споет.
А Юрке я принес литровую бутыль «Кузьмича», но, как выяснилось, два соседа еще с утра взялись обсуждать творческие дела и успели подогреться.
Юрка размышлял вслух:
— Вот, скажем, всякие обиходные слова. Что про нас говорить — про нас говорить не будем. Но ведь Бунин, Бунин! Вы знаете, что делал Бунин? Сядет, напишет чистым, хрустальным языком рассказ, а потом отодвигает чернильницу и с домашними своими — чешет без всяких церемоний! Любимые словечки «ссать», «срать» и прочие… Значит, это ему нужно было? Ведь не мог же он просто так, в гостиной, в присутствии дам, после хрустального языка подняться и сказать: «Я пошел …» или: «Я пошел …». В чем тут дело? Я понимаю: мне после коньяка совесть позволяет бормотухой догнаться, но это ж — Бунин!
— А что тут особенного? — взялись мы со Степой защищать Бунина. — Подумаешь — сказал: «Я пошел…». Ну и что? Зачем недомолвки там, где можно — прямо, без всяких штучек?
А Степа еще добавил:
— Это в литературе полезно недоговаривать, а в жизни надо договаривать до конца.
— Нет, я не согласен, — мотал головой Юрка. — С Буниным что-то не то…
Юрка подливал и подливал себе, Степа сказал, что рад бы, но в него больше не лезет, и вообще Файка скоро с работы придет; я тоже крепился. Потому тяжелей всего пришлось Юрке, и, когда я уходил, он упал с кровати. Кое-как подняв и уложив, мы, за неимением одеяла, накрыли его пейзажем с березками…
А готическая картина предназначалась не мне, а подполковнику из военкомата по его заказу. Видимо, он знал Прагу и был к ней неравнодушен. Но когда настал момент рассчитаться и забрать работу, подполковник вдруг исчез, и Юрка, подождав месяц, сказал, что хочет подарить картину мне.
Вчера Томский, бывший наш главный энергетик, заходил.
Борьба с пародонтозом закончилась полным и очевидным поражением Мишки. Он притащил во рту пластмассовые зубы.
Мишка завернул губу, выдвинул обнову и, когда я насмотрелся, сказал:
— Если какая-нибудь заварушка: с поляками, к примеру, заварушка — я могу связистом сражаться, сжимать перебитые провода зубами. Перебьют провод, а я под ураганным огнем подползу и сожму.
— Согласен, мы давно Европе кузькину мать не показывали и до Парижа не доходили. Но с чего ты взял, что поляки начнут стрелять именно по проводам?
— А черт их знает, куда они будут стрелять, на то они и поляки. Но к одному подвигу я уже готов.
Мы немного поразмышляли о преимуществах своих и не своих зубов, а затем вместе по Милицейской до центра спустились, мне в Управление надо было. По дороге Мишка, клацая пластмассовым набором, рассказывал о своей теперешней конторе:
— Везде одно и то же, но там — по часам. Если не в командировке, то пришел вечерком домой, сунул ноги в теплые тапки, вина попил, пожевал сушеных кальмаров и устраивайся у телевизора, пока не уснешь. По ночам, как здесь, не дергают. Опять же — деньги!
— Погнался, значит, за длинным рублем, продался желтому дьяволу. Духу,
значит, наживы продался.
— Продался, куда деваться. Он, сука, все-таки платит…
Мы расстались, и я повернул на улицу Ленина, в сторону Администрации Асинска.
Когда в начале девяностых предприятия одно за другим повалились набок, самые дальновидные из управленцев поняли: чем очертя голову кидаться в бизнес, где шею сломать можно запросто, безопасней отсидеться в городской Администрации. Умные люди для того и существуют, чтобы оставаться на плаву при любых условиях. И за пару лет Администрацию раздуло, как щеку флюсом. Вместе с новыми отделами главное учреждение обрело столько солидности, что и вообразить тяжело. Никто, даже наш водоканальный генерал, не мог толком объяснить, чем они занимаются. Таблички на кабинетах пугали зловещими аббревиатурами — ОРГХ, СББЖ, КЦСОН, КЖ… В общем отделе страх на посетителей наводил заведующий ОО. А любого непосвященного в холодный пот бросала мысль о встрече с начальником ОСЭРиП. И лишь посвященные знали, что за грозными буквами прячется отдел социально-экономического развития и производства. В итоге Дом Советов превратился в место, где подводных течений оказалось больше, чем поверхностных — они все засасывали в себя!
Устав изумляться исчезновению выделяемых денег в стенах этого Дома, Губернатор назначил финансовую проверку. Из области приехали хмурые тетки из счетной палаты, вникли в документы и раскопали всю подноготную. А дальше — Губернатор схватился за голову и выпнул мэра с медалью.
Я про нашего мэра ничего худого сказать не могу, но все-таки он самый настоящий идиот — так опростоволосился! Ты уж или хапни кусок, а потом затаись; или бери, но понемногу… И вот теперь мы семимильными шагами летим к новым выборам. Кандидатов набралось шесть. И каждый по-своему хорош. За кого голосовать — ума не приложу. Пока склоняюсь к бывшему директору шахты. Я никого из них не знаю, но тот, кто выбрался из шахты, — не в носу ковыряет.
Итак, я вошел в Дом Советов городской Администрации. В этом учреждении, как я уже сказал, народ трудится степенный, неторопливый, если не считать тех редких моментов, когда по коридорам, гремя каблуками, промчится какая-нибудь чиновница, опаздывающая на совещание. И тогда в воздухе коридорном долго висит угар ее духов. Правда, на этот раз никакие чиновницы не пробегали, но на втором этаже мелькнул в дальнем закутке тот самый исполняющий обязанности главы города. Мелькнул и пропал.
Управление гражданской обороны размещается на третьем этаже.
Командует здесь подполковник Фоменых. У него в подчинении майор Симанович, а также Валя, Любочка и Тамара. Еще есть водитель Федор и дежурные у телефона — на эту работу набирают милицейских отставников.
Когда-то Фоменых службу нес в стрелковой части, а часть располагалась в тундре. Он крепок, суров и из всех животных любит исключительно диких оленей за неприхотливость и умение добывать корм из-под снега. Именно подполковнику принадлежит знаменитая фраза: «Чтобы какая-нибудь сволочь нас не застала врасплох, надо рассматривать Асинск как театр военных действий и во время конфликтов учесть все, вплоть до захоронения трупов местного населения». Есть люди, которые природой созданы быть военными. Иногда случаются несчастья, и они попадают, допустим, в литературные критики или искусствоведы. С подполковником Фоменых такого несчастья не произошло. Он как раз на своем месте и не считает полноценными тех, кто не имеет противогаза. Поскольку у меня их пять сотен, ко мне он благоволит. А еще уважает нашу контору из-за того случая — с забором.
Дело было так. Два года назад, получив назначение, подполковник Фоменых прибыл в наш город. Ему рассказали, какие объекты здесь самые важные, и на следующий день он поехал с инспекторской проверкой на станцию водоподготовки. Я его сопровождал. А у нас там забор вокруг станции… В общем, давно сгнил и на чем держится — ума не приложу. Машина остановилась перед воротами, подполковник выбрался наружу, увидел забор и взъярился:
— Это что такое? Да вы под суд пойдете! Объект жизнеобеспечения города в похабнейшем, хуже некуда состоянии!
— Денег нет, — стала объяснять прибежавшая Сергеевна. — Новый забор поставить — деньги нужны.
— А меня это не касается! — бушевал подполковник.
В разгромном «Акте проверки» первым пунктом, подлежащим исполнению, значился забор. Срок подполковник определил в два месяца. Один экземпляр акта был отправлен нам, другой полетел в Кемерово, в главную контору подполковника. Там наш забор взяли на карандаш. Через два месяца спросили: что с забором? Фоменых выехал на место. Забор был тот же. Подполковник походил вдоль него, поковырял пальцем, заглянул в щели. Доски колыхались на сгнивших прожилинах. Так он и доложил. Ответом остались недовольны, сделали внушение. Подполковник помчался к Боровкову.
— Денег нет, — объяснил Боровков. — Деревянным если обнести — надо два миллиона двести тысяч, а если бетонным, то почти пять миллионов.
— А меня это не касается! — отрезал подполковник.
— Меня тоже, — мягко сказал Боровков. — Даст городская Администрация деньги — будем ставить забор.
А из Кемерово — там ведь тоже зарплату не зря получают — требовали все настойчивей: где новый забор?
— У них денег нет! — оправдывался подполковник.
— Нас это не касается, — был ответ.
Грозная бумага прилетела в городскую администрацию.
Подполковника вызвали на ковер к мэру.
— Где новый забор?
— Так вы ж денег на него не даете! — в отчаянье закричал подполковник.
— Нас это не касается.
Как говорила потом секретарь-референт Любовь Павловна, человек опытный и многое повидавший: «Подполковника отымели по всем правилам».
Жизнь начальника гражданской обороны превратилась в кошмар: с него все требовали забор! Даже сын-оболтус, вернувшись как-то из школы спросил:
— Отец, ты когда новый забор поставишь?
Жена плакала. Карьера в новом городе, не успев начаться, ломалась на глазах.
И подполковник сдался. Однажды в обед к станции водоподготовки
подъехал грузовик. Рядом с водителем сидел Фоменых. В кузове лежали три кубометра обрезного теса. Тес подполковник приобрел на свои деньги.
— Умоляю, — сказал бравый офицер нашей Сергеевне. — Умоляю: начните хоть дырки латать…
Со мной Фоменых приветлив, однако я стараюсь общаться не с ним, а с женщинами Управления — с ними дела иметь проще. Но сейчас не повезло, с порога налетел на подполковника.
— С утра вас жду, — сказал Фоменых. — Зайдите в кабинет.
Кабинет начальника Управления без каких-нибудь там излишеств, если не считать огромного портрета министра МЧС на стене. Министр в генеральской форме, при всех орденах и оттягивающих грудь медалях, строго разглядывает каждого посетителя, словно норовит прыгнуть на плечи своего подчиненного и вдвоем с ним прищучить тех, кто не выполняет действующих инструкций и предписаний.
Генерал и подполковник оглядели меня в четыре глаза, и один из них — подполковник — спросил:
— Как у вас насчет обеспечения лаборатории хим. препаратами?
— Насчет хим. препаратов можете не беспокоиться. Согласно постановлениям городской Администрации и приказу генерального директора водоканала, обеспечение в полном объеме! — доложил я.
— А люди у вас в лаборатории — ответственные? Сейчас, куда ни ткнешься, везде разгильдяйство, а я этого не люблю.
— Очень ответственные, — заверил я. — Потому как — женщины.
— Женщины — это хорошо, — подполковник улыбнулся и ударился в воспоминания. — У нас в совхозе, бывало, мужиков на картошку пошлют — так они, сволочи, сразу на выпивку соображают. А баба в начале рядка как раком согнется, так и чешет четыреста метров, пока поле не кончится. Потом ее на другой рядок переставишь — и все по новой. Да-а… А воду вы хорошо хлорируете?
— Согласно нормам.
— Нормы — нормами, но надо бы удвоить. Мало ли что… Вода разная бывает. Приведу случай. В Киселевске, на улице Шевченко, водопровод и канализация проходят рядом. А трубы, понятно, гнилые, текут. И в какой-то момент обменялись содержимым. И что в итоге? Шестьдесят человек серут в больнице — дизентерия! Если денег на замену не хватает — надо больше хлора. От хлора никто еще в больницу не попадал, а от дизентерии — шестьдесят человек.
— У нас такое исключено! — заверил я.
— Надеюсь, надеюсь… Да! А с крышками как?
— С крышками? С какими крышками? Или с покрышками?
— Не прикидывайтесь идиотом! Я — не Крылов, чтобы загадками говорить. Еще один свежий случай. В Прокопьевском районе двое детей свалились в водопроводный колодец. Бедные детки три часа орали там, пока не замерзли. Когда их достали, они были совершенно синие. Совершенно! Вам надлежит проверить наличие крышек на всех колодцах.
— С точки зрения гражданской обороны, — сказал я, — у нас все колодцы закрыты.
Мы еще поговорили о крышках. Провожая меня, подполковник сказал:
— В мирное время мы должны быть все, как один. Это во время войны население разбредается согласно приказам. Улавливаете мысль?..
Потом я вернулся в контору.

Пять минут назад Сергеевна, начальница станции водоподготовки, заглянула. Жалко, говорит, что Мишка ушел. И толковый, и шустрый, и обходительный — везде успеет. Ко мне, говорит, бывало, приедет — его из лаборатории, где девки молодые, не выгонишь… Что тут сказать? Каждый по мере своих сил зарабатывает у женщин славу. Когда рассчитался Дубинин, бухгалтерши и плановички сияли от счастья:
— Теперь, — говорят, — не надо бояться, что откроется дверь женского туалета и оттуда выйдет Сергей Иваныч.
А насчет Мишки я выразился в том смысле, что энергетики тоже друг от друга отличаются, что и новый — парень с головой, вот только он еще развернуться не успел, а потом это сразу все увидят…
За окном творится несусветное, первая пурга в феврале. Вечером моей лопате будет работы! Поскрипим с ней, очищая дорожку.
Забежал Толик В. и предупредил, что после обеда он с Ивановым из «Энергосбыта» поедет на гидроузел. Ветер на улице свирепеет. Закружит, к свиньям собачьим, и Толика В., и Иванова.
А утренний разговор со Степой закончился так: Степа сказал, что в журналах хорошую вещь ни за что не опубликуют. Что редакторам западло публиковать хорошие вещи, что в этом есть гнуснейшая сущность каждого негодяя-редактора, и что он, Степа, отправляет в редакции стихи, что похуже, а все самое талантливое откроется лишь тогда, когда его руки и ноги остынут. Глядя на Степу, могу сказать: долго еще ждать придется…

19. 02., среда

Накануне после работы расчищал дорожку, откидывал снег — жесткий и тяжелый, лопату едва не сломал.
Матушка вместе с Галей и Светкой проехала до магазинчика «В последний путь». Володя их отвез. Походила среди гробов, пригляделась. Особенно понравились по шесть тысяч:
— Гладкие, полированные, — отозвалась с одобрением. — Свет от люстры на крышках — как в зеркале. И внутри мягко. В таких депутатов хоронят.
Я сразу и не понял:
— Почему — депутатов?
— Если хондроз, в таком лежать удобней.
— Погоди! Какой хондроз? Если бы их укладывать в один всем созывом, чтоб могли прения провести или утвердить резолюцию — тогда ясно. А так — зачем им удобства?
— Вот поживи с мое, тогда поймешь…
Нет, что-то она такое знает, чего я не знаю!
Вернулась не с пустыми руками, купила восемь метров красной материи, для обивки. Я спросил: все ли уже приготовила? «Свечей мало, надо еще добавить». В чемодан под кроватью покупку спрятала. «И где только смерть моя ходит? Господи, ты же видишь: и платье, и туфли, и остальное здесь, а я все живу». Ей уже семьдесят шесть. С Богом и смертью матушка общается напрямую. Когда я влезаю в разговор — чаще на стороне Бога, она сердится. Причем, попадает, как раз, не Богу… Мне она не сильно доверяет, говорит, что я обязательно что-нибудь напутаю.
— Ты, если что, — родню клич…
Родню — так родню.
Мне это запросто, мне кликать родню никакого труда не составит: все близкие родственники — вот они, по соседству, дом к дому. У нас тут свой околоток.
По правую руку от нас, если смотреть с улицы, — дом матушкиной племянницы и моей двоюродной сестры Гали, Молотковой по мужу. Галя — веселая, румяная толстуха, овдовела в прошлом году. Галин муж Виктор, мой свояк — медлительный, здоровенный, такие раньше медведя рогатиной брали. А умер через три недели после тещи, вернувшись с утренней смены. Плохо ему стало не от того, что перетрудился, а между борщом и холодцом. Вот разорвите меня на части, вот пытайте меня каленым железом — я сроду не поверю, что сердце может остановиться от борща или холодца! Это лекари наши его угробили!
Я помогал нести его, еще живого, к «скорой помощи».
— Пусти, — говорил он. — Чего ты лезешь, куда не надо? Холодец доем и сам дойду.
А, может, теща, тетя Нюра, его забрала? Они и при жизни неплохо ладили. Я так думаю: когда она там оказалась, ей поговорить стало не с кем. А Виктор — он хоть о чем: и как засолить капусту, чтоб хрустела, и о рабыне Изауре, и о подскочивших ценах… Когда десять лет назад решил я дом поднимать, — фундамент сел и два нижних звена сгнили, — Виктор сказал: потребуется много скоб. И мы пошли в автобусный парк, в кузницу. И так он ловко с огромным прессом управлялся, что я про себя охнул: елки-палки, мне за всю жизнь так не научиться!
— Скоба — нужная вещь, — объявил он. — В жизни тоже все крепится скобами, фигурально выражаясь. Только мы их не видим.
Обратно по очереди несли скобы в мешке. Дом я поднял. И запасец изрядно потратил. Но осталась еще большая охапка. Соседи, зная о моем богатстве, изредка обращаются:
— Дай пяток — двор подправить.
А чего ж не дать, берите. Но охапка меньше не становится…
Сын Володя с невесткой Светкой и подрастающим мальчишкой обосновались за стенкой у Гали, во второй половине дома. Он баранку автобусную крутит — на частника работает, а она продавец в киоске. Между прочим, выбор в ее киоске приличный, я часто туда захожу, — там пиво «Бархатное» живое бывает. Светка, говорю, дай знать, когда пиво «Бархатное» привезут…
По левую руку — дом другой племянницы, младшей Галиной сестры Тамары Мартыновой. Тамара почти, как Галя, только пошире ее. Тамара ушла на пенсию с химического производства перед тем, как его сцапал австрияк, и, когда лето, ее из огорода не вытащишь! На работу идешь — в огороде, с работы идешь — в огороде. Лешка, супруг ее, даже когда выходной — в доме прячется. А она — в огороде. И готовить Тамара мастерица. Риса с яйцом в пироги напихать, щуку с картошкой в духовке потомить или еще чего…
Лешка — бульдозерист на угольном разрезе в Щербиновке. Рядом с Тамарой этот Лешка — как надругательство над женщиной. Он тощий, словно доска, все ребра наружу. «Не в коня корм, — тужила тетя Нюра. — И в туалет нечасто бегает, а куда что девает?» В молодости тетя Нюра работала на «Красной горке», на сортировке овощей. Матушка говорит: способной была. Однажды съела шестьдесят восемь морковок. На спор.
Мои родственники все по рабочей части, я вот только в прослойке застрял. И все от политики, как от черта, держатся подальше. Кроме бабки. Та, царство ей небесное, в политику влезала, как какой-нибудь последний троцкист — со всего маху.
У нее, у бабули моей, Ефросинии, было четырнадцать детей, она их и после сорока рожала. Семеро успели вырасти. Четыре дочери прожили изрядную жизнь, одна из них — моя матушка, доброго ей здоровья, до сих пор жива. А вот трое сынов погибли молодыми. Старший — Федор в гражданскую за белых, младшие — Иван и Михаил в начале отечественной в боях с немцами. Случилось однажды, в конце сороковых, муж старшей дочери, он работал в милиции, с двумя сослуживцами был на охоте. На обратном пути завернули в деревню, в Судженку, к теще. Расторопные дочери кинулись собирать на стол. Один из гостей, предчувствуя самогон, принялся разглядывать фотографии в большой рамке. Обратил внимание на молодые лица.
— Сыновья, что ли, бабушка?
— Сыновья, — подтвердила старуха.
— А где они сейчас?
— Сталин сожрал.
Бабка смотрела в суть, частности ее не интересовали. В частностях она, обычно, путалась. Страха, что тут говорить, из-за нее натерпелись, но обошлось. Я в нее пошел. Иногда чего-нибудь такое выдам, а потом думаю: что же я ляпнул?
Старший зять дядя Петя — тот, который милицейский майор, прошел всю войну. У него была невероятная фронтовая специальность: кавалерист. Что там делали конники среди танков и самолетов — до сих пор ума не приложу. Наверно, куда-нибудь скакали. Он вернулся домой с тремя орденами и кучей медалей. Четвертый орден заработал в милиции. Они с тетушкой жили в четырехквартирном бараке и умерли незадолго до перестройки. Их хоромы — комнатенку с кухней — тут же захватил нахрапистый сосед, он потом через два года повесился. А у тетушки с дядей Петей на садовом участке поспевала виктория — такая сладкая и крупная, мне с тех пор ничего подобного пробовать не доводилось! Я убежден, что и сейчас надо в приказном порядке заставлять работников внутренних органов выращивать викторию. Их бы это облагородило. Маленьким я любил с дядей Петей бороться и, пятилетний, заливаясь смехом, валил его на пол. Эх, детство, детство…
Через дорогу наискосок еще одна матушкина племянница Валентина с престарелым отцом дядей Колей и мужем Виктором — Щучкины старшие. Три пенсии на троих просаживают, в основном, на лекарства, но здоровья никак не купят. Я по матушке знаю: не спрятано оно ни в таблетках, ни в микстурах. Ближе к нам, почти окна в окна, обустроилось семейство их сына, Щучкины младшие: Валерка с Натальей. Валерка — водитель банковской машины, у него каждый день миллионы под рукой. Наталья — страховой агент.
И у Валерки с Натальей, и у Лешки с Тамарой по две взрослых дочери, но те ищут счастье в других городах, домой наезжают редко. Им чуть за двадцать — они легки, их сдувает, носит. Я тоже когда-то носился заодно с ветром из края в край. Ничего, нормально было. Так что пусть полетают. А мы, оставшиеся, — все здесь. И если какое дело, особенно гулянка, родня собирается мигом.
Такие вот мои соседи. Я среди двоюродных — младшенький. Я взрастал тогда, когда мои племянники — тот же Валерка — брили бороды. Матушка поздно меня на свет произвела…
Лег в девять, к десяти уснул, а утром лопаткой от крыльца до калитки пошуровал, где почтовый ящик прибит. А потом от калитки еще метров восемь — до дороги.
На сегодняшний день дела на службе такие: посидеть за компьютером, попить кофейку, сходить в столовую.
Время приближается к двенадцати, через час — на обед. После вчерашней метели мороз навалился чувствительно, температура на градуснике ниже двадцати, окно в кабинете облепили ледяные перья. Хорошо бы сейчас куда-нибудь на жаркий пляж, окунуться в теплую воду… Но и улица Родины за окном тоже ничего, вот только сугробов многовато.
Позвонил Федоринов, журналюга из «РИО», позвал в субботу на день рожденья в Дом самодеятельного творчества, к часу.
— Много, — спрашиваю, — народу будет?
— Много, все свои.
Обязательно пойду. С Федориновым если пить, то исключительно в компании, особенно когда женщины есть. Он тогда заливается без умолку и какую-нибудь наверняка уболтает. Но глотать с ним водку вдвоем — никому не советую. Такого зануды свет не видывал! После третьей рюмки — то слезы жалости к себе, то идиотские разговоры про одиночество. Одинокий он, понимаешь… Лучше всего в этот момент треснуть его по шее.
А тут и Славка Канарейкин заглянул и тоже с намеком — мол, не мешало б собраться. Канарейкин с Плесиным недавно вернулись из Нижнего Новгорода, покупали «волгу» для Плесина. Двое суток гнали своим ходом. Говорит: развеялся. На одном участке местные ухари пытались остановить. Плату за проезд изымают. Так прямо через поле пришлось отрываться. Хорошо, что там не Сибирь, снега нет.
— Куда им до нас, хлипакам. Они на первой сотне метров врюхались. Выскочили из машины, кулаками трясут. Я тоже притормозил. Вышел, помахал им рукой, средний палец показал.
«Волгу» я сегодня видел — белая, сверкает вся.
На минуту заехал Томский и забрал приемник — тот самый, что подарил, уходя в «Кузбассэнерго». Мне, говорит, он там нужен. Мне, говорит, без него — тоска… И я сильно пожалел, что он уволился. Так бы хоть приемник был. Из мишкиных подарков остался еще кофейник. Теперь придется прятать — мало ли, что ему еще на новом месте нужно.

20. 02., четверг

Позвонил Побокину, тот в субботу не работает, они вдвоем с Фаиной к Федоринову собираются.

21. 02., пятница

Сегодня утром, топая на дежурку, в первый раз в этом году увидел, как высветляется восток. А ведь зиме, пожалуй, каюк приходит.
Давно в конторе идут разговоры о том, что пора принимать на базу сантехника, но экономисты — ни в какую: мол, зачем лишние траты? Десять минут назад электрик Виталий Иванович Запарин — на него свалили обязанности сантехника, — зашел в кабинет и говорит: а я экономистам тепло начну прижимать, пусть померзнут. А если спросят: почему так? — отвечу: не знаю, здесь без специалиста не обойтись…
Никогда и ни в чем бывает безвыходных положений. Никогда!

25. 02., вторник

Позади три выходных дня. В субботу успел побывать и на дне рождения Федоринова, и у Гали — на поминках тети Нюры. У Федоринова началось за здравие. Народу в ДСТ, в небольшую комнатушку, где Степа раз в неделю проводит занятия с начинающими мастерами слова, слетелось немного. Степа с Фаиной, художник Юрка, молчаливый друг детства и я. Да еще фотограф Галочка. Самогонка, попав в желудки, быстро сделала все, как надо.
Тостов было изрядно. Даже я что-то сказал такое, что федориновский ус горделиво вздернулся. Помню из Юркиного тоста:
— Радость бытия, если говорить прямо — нелегка. Но терпима! Главное, что к ней можно приноровиться.
Друг детства, качаясь, привстал: «Как это? Положим, я позавчера три сотни скалымил. А дел было — минут на двадцать. Чего же тут, я хочу понять, нелегкого?». Ему начали объяснять, но быстро запутались. В голове звенели колокольцы. Борода Степы стекала на поэтическую грудь, как сохнущие шерстяные носки. Когда Степа поворачивал голову — борода шелестела.
Заговорили об Англии. Степа сказал:
— У них там каждый босяк норовит усвоить аристократические замашки. Ночуют два засранца под мостом, а друг к другу обращаются: «сэр». Зубную щетку в кармане носят. У нас же — какие любимые песни у депутатов? «Вы шлите мне посылки за колючку / Баланду мне хлебать двенадцать лет»… Вот пропасть, которая нас разделяет, и никаким англичанам эту пропасть — не перейти. Слабаки они! Им не понять, что зона закаляет дух, что она идет человеку на пользу. Академик Королев, если б не посадили, никакого Гагарина, может, не запустил бы. «Через тернии — к звездам»: это про нас!
— Погоди, погоди, — не согласился художник. — Не каждому повезло попасть за решетку, однако — что из того? Вот ты поэтом сделался, а даже малого срока не отсидел.
— Зато мой отец в лагерной охране был. Я тот мир видел — как тебя сейчас!
— Кстати, о засранцах, — вклинился именинник. — Мне на Англию наплевать. Расскажу свой случай. Я раньше подхалтуривал то тамадой, то ведущим на разных мероприятиях — где что подвернется. Однажды мы удачно провели День города. Дело было в первых числах июля. И вот нас четверых премировали трехдневным отдыхом на турбазе «Зеленый мыс». Выдали водки и консервы «Завтрак туриста». Закуска, говорят, конечно, не ахти, но вы там, на месте, определитесь... Привезли на турбазу, поселили в отдельном домике. Сосны всякие вокруг, кусты между ними. И, как назло, дождь накануне зарядил. Причем, основательно — небо без просветов, и льет, как из ведра. Отдыхающие, если до этого и были, разбежались. Летняя столовая закрылась. На всей турбазе — никого. Остались директор — сонная тетка под пятьдесят, и сторож. Сторож, старый пень в роговых очках, сразу предупредил: баб не водить! Ладно, думаю, это мы еще посмотрим; и к директору — как, мол, с питанием? Она говорит: из продуктов можете взять две булки хлеба. И — все, пусто в столовой…
— Да что ж вы так-то? — возмутилась Фаина. — Вы бы хоть лапши по пути набрали, я Побокина неделю на лапше держать могу.
— …Делать нечего, — продолжил Федоринов, — прихватили хлеб и отправились в домик. То, что необходимо, у нас — с собой: сумка водки и две огромных авоськи с консервами. Серега Битенко газетой стол накрыл, пару бутылок выставил и объявил: пока водка не кончится, я отсюда — ни шагу! Набулькали в стаканы, открыли по банке и начали отдыхать. «Завтрак туриста», если кто подзабыл, — это две котлеты из рыбьих потрохов в томатной жижице. Можно хоть ложкой, хоть на хлеб в виде бутерброда. Банки по три мы сразу натощак замахнули. Сидим, за окном поливает, а у нас тут водочка льется, Розенбаум в приемнике — и такая гармония вокруг!
Первым заегозил Серега Битенко. Мне, говорит, надо — я извиняюсь — до ветру. Через двадцать минут возвращается. Все нормально, говорит, уборная рядом; если напрямик по соснячку — пятьдесят шагов всего. Дальше сидим. Потом у меня в животе заиграло, потом у остальных. И — началось. Сбегаешь, вернешься, опрокинешь стаканчик, котлеткой зажуешь — и опять бежать. Часто возле уборной выстраивалась очередь. Только расположишься, а в дверь уже барабанят. Все три дня мы были в тонусе. У меня дыхание стало, как у спортсмена, и ноги окрепли. К уборной такую дорогу протоптали, будто на концерт Николая Баскова. Но все консервы съели, и всю водку выпили. Замечательный получился отдых!
— Это на вас природа так подействовала, — авторитетно заявил Степа. — Я когда в Монголию на службу попал, питание было отличное. Но мы в первую неделю с очка не слезали. Замполит потом объяснил: бескрайние степи, как правило, расслабляют русского человека…
Так вот мило провели время. И вскоре Галочка сидела на коленях у именинника. А уж когда запел Степа, а мы подхватили… Ну как тут не выпить?… И там, на поминках?

26. 02., среда

Сейчас десять. До того момента, когда Даниловна принялась размахивать шваброй и выставила нас с Костей в коридор, успел написать заметку о неплательщиках для Канарейкина.
— Разве может человек, если он считает себя порядочным, не платить за воду? Нет же, ведет себя, как свинья! Зимой баню протопит и плещется, а летом грядки из шланга поливает, и все даром, — заявил Славка. — Чего проще: не жмоться, заплати вначале, а потом хоть упейся этой водою — никто тебе слова не скажет. Не хотят раскошеливаться — в газету их!
Я удивляюсь, как тяжело люди где-нибудь там, в столицах, пробиваются к славе. Пиарятся, журналистов по морде бьют, гомосексуалистами себя объявляют. А у нас в Асинске стать знаменитым — раз плюнуть! Достаточно не вносить за воду и, пожалуйста: твою фамилию напечатают, и всякий, кому не лень, прочтет. Есть такой — Палий, он в пожарке работает, а живет на улице Мира. Этот Палий задолжал восемнадцать тысяч. Так на него даже смотреть ходили… Я поначалу отбивался, но Славка сказал:
— У тебя хороший стиль. Чтобы с таким стилем да не жить припеваючи — умудриться надо!
— Когда я работал в газете, там тоже говорили: у тебя хороший стиль. А потом выгнали. Взашей вытолкали!
— Подумаешь! Меня из разных мест раз пять выгоняли. Чего заостряться на мелочах.
Да, когда-то я работал в газете. Хорошее было время! Если хочешь поболтать на разные темы, и чтобы не было ничьих идиотских возражений — садись и пиши статьи. Народ у нас давно притерпелся: любое печатное слово молча переваривает. Вот объяви сейчас: в городе холера! — да он и глазом не моргнет. Пишущий статьи все равно, что с космосом разговаривает — оттуда ответа быстрей дождешься. Иногда, случалось, такого напрешь… И ничего, проходило. До определенного момента.
Документы по паводку вчера отдал Олейнику, сегодня он вернул их исправленными. Там перечень материалов и инструментов, что необходимо прикупить к вскрытию Яи. Однако Толик В., узнав про такое, возбудился: «Я буду последним олухом, если не впишу кое-что для своего участка!» — «А какое отношение имеешь ты к вскрытию Яи?» — пытался отбиться я. — «Самое прямое! Запомни: энергоналадочный участок ко всему имеет отношение».
Дополненный список придется согласовывать еще раз, но теперь с Олейником пусть бодается Костя.
Вчера в конторе распределяли новые компьютеры. Один ушел в бухгалтерию, другой захватили юристы, третий уволокла Сидоровна. Наш допотопный старичок кое-как скрипит, хотя, понятно, с теми, что появились сейчас, ему не тягаться. Мудрый Толик В. сказал: «Пока он здесь стоит — ничего вам не обломится. Уроните на пол, и вам тоже будет счастье». Мы задумались.

27. 02., четверг

Костя Гопаченко и Толик В. укатили на станцию водоподготовки, появятся после обеда. Толик В. знакомит нового энергетика со всем нашим разбросанным хозяйством. Станция в пятнадцати километрах за городом. Там лес, речка. Летом можно, поплевав на червяка, закидушку забросить и, пока смена идет, какой-нибудь окунишка зацепится… Собираюсь на дежурке скатиться вниз до почты, а затем постричься…
Продолжаю, вернувшись. Был в парикмахерской на Ломоносова. Несмотря на высокие цены — пятьдесят рублей за стрижку — все четыре кресла были заняты. И пока пухленькая тараторка-мастерица («О, какой к нам мужчина пришел!» Понятно, какой — который в очереди отстоял) обрабатывала мою голову, граждане подходили и подходили. А вот дамский зал, наоборот, был пуст. Ни одна не пришла хотя бы завиться! И ладно. Мы их, нечесаных и заросших, сразим восьмого марта своей неожиданной красотой! Мы их видом своим за тучу загоним. Из парикмахерской заглянул в универмаг: искал подарки, но ничего такого, что заставило бы выхватить кошелек, не увидел.
На углу Ломоносова, как раз возле Дома самодеятельного творчества, встретил Нура. Нур вышел из этого почтенного заведения, где мы пили за Федоринова, и, как бы, пребывал в раздумье. И тут подоспел я. Физиономия Нура оказалась подредактированной. Нижняя губа была раздутой, и слова, вылетавшие изо рта, получались не совсем правильные — их, словно, наждаком обдирало.
— Шлышал, — сказал Нур, — у кемерофкого «Кушбаша» опять облом? Вот уроды! За шшет худшей разницы продули архангельфкому «Воднику»: 4 : 1 и 2 : 7.
Расстроенный Нур предложил залить горе. Но после стрижки — горе меня и не думало задевать.
— Ладно, — сказал Нур, — тогда пойдем и профто выпьем!
Тут уж отказаться было нельзя. И мы пошли в «Сибирскую кружку».
В «Сибирской кружке» в столь ранний час посетителей не было. За стойкой скучала Надюша. Увидев нас, она обрадовалась и спросила: чем кончилось дело вчера, когда Нура прямо из-за столика уволокла милиция?
— Чем, чем — ничем! — отрезал Нур, погладив лиловую губу.
Мы взяли по сто и по бутерброду с сосиской.
— Шпорт, — сказал Нур, — это то, што добавляет федых волоф и лишает здоровья. Когда наши проигрывают — я вефь, как выжатый. Лишь двефти граммов приводят меня в чуфтво.
Мы взяли еще по сто.
— Вот теперь лучше. В маштабе облафти, я шитаю, нам надо ферьезно братьфа за хоккей ф мячом. Какой-то он у наф ффе время на подттупах. Как только золото зашветит, так у этих игрочишек клюшки, фловно, из другого мефта торчать начинают. И перефадку ног фделать бы не мешало… Ты преддтавляешь: пофле такого проигрыша — фколько народа фегодня в разобранном фофтоянии? На любом заводе план к чертям летит. Фтал токарь за фтанок, а производительнофть — ноль. Не то, чтобы штревель какой — он гайку профтую выточить не фможет! У меня такое мнение: пуфть производительнофть лучше в Архангельфке падает!
— Ничего не поделаешь, — сказал я. — Не может же «Кузбасс» все время выигрывать, такого в природе не бывает.
— Почему?
— Вкус к победам притупится — факт! Игроков понять можно, они не железные. Соберутся, к примеру, перед матчем и начинают размышлять: мы позавчера выиграли? Выиграли! А неделю назад? Тоже. А две недели? Само собой… Нет, говорят защитники нападающим, так нельзя. Надо брать пример с футболистов: давайте кому-нибудь просадим! «Воднику», допустим, просадим… И просаживают.
— Брофь эту филофофию! — тяжело задышал Нур. — Тут проще надо. Нам как раз требуютфя большие победы. Большие победы на мировой арене! Победы укрепляет фамофознание. К примеру: кто такая Бразилия? Так фебе, штрана в джунглях. А ее уважают, потому что там фборная по футболу. Парочка забивных центральных нападающих нужней баллифтичефкой ракеты! Давай еще по што…
До конторы я дошел все-таки твердой походкой.
Две чашки чая вернули меня к себе, а некоторую мутноватость глаз, отмеченную зеркалом, если что — спишу на усталость.
Позвонил Аннушке. Им, работникам Дома ребенка, устроили встречу с кандидатом в мэры. С тем самым — бывшим директором шахты. Вслед за торжественной частью детишки-сироты пели и плясали для гостей.
— Расскажи: какой он? — спросил я в нетерпении. — Похож ли на градоначальника?
— Очень похож. Он — красивый. У него усы!
— Ну и что? Что?
— Он остался доволен. После того, как детки сплясали, даже игрушки им подарил!
Вот, можно сказать, самый достойный пример!
Если была бы еще соточка — я бы выпил. А почему бы и нет? У меня такое мнение: надо нам больше любить свою власть. А то все как-то подозрительно на нее поглядываем, все как-то дичимся ее. А ведь могли бы хоть изредка сплясать.
Ничто так не смягчает нравы власти, как наша народная пляска.

28. 02., пятница

Завершающий день февраля пришелся на пятницу — заканчиваются и зима, и рабочая неделя.
В последнюю зимнюю ночь спал крепко. Снилось, что еду в поезде, что колеса стучат на стыках, и что ищу свое купе, но не могу найти. Весь сон прошатался из вагона в вагон, какие-то пассажиры в проходах толпились. Надо посмотреть, что сегодня произойдет и свяжется ли это как-нибудь с ночной поездкой. Как-то мне приснилось, что еду за бесплатно в Вовкином автобусе; и дорога такая, что на ухабах — зуб на зуб не попадает. А на следующий день рубль рухнул!
Утро началось шумно — прикатила делегация с очистных сооружений, разбежалась по кабинетам, и каждый кабинет зашевелился и загудел. Нам достался Ядыкин. Возникнув в дверях и обнаружив Костю с Толиком В,, он сразу закричал:
— Ага! Оба здесь! Когда двигатель на перемотку повезете? Месяц уже, как сгорел! Учтите: я без резерва. Случись что — все городское добро из труб в Челы поплывет!
— Погоди, Сергей Иванович, будет тебе перемотка, — начал оправдываться Костя. — Боровков знает. Обещал: как только деньги появятся — так сразу и отправим.
— А лампочки? Когда лампочки будут? У меня на десять коридоров — две штуки горят! Я всех баб в темноте перещупал.
— Как это? — не понял Костя.
— А так. Идешь, а кто-то — навстречу. Вот и разбираешься. Руками.
— Почему они голос не подают?
— Откуда я знаю? Не догадываются.
И тут появился обросший зеленым мхом начальник станции 3-его подъема и гидроузла Родин, и сели они друг напротив друга — один с 1924 года, другой с 1927 — и взялись громко выяснять: почем нынче фунт лиха?
— У меня в кладовочке до самой перестройки: и лампочки, и кабеля — все было. На многие тыщи разного добра! — вопил Сергей Иванович глуховатому Родину. — Сейчас пусто. Даже мыши туда не заглядывают!
— Порядка нет! — гудел Родин. — Ты еще молодой, а я в сороковом учился на курсах в Новосибирске. Тогда порядок был! Языки не распускали, а развитие объяснялось историческим материализмом: как было, как есть и как будет. По полочкам, бывало, разложат, и попробуй, пойми не так — загребут, как миленького. Где сохранился исторический материализм — там порядок. Я все больше верю в исторический материализм!
— Вредители! От них лампочек не дождешься! — заливался Ядыкин.
Забытое слово «вредители» Ядыкин наполняет такой свежестью, что холодок меж лопаток пробегает.
Только ближе к десяти разбойная компания укатила обратно на очистные, а следом пропали и Родин, и Костя Гопаченко с Толиком В. Тишина. Но запах серы до сих пор во всех углах кабинета. Хоть форточка и открыта, и морозный воздух вкатывается внутрь.

3. 03., понедельник

В выходные я вести дневник не могу. Я занят. Мне надо, как следует, обдумать все, что накопилось за неделю.
Время — понятно, для своего удобства — старается быть одинаковым. Внутри себя оно различий не делает. Но я четко определил, что различия есть. Что все эти понедельники, среды и четверги — они мясо недели, ее фарш. А выходные — как специи. Но специями сыт не будешь: попробуй наглотаться одной горчицы или молотого перца. Поэтому без будней — никуда. Их надо отмечать в блокноте: где был, что делал. Потом в выходные обмозговать, приправить мыслями — и тогда из всего этого получается жизнь.
А с понедельника — по новой. Обстановка в кабинете располагает. И сейф в углу, и огромная, в полстены, карта Асинска, и затертое локтями стекло на столе, и перекидные цифирки с указанием четвергов и разных пятниц на подставке, — все прямо подталкивает: запиши, что было; ну-ка — запиши, что было! И отчего б не записать? Дождешься, когда Костя и Толик В. махнут на водозабор, и шпаришь…
В субботу матушка отправила на базар. Задание было такое: купить у частников творога и сметаны. Смотрю — очередь возле прилавка с речной рыбой, и старик Родин впереди. Роется в ящике с надписью «Рыбья мелочь» — ершей в пакет складывает, окуньков, плотвичек. А рядом в ящиках — щуки, налимы, язи… И вот, значит, шурует он руками, а заодно интересуется:
— Откуда рыбка-то? Из Томской области? Язви вас в душу — откуда везете! И не лень вам? Хотя, верю: раньше далеко ловить не надо было — в той же Яе такие экземпляры вес нагуливали! Щуки, в руках не удержешь — обычное дело. Или, пожалуйста: лещи с большую чугунную сковородку. Да что там — пацаны на перекатах по ведру пескарей за пару часов на удочку надергивали! А теперь? Все вычерпали.
Подхожу и говорю:
— Здравствуйте, Николай Макарыч. И куда такую мелочь? Для кошки?
Тут и он меня заметил и, отсчитывая деньги, пояснил:
— Крупных я уже набрал.
И впрямь в другом пакете лежали четыре увесистых окуня. Мы отошли в сторону. Макарыч принялся укладывать пакеты в большую сумку, я ему помогал. Мимо прилавков ходил и толкался народ, интересуясь у словоохотливых продавцов, что почем и откуда.
— Уха будет, — объявил Родин. — Утром проснулся и думаю: а ведь я по ушице соскучился! Так соскучился, что ни о чем другом мечтать не могу! Ты умеешь варить настоящую уху? Куда там! Вы сейчас ни черта не умеете. Вы даже на рыбалке теперь вместо ухи норовите суп с вареной рыбой сварганить.
— А вареная рыба — это что, не уха, что ли? Это что тогда, по-вашему?
— Эх! Как вы, лоботрясы, жизнь собираетесь прожить?
— Но ведь живем же.
— Абы как. А все на свете имеет свой порядок.
Все, думаю, пора отчаливать, иначе старый пень затянет волынку. А сам, вроде, разговор поддерживаю:
— Да ведь порядки можно переделывать.
— Никогда! Никакие порядки переделывать нельзя. Ни за что! Вот представь: встречаются, как раньше бывало, наш генеральный секретарь и президент ихний. Все — чин по чину: поручкались, облобызались, документ подписали. А если бы, к примеру, наш ихнего — в ухо? Поздоровались, и наш его приложил бы? Сразу — война! Так и с ухой. Настоящая уха — это ж ритуал, а в ритуале важен порядок! Настоящая уха умения и выдержки требует. Прежде всего, чтоб ты знал: готовить уху — дело не женское. Не то, чтобы испортят, но сам процесс этого не терпит. Запоминай, может и пригодится. Значит, так: берем две кастрюльки. В одной, поменьше — ершей и окуньков варим потрошеными, но не очищенными. Ставь на медленный огонь и выжидай около часа. Чешуя дает ухе навар и вкус. К мелочи можно добавить головы, хвосты и кожу крупной рыбы, но жабры вырезать обязательно. В другой кастрюле варим до полуготовности крупно нарезанную картошку. Затем процеживаем рыбный отвар через марлю (желательно еще и толкушкой потолочь) в кастрюлю с картошкой. Опускаем в нее куски крупной рыбы, нарезанные на части луковицу и пару морковок, мелко искрошенную дольку чеснока, перец, соль. И варим на медленном огне 20-25 минут. В конце варки кладем три лавровых листа. Варим уху закрытой и не даем сбегать через край. Сняв с огня, кладем ломтик лимона или укроп. Все! К такой ухе стакан водки обязателен. Уха без водки — рыба на ветер.
Из сумки старика высовывалась шляпка водочной бутылки. И тут я понял, что страшно хочу ухи. Еле сдержал себя. Макарыч тем временем оглядел прилавки и продолжил:
— Одно только в голове не укладывается: что сейчас в стране творится — хрен поймешь, а продуктов кругом — завались. Зашел с утречка в павильон: мясо — и свинина, и говядина. Ребрышек или мякоти тебе надо — тут же подсуетятся. Рыбы морской — горы. Горбушу, бывало, не достанешь. А теперь и соленая, и копченая, и свежая — бери, не хочу. Бананов больше, чем картошки… Как так? Раньше порядок держали: охнуть не моги — а пожрать было нечего. Считай, на голом энтузиазме жили! Армия сильная была — да, в космос полетели — да, но чтобы помидоры и огурцы среди зимы — этого и во сне не могло присниться. Хотя, конечно, обстановка была серьезной: американская военщина, НАТО. Но там, за бугром, никогда и раньше не бедствовали! Выходит, если у них продуктов столько, что лопнуть можно, то бардака — еще больше? Как думаешь?
— Здесь, как раз, ничего удивительного, — солидно сказал я. — В природе так и устроено: когда порядок — то все схвачено, намертво схвачено. А когда бардак — возникают щели, через которые продукты и вылезают наружу.
— А все-таки ради порядка можно бы и без этого изобилия. Если русского человека не докормить, с него — сто процентов! — толк будет. Ладно, пойду уху варить...
На календаре — март, но весна закрутила такими буранами, каких и в феврале не было. Ветер вчера ближе к ночи трепал ставни с такой силой, что дом на фундаменте дергался и норовил улететь, черт знает куда, словно Валеркины и Лешкины дочери. Двое суток валил снег, и я упарился его откидывать.
Тут книжка о Кафке попалась. Из умных книжек я всегда стараюсь извлечь что-нибудь полезное. Читаешь, читаешь и вдруг наткнешься: «Никогда еще так широко не проповедовалась необходимость самоуглубления человека и его внутреннего обновления, как в наши дни».
Дважды пробежав это глазами, я задумался. Автор, по-моему, в запальчивости такое ляпнул! Допустим, я начну самоуглубляться. Но надо ли? Вот в шахте после углубления остается пустота. Как сказал поэт: «и воет мертвая утроба». Мне что — надо, чтобы из меня что-нибудь выло? Нет, даже представить жутко! А с обновлением как-нибудь после разберемся.

4. 03., вторник

Вчера, в 15-00, после долгого перерыва состоялась, наконец, планерка.
Генеральный директор Савелий Лукич Боровков, или попросту — генерал, как обычно, проводил ее в своем кабинете.
О генерале нужно отдельное слово.
Маленький, крепкий, с глазами недоверчивыми и цепкими, он тащит за собой водоканал вот уже полтора десятка лет. Как ему это удается? Иные, вроде Макарыча, заявляют, что в прежние времена, когда страна еще была настоящей — возможностей, чтоб выдвинуться, было больше.
— Не в знаниях сила, а в смекалке! Смог бы сейчас хулиган и двоечник выбиться наверх? Чтобы не просто бумажонки на столе перекладывать, а коллективом управлять? Да ни в жизнь не смог бы, не дали б! А у Лукича никакого образования — так, какое-то скоропалительное училище. И начинал с низов, с «принеси — подай». Но ведь стал бригадиром, дорос до директора. Там кого-то оттереть, здесь кого-то отодвинуть, тут ужом проскользнуть… И попробуй сейчас его из кресла выковыряй! Такая шелуха, как диплом и прочая образованность, раньше ничего не определяли. Смекалку, смекалку иметь надо!
А я думаю — смекалка здесь ни при чем. Главное — не зарываться и делать правильные выводы. Генерал хоть и доит на все лады родное предприятие, но знает меру. Потому и непотопляем. Многие начальники, почуяв свободу, пустились во все тяжкие и — слетели. А он даже из неудач извлекает пользу. Толик В. говорит:
— Наш генерал какую-нибудь чушь затеет, а в итоге — все равно на коне. Вот карпов выращивали — сколько звона! В журналах писали: «смелый новатор, прогрессивно мыслящий руководитель». А когда рыба передохла — тишина. Где карпы, и почему мы Асинск рыбой не завалили — никто не помнит, а «смелый новатор» в головах застрял.
Долго казалось, что Боровков вечен, как и сам водоканал. Но подросли молодые, голодные волки, и стареющий генерал ощутил их железную хватку на седом загривке. Время хулиганов кончилось, пришло совсем другое время. Вот и злится директор, что ловкость уже не та…
Савелий Лукич Боровков поднялся с кресла, мрачно оглядел нас и сказал:
— Начну с главного. Все вы, сидящие здесь — разгильдяи и трутни! Гнать бы вас в шею, да придут не лучше. Поэтому выход один: я решил покончить с тем, что у нас творится. Раз и навсегда. С сегодняшнего дня начнем жить по-другому. Если не закрутить гайки — вы разбредетесь, как стадо баранов. Значит так. Первое. Что кому поручено — должно выполняться. Если сказал: сделать — значит сделать! И никаких отговорок. Второе. Отчитываться начнет каждая служба — экономическая, производственная, главного механика, главного энергетика, бухгалтерия, абонентский отдел... Чтобы везде велся учет. Каждый день: учет, учет, учет! Чего я жду и никак не дождусь от абонентской службы? Я хочу, чтобы она работала нормально. Чтоб постоянно порядок был с заключением договоров, учетом потребителей, расходом и реализацией воды. А то сегодня знать не знаем, у кого сколько саун, коров и прочего. Контролеров в два часа на участках уже не найдешь: они, подлецы, после обеда все разбегаются. Их только в магазинах и выловишь! Покажите мне хоть одного работающего после двух часов контролера — я ему премию выпишу… Далее — производственный отдел. Тут вовсе конь не валялся. Объясните мне кто-нибудь: чем он занимается? До сих пор нет схем водоводов! Где лежат наши трубы, когда проложены — спросить не у кого. На Крестьянской болото столетнее — камыши поднялись, то, се. Вдруг находим трубу, ликвидируем порыв — и болото исчезло! Это ж сколько лягушек выросло на нашей воде! Про снабженцев вообще молчу. Они только кататься горазды. Съездили, ничего не привезли и руками разводят. Теперь говорю: хватит! Хватит кататься попусту! Если к такому-то числу должна быть двухдюймовая труба — она должна быть. И прекратите играть на компьютере, не для того он там поставлен… Бухгалтерия — это учет и контроль. Но кто-нибудь видит здесь учет и контроль? Я — не вижу. Смотрю и не вижу. Нет никакого учета и контроля. Не было, и нет! Бумаг кипы, а нужной цифры не допросишься... Служба главного энергетика. Главный энергетик, как долго будешь осваиваться? Ты вникать — вникай, но где мероприятия по энергосбережению? Почему перерасход на очистных? Это ж ведь электричество, а не дерьмо из трубы, чтобы его ведрами черпать! В двухдневный срок подготовить меры! А гараж? Голова болит от гаража! Каблукову срочно собрать всех механиков и выяснить: почему выход экскаваторов меньше ожидаемого? Не потому ли, что механики в белых рубашках по боксам разгуливают? Как ни загляну — кругом сплошные аристократы, послать некого… И, наконец, в РСУ все из рук вон плохо! И там зло в помощниках — один залечился, другой заучился. У всех причины!
Когда мы с Костей вернулись с планерки, Толик В. выслушал и изрек:
— Значит, теперь будет по-новому? Правильно генерал говорит! Энергетик со своей службой тоже хорош. Зря я с вами, прохиндеями, связался.
— А сам ты кто?! — закричал Костя.
— Судьбой наказанный — вот кто я. Предупреждал ведь папа, когда я еще сопли вытирать не умел: держись подальше от всякого электричества! Зачем я его не послушал?...
После работы купил в овощном ларьке семьсот граммов репчатого лука, мелкого. А то грипп уже до Сибири добрался. Борщ ем с черным хлебом и луком. Лук оказался сочный, злой и ничуть не мороженый. Так что бабка в очереди зря наговаривала…
Мороз крепчает, опять ледяные перья на стекле.
После нескольких дней молчания объявился Степа. Ничего страшного — он загулял в Кемерово. Попав в круг тамошних литераторов, долго не мог вырваться.
— Очнулся 28 февраля, в шесть утра. Голова гудит, аж на мир смотреть тошно. А в восемь надо быть в Асинске, на работе!
И дружище Степа прикатил на такси прямо к дверям своей перекачки. Ровно без пяти восемь. Вот за что я Степу всегда уважаю: наши люди — слесари перекачки — из города в город на работу в такси ездят.
— А что было делать? — сказал Степа. — Любой на моем месте поступил бы также.
По поводу смерти в Кемерово Володи Ш. разъяснилось вот что. В тот последний для себя день был он весел, и выпивал в доме П. Выпивал в узком кругу — вдвоем с хозяином. И ближе к ночи они, как полагается, заспорили и, как полагается, о самых близких и дорогих — о японцах. Может, они хотели о ком-нибудь еще заспорить, но никого ближе к этому времени не осталось. И хозяин возьми да и брякни: японцы харакири могут делать, а ты не можешь. А Володя Ш. обиделся и заявил: почему это не могу — могу! Схватил нож и — в себя… Так что не только хваленые самураи могут делать харакири, не только они! И вот теперь П. ходит посрамленный и даже в японцах разочаровался.

5. 03., среда
 
Маманя все про женитьбу. Приводи, требует, в дом невестку! Словно это плевое дело: сходил на вокзал, заплатил и привел. Да если бы и так — дальше-то что? С этими женами мороки не оберешься. Я к первой раза три кулаком прикладывался. Не помогло. Ко второй совсем не прикладывался — только словами. Разницы не обнаружил… С Анютой вот тоже. Замуж, говорю, за меня пошла бы? Она мне: это, говорит, вопрос сложный. Я, говорит, с первым мужем по-плохому — он дурак-дураком оказался, со вторым по-хорошему — то же самое. А вот как с тобой — пока не решила… Не решила она.
Поспел кофеек, сейчас попью и можно день начинать. Толик В. с Костей отправились в компании с инженером по ТБ на водозабор — экзамены по технике безопасности у слесарей принимать. Сегодня новенькая сотрудница, принятая в Костину службу, оформляется на работу.
Сижу в кабинете — сейчас посмотрю — двадцать семь минут один. Тишина. Документы по паводку, целую пачку, подготовил и отнес Олейнику. Неделю затратил. К любой работе, даже к самой ничтожной, всегда надо относиться серьезно. Мало ли… Предположим, волна размоет плотину — комиссии налетят, придираться начнут, а у меня все документы в порядке!
Позвонил Степе Побокину, но трубку никто не взял…
Толик В.:
— Это я в Новороссийске, так же в наладке работал. И мы в командировки по районам мотались. И вот в конце августа возвращаемся как-то из дальнего райцентра. С напарником, на его «москвиче». «Москвич», в отдельных случаях, машина прямо-таки классная: напарник спинку с переднего сиденья снял, и внутри сразу шире сделалось. А я устал, как собака, откинулся назад, разулся, голые пятки в лобовое стекло выставил и заснул. И едем мы, значит, по асфальтовой дороге через поля. Хлеб убран, стерня осталась. И дорога делает крутой поворот. И тут встречный «икарус» выносит на нашу сторону. Водиле моему ничего не остается, как рулить прямо в поле. А там с краю канава для воды, а потом само поле, земля в колдобинах. Когда мы со всего маху в канаву ткнулись, я, еще спящий, пятками стекло вынес — не разбилось, кстати, мы его потом подобрали — и наружу! Проснулся, когда на заднице по капоту съезжал. Глаза открыл — и слов нет от удивления: простору кругом, такое большое русское поле!.. Да. А как на ноги встал, то бежать надо, сзади «москвич» из канавы выскочил и догоняет, — сразу ведь не затормозит. И я по колкой стерне босыми ногами впереди «москвича» — мама, моя мама! — метров двадцать… На другой день лапы так распухли, такие огромные сделались — ни в одни туфли не лезут. Мне б с такими лапами да в горы босиком. Так вот следы снежного человека и находят… Неделю в шлепанцах ходил.

6. 03., четверг

Со временем все занимает свое место. Сколько я ни побегал по городу, сколько работ ни сменил (и кое-где даже на дверь указывали) — сейчас твердо обосновался в водоканале. Вот и хоккейный «Кузбасс» взял «бронзу» после вчерашнего матча. Жалко — Нура не вижу, а то было бы что обсудить. Если первые две команды мутузят друг друга за место на вершине, то третий призер — чемпион отставших. С третьим призером можно запросто — и по плечу похлопать, и по сигаретке выкурить, а с теми олимпийцами разве покуришь?
Накануне после работы заглянул к Побокину. Степа приготовил ужин из двух блюд. Особенно хороша была отварная баранина — шурпа, жирная и горячая. Мы расположились за кухонным столом. Выпили. И, конечно, заговорили о бывшем мэре и скорых выборах.
— Я слышал, — сказал я, прожевав сочный мясной кусок, — тут не только счетная палата, но даже следователи из области были.
Степа прицелился в меня ложкой и ответил:
— Ничего удивительного. Турнуть мэра — это не какого-нибудь слесаря взашей вытолкать. Тут покопаться нужно, компромата нарыть. А он, озорник, не сильно после своих грешков бумаги подчищал. На этом его и прихлопнули.
— И все-таки Губернатор с почетом отправил нашего мэра в отставку. Даже медаль вручил!
— Конечно! По-другому нельзя. Ведь не скажешь горожанам: вами управлял мошенник. Так говорить не годится. А вот по собственному желанию, в связи с резким ухудшением здоровья — селезенка, допустим, надорвалась — очень благородно. Ведь не каждая селезенка выдержит на такой работе. И любой самый отмороженный критик войдет в положение насчет селезенки. Однако я с тревогой смотрю в будущее. Когда начальство меняется — ничего хорошего, как правило, не происходит. Зачем люди в чиновники лезут? Чтобы хапать. Аппетиты нового пока никому неизвестны. Может, прежний мэр нам ягненком покажется.
— Нет, так не должно быть. Я прочитал в газете биографии кандидатов. Все — абсолютно порядочные люди.
— Я и сам надеюсь, хотя твердой уверенности нет. Ну как, скажи, не запустить лапу в городскую казну, если казна под боком? Вот я, например, даже дома за своими руками уследить не могу. Поэтому главное в выборе — маху не дать. А расклад совершенно ясен. Кандидатов шестеро. Двух самовыдвиженцев я сразу отметаю. Это негодяи и неудачники, они нигде ничего не добились, а тут хотят получить все и сразу. Третий, кто не внушает доверия, — толстый господинчик, идущий от «Общества защиты животных в природных условиях». Видел рожу? Похож на полевую мышь! Даю руку на отсечение: где-нибудь в сельской глубинке шансы у него были бы — но не здесь. Остаются три кандидата. Абсолютно шаткие позиции у директора «Спорттоваров» Чепелкиной — абсолютно! Даже если все покупатели проголосуют за нее, думаю — этого не хватит. Итак — двое. Они заслуживают пристального внимания. Один — бывший директор шахты. Другой — бывший партийный работник. Один молодой, другой старый. Лично я склоняюсь в пользу партийца. Этим партийцам, битым перестройкой, надо больше доверять. Ты читал, как пишут про него? «Еще будучи партийным работником, он был честным и неподкупным». Каково? Я убежден: все самое замечательное, что есть в человеке, с возрастом обостряется. Представляешь, сколько в нем сейчас неподкупности? Такие кадры на вес золота… Но, чтобы не ошибиться, надо набраться выдержки и внимательно вчитываться в городскую газету. Там укажут, кто истинный кандидат.
На днях Степа вместе с Ираклием Докучавой отправляются в Кемерово по делам издательским: спонсоры перегнали 14 тысяч на сборник городских стихотворцев. Я им сразу сказал, что стихи не обязательно в книжке печатать, кому интересно — и так выучат, а эти деньги можно истратить с большей пользой, но у них от такой суммы мозги набекрень съехали…
Женский праздник приблизился внезапно. И стало понятно, что Восьмое марта — вот оно.
— Мы в западне, и без подарков не обойтись, — почесав затылок, взялся размышлять Толик В. — Придется, голуби мои, раскошелиться. Первая и самая большая дань — Сидоровне. Ей надо что-нибудь галантное — ну там зеркальце хорошей работы, пудреницу. Иначе с костями сожрет: я еще по материалам не отчитался. Потом — бухгалтерии: я обещал им новый светильник подключить, но так и не подключил. В кадрах розетка не работает — опять же мой прокол.
Мы с Костей тоже начали вспоминать, перед кем провинились, и у обоих оказались физиономии в пуху. Сложив в кучу все грехи, прикинули: на какую сумму они потянут, и Толик В. с Костей поехали в магазины.
А я при открытой форточке и минус девяти на улице закаляюсь в кабинете. Времени два часа, значит мерзнуть мне, укрепляя организм, еще три.

7. 03. Пятница

В подарок Анюте, изрядно подумав, купил духи. Женщине лучше всего дарить то, к чему она готова, иначе можно крупно нарваться. Степа рассказал, как в женский день преподнес однажды Фаине тяпку, вилы и лопату — для отдыха на даче. Так она неделю с ним не разговаривала. Значит — не готова была…
С Аннушкой мы познакомились в клубе, где — «кому за тридцать», но сблизились не сразу. Однажды между плясками и конкурсами — в них твердой рукой загоняла нас, одиноких, ведущая клуба Полина Никитична — как обычно, выпивали за столиком, и она взялась подкладывать в мою тарелку то бутерброд с сыром, то кусок ветчины. Я еще удивился: с какой стати? Но до чего приятно, черт побери! Стопку не успел опрокинуть, а уж есть, чем закусить. Женщины попадаются разные. Какая-нибудь цыпочка и стреляет в тебя глазками, и коленкой к ноге притронется. Но если до нее не доходит, что ты не прочь подкрепиться — не жди от такой ничего хорошего. Я прямо скажу: короткая юбка, и вырез на блузке до пупа никогда не заменят хорошего куска ветчины. Никогда! Сколько ж внезапно прикормленных кавалеров обмякли сердцем от подобных знаков внимания! Никто не сможет устоять перед женским напором, если женщина знает: когда, чего и сколько положить в вашу тарелку.
— Ты если другую найдешь, предупреди сразу, — говорит Аня.
А зачем мне другую? Тарелка передо мной по-прежнему не пустая, — и все нормально.
Мороз за ночь подскочил до минус тридцати трех. Пока возле горбольницы выглядывал дежурку — ноги закоченели.
Фима Бебих, прыгая рядом со мной, ворчал:
— В честь кого праздник, такая и погода — это все из-за них! За каждым жизненным ударом прячется какая-нибудь ведьма. Бабы из меня выпили море крови и стакан в придачу. Что за народец! Когда у человека все нормально, только и думают: чем бы ему навредить? Даже сегодня не угомонятся. Вот посмотришь: после восьмого оттепель будет. Сразу!
Это он слишком. Женщинам надо прощать. По возможности — все. Так я ему и сказал. Фима прыгал и кивал:
— Ага, ага. Суки…
А через двадцать минут мы приехали на базу. Когда в тепле начинают отходить замерзшие пальцы ног — о, как это мучительно и сладко!
В обед в директорском кабинете намечается застолье с фруктами и шампанским. Одно плохо: в кабинетах, где в понедельник проводятся планерки, веселье не зажигается. Не горит оно там. Однажды, на другой работе, мы вот так же поздравляли женщин в кабинете начальника. А потом их же — в гараже. В гараже мне запомнилось больше. Вчера, по указанию Иванушкина, написали с Костей заявление в профсоюз о выделении материальной помощи — в связи с бедственным семейным положением. «Из-за сложившихся обстоятельств нуждаемся в материальной поддержке», — жаловались мы. Деньги двух нуждающихся пойдут как раз на выпивку, торт и апельсины…
…Ну все, напоздравлялся. Сижу под хмельком, и одно желание — свалить скорее домой. По дороге надо купить подарок матушке.
А сам праздник прошел нормально. Боровков поднялся, ощупал взглядом всех сотрудниц одновременно и начал речь:
— В этот светлый весенний день мы, значит, чествуем вас — тех, кто нам всех милей и дороже, — наших матерей, любимых, сестер, дочерей, коллег. Буду прямо говорить: благодаря вашей заботе и мудрости, душевной щедрости и поддержке мир становится теплее и уютнее, и, значит, каждый прожитый час наполняется смыслом, а неудачи не кажутся столь глобальными. Вы храните семейный очаг, наравне с мужчинами трудитесь на производстве, достигаете высот в бизнесе, науке, культуре и спорте. Вы не только, честно признаться, дарите жизнь, но и оберегаете ее от бед и несчастий. И, значит, от всей души желаю вам доброго здоровья, солнечного настроения, мира, достатка и благополучия вашему дому, светлой судьбы вашим детям. Пусть вера, любовь и успех будут вашими неизменными попутчиками по жизни. Пусть вас всегда окружает внимание близких вашему сердцу людей. Украшайте наш родной водоканал своими улыбками. Будьте любимы и счастливы!
И так он вкусно это сказал, так сочно, что женщины ощутили себя поздравленными и засмущались, запунцовели. А сам генерал поднял бокал с водкой, выдохнул и с облегчением выпил.
Работать мне еще один час и двадцать минут.

11. 03., вторник

Приехал Толик В. с базы РСУ и сказал:
— Слышали новость? В случае банкротства Машзаводчиков приходит сюда внешним управляющим.
— Ну и что? — сказал Костя.
— Он всех сожрет.
— Всех не сожрет, — отмахнулся Костя.
— Я знаю Машзаводчикова. С утра до вечера орет. Появляется — орет, уходит — орет. Он не орет в одном случае — когда расположится на унитазе. Хотя и тут я не уверен!
— Да и пусть орет, — не сдавался Костя. — Я когда в Строймонтаже работал, у нас начальником был Давыдов. Врагам такого не пожелаю! Деликатный — аж кишки от него выворачивало. Слова грубого никому не сказал. Ох, и намучились же с ним! И откуда он взялся? Все «пожалуйста», «прошу вас», «будьте добры». Тьфу! Так и руководил своими «пожалуйста», пока весь Строймонтаж не развалил.
А я добавил:
— Без крепкого руководства порядка не будет, и все полетит к чертям!
В самом деле, как только у нас где-нибудь заканчивается порядок, так тут же начинается бардак. В других местах, может, и по-другому, а здесь — нет. Мы от бардака в постоянной близости. Для искоренения бардака нужен кто-нибудь, кто способен грохнуть кулаком по столу и вспомнить мать нашу. Кто сдерет со всех три шкуры, вывернет наизнанку, напялит на барабан и отобьет марш «Прощание славянки». И тут Машзаводчиков — руководитель на все сто! Я думаю, если б своего такого не было — так хоть из Европы выписывай…
Галя поминки по мужу собирает в пятницу.

Степа рассказывает:
— На днях зуб мне вырвали. А теперь, если надо тебе в хирургический или процедурный, заставляют брать трехрублевые бахилы — такие синие хрустящие штуки из тонкой пленки, их надеваешь прямо на ботинки. Вырвали мне зуб, и отправился я домой. Прошел метров двести и замечаю: не так на меня как-то народ поглядывает. Как будто во мне, наконец, поэта признали, или у всех мозги набекрень! Я, конечно, вида не подаю — как хотят, так пусть и смотрят, но ненароком глянул на ноги: я, оказывается, шагаю по снежному тротуару в бахилах. Раз такое дело, тут же повернул обратно в стоматологию. В вестибюле снял бахилы и спросил у гардеробщицы: куда их выбросить? Вот ведь стихия жизни как несет: не всегда бахилы успеваешь скинуть!

12. 03., среда

Дядя Коля собрался умирать. 19 марта ему стукнет девяносто три, но вряд ли протянет еще неделю.
Похоже, на том свете спохватились: а где же этот перец, неужто все землю топчет? Вот и слег старик, с постели не встает, не ест вовсе, а начинает говорить — путает дочь Валентину с покойницей тетей Таней. Заговаривается, одним словом… Помню, пару лет назад, осенью, я тогда только развелся и перебрался к матушке, возвращаюсь с работы, — он стоит у калитки. Поманил пальцем. «Ты один сейчас?» — «Один». — «И я один. Пойдем по девкам?»… Правильный был старикан. До рая вряд ли доберется, а черти с ним в аду не соскучатся. Таких долгожителей в нашей родне сейчас близко нет, и нескоро будут.
В службе энергетика — новенькая. Определили ее в кабинет с машинисткой. Хорошая работница: ножки-бутылочки, и попка под юбкой круглая. А еще колец на пальцах десятка полтора.
— Золото, а не человек, — сказал Толик В. — Чистое золото.
— Тут даже и спорить не о чем! — согласился Костя, — Если взять ее и тебя, она — ценнее. За тебя в чистом виде и рубля никто не даст, не то, чтобы чего.
— Нет, рубль должны дать. У меня фикса из желтого металла.
— Это вас зависть душит, — вступился я. — Шляетесь без колец, так и молчите в тряпочку. Лично я не против золота.
— А кто против? Я к золоту хорошо отношусь, пусть носит, пусть даже мизинцы в кольцах будут, — сказал Толик В. — И потом: золото — сильное воспитательное средство. Был такой случай. Работает на обогатиловке электрик по фамилии Вацуев, у него на всех зубах фиксы золотые. Этот джигит по молодости, чуть что — закипал, как чайник. Где бы ни начали кулаками размахивать — он всегда в гуще! И вот однажды ему половину золотого запаса высадили. Так удачно в челюсть въехали, что фиксы дождем брызнули, а некоторые — прямо с зубами! Он горевал недолго, новые поставил и решил «обмыть». И снова с кем-то схлестнулся, и ему опять сколько-то удалили. А ведь после того, как фиксы изо рта вылетают, они уже не вацуевские. Тут уж — кто быстрей соберет. Он и в третий раз поставил, а затем взял карандаш и начал считать: какова цена кулачных забав? Теперь я не знаю голубя миролюбивей. Больше того, если где, какая неприятность, он за челюсть схватится и — бежать… Золото учит гуманности, а самые агрессивные это — беззубые.
Позвонил Степе. Трубку долго никто не брал, а потом Степа нетерпеливо ответил:
— Некогда мне, бланк заполняю, всю подноготную про себя: где родился, где учился; про Файку даже, хотя она здесь ни при чем. Тут такое дело! Кемеровские литераторы пошли в интернет, и я с ними. Буду теперь в интернете, так что, если заглянешь, можешь прочитать обо мне. Народу, понимаешь, всегда интересно, что поэт из себя представляет…
Вчера по «Пульсу» шумная новость: «Кузбасс», вдобавок к «бронзе», взял кубок России по хоккею с мячом, уделав в финале хабаровчан. Один, самый забивной нападающий, после игры получил прямо из рук Губернатора ключи от новенькой «волги»!! Здесь я согласен: правильно, что сразу, при всем честном народе отдали. Подари Губернатор «волгу» на следующий день — кого бы это взволновало? А так все смотрят, и всем приятно. Вот, думают, гол забил — на колесо заработал, еще три — на три колеса. Десяток голов — на руль и заднее сиденье. И так — пока крышей не накроет. И теперь, после «волги», пацаны не чинарики по подъездам начнут сосать, а мозгами пошевелят и возьмут клюшки в руки.
Утром мороз минус восемнадцать. Начал чихать и кашлять — как бы простуду не подхватить. А матушка сегодня собирается воткнуть в ящички помидорные семена. Летний сезон открывается!
Я сейчас, наверно, кофейник включу.
Иванушкин, наш профсоюзный председатель, зазвал на собрание в честь Дня коммунальщиков. Завтра в три отвезут на автобусе в ДК «Центральный». Собрание общегородское.
Воздух на улице к обеду прогрелся до минус пяти. Небо чистое, снег на солнце запекается сверху корочкой. Значит, дороги поземкой переметать не будет. За обедом убрал в себя сосиски с гарниром, полстакана сметаны и булочку с кефиром.
В столовой трое рабочих вернули ватрушки на раздачу:
— Мы так сильно наелись, что для ватрушек не осталось места.
Работники столовой закричали:
— Забирайте с собой — вы же деньги за них заплатили!
Но те были непреклонны:
— Спасибо, мы пообедали плотно.
А еще кто-то утверждает, что мы плохо живем. Уже ватрушки не лезут!
Телефон отключился, и не могу никуда позвонить. Как подумаешь — прямо холодно спине: вдруг кто-то ждет моего звонка?

13. 03., четверг

Прошедшей ночью до половины второго не мог заснуть. Ворочался с боку на бок и, перебрав разное, пробовал думать о работе, но даже это не помогло. Да еще коты, орущие за окном, разбередили душу. Сейчас глаза не слипаются, дремота подступит после обеда. Одно обнадеживает: в три на собрание в ДК, если ничего интересного — там посплю.
Накануне вечером был у Степы. Его с Ираклием поездка в Кемерово по издательским делам получилась не совсем удачной. Прямо сказать — провалилась. Их хотят ободрать, как липку.
— Тридцать пять тысяч за какую-то вшивенькую книжку! — кипит Степа. — Да еще заявляют, что скидку большую делают. Мы, говорят, на уступки вам идем. В этих издательствах — жулик на жулике!
Степа решил пока отказаться от сборника. Взялся за другие дела — готовит подборку стихов подающего надежды студийца для городской газеты:
— Вот — пишут люди. Человек восемьдесят лет молчал, а тут к слову потянуло. Что-нибудь, не исключено, и вылезет талантливое.
Степа убежден, что божественные глаголы сами пробивают дорогу в стихи. И я с ним согласен. Я даже больше скажу: стихи с глаголами любыми путями рвутся в печать, если видят, что автор застенчивый! Когда я учился, один малый из соседней группы — у него с божественными глаголами было не очень — опубликовал стишок в «Студенческом меридиане». Вскоре выяснилось, что это не его стишок, что это стишок его знакомого. А сам знакомый боялся возможной славы и никуда ничего не отправлял. А тот, который отправил, уверял нас, что он просто решил показать стишок редакции, но по рассеянности поставил свою фамилию. Все это, по большому счету, не имеет никакого значения. Главное, что стишок дошел до читателей…
Через десять минут ехать в ДК «Центральный».

14. 03., пятница

Был вчера на торжественном собрании. Народу в зале набилось — ни одного пустого места. Да, много нас, коммунальщиков в Асинске, очень много! И это ведь еще не все, а только те, кого пригласили. Если б нам какие-нибудь лозунги над головой поднять и на улицы высыпать — никакая милиция не управится. И грамоты вручили многим. А сами награжденные, как только их называли, вприпрыжку выбегали на сцену. Еще бы — каждому лестно, когда его награждают и руку жмут…
Впервые слушал выступление кандидата в градоначальники. Нет, не зря я угольного директора выделил! Абсолютно подготовленный мэр — абсолютно! Я восхищался, глядя снизу из зала. Прежний мэр был такой, что соплей перешибешь, а этот — нет. Рост под метр девяносто, широкие плечи, усы. Не знаю, кто как, но я лично буду голосовать за него. Давненько у нас не было такого мощного кандидата, в отглаженном пиджаке, в лакированных ботинках и при галстуке. Исключительно авторитетный вид; да что там — любой президиум собой украсит!
И начал по существу:
— Население в городе убывает. Это так. Сами понимаете, не в Китае живем. У нас количество рожениц не зависит от числа забеременевших. Женщина далеко не всегда решается завести ребенка: то-се, зарплата опять же... На счету каждый младенец, этим нельзя разбрасываться. И здесь недостаточная пропаганда здорового образа жизни. Бег на лыжах, спортивная ходьба и домоводство подготавливают к материнству. Но случаются недоработки. Если женщина собралась на аборт — мы вправе преградить ей дорогу…
Он так увлекся, что даже заперебирал ногами, и трибуна как бы чуть-чуть передвинулась.
— Возьмем семьи. Мое мнение на этот счет однозначно: когда люди проживают вместе — состоят они в браке или не состоят — им приходится много чего приобретать: ковер, телевизор, холодильник, мебельный гарнитур. И если они прекращают отношения, вопрос о разделе имущества перед ними встанет. Тут уж от них зависит: хлопнут они, как говорится, спина о спину цивилизованно или со скандалом. Я против тех, кто разводится со скандалом. Опять же — дети…
И в зале, я видел, полное удовольствие, и многие между собой перемигивались — вот, мол, до чего хорошо говорит! Иванушкин, он впереди сидел, обернулся и палец большой вверх поднял. А некоторые так сдвинули брови, что и сами, казалось, готовы были произнести что-нибудь значительное.
Сегодня собрание здесь, в Красном уголке. Конечно, на такое выступление, как у кандидата, и надеяться нечего. Наш генеральный может чего-нибудь ляпнуть, но разве удовольствие при этом получишь…
После работы — к Гале, на поминки.
Ходят слухи, что зарплата после обеда выдаваться будет. Это бы неплохо. Еще одна счастливая новость: в связи с праздником — с Днем коммунальщика работаем до трех.
…Денег я сегодня, видимо, не дождусь. Вся база стоит возле кассы. Еще два часа обязательного сидения, и можно отправляться домой.

18. 03., вторник

Вчера я отгул брал, потому что вчера закопали дядю Колю — отжил свое. Лицо у старика было довольное, болячки его больше не мучили. До дня рождения так и не дотянул. Это разумно. Ведь если отмечать день рождения, а вслед за тем хоронить и устраивать поминки — затраты будут больше. А так — экономия.
Отвезли его на автобусе в село Судженку, положили рядом с тетей Таней. Земли вокруг еще на многих мертвецов хватит, могилки вольно разбросаны, не жмутся одна к одной. От снега и от березовых стволов кладбище уютное. Деревенские, кто-то говорил, даже умирают охотно — воздух за околицей чистый, лежи себе да лежи… Матушка тоже ездила. Старый дом — ему уж под сотню, из которого вся родня наша вышла, и в котором теперь чужие люди, оглядела, но ничего не сказала.
От последнего проулка впереди машины бежала, головой потряхивая, лошадка. Правил ею крестьянин, а крестьянский сын в драной ушанке швырял из саней на подтаявшую дорогу еловые ветки. Матушка одобрила:
— Смотри: все как надо, все как прежде было! В городе сейчас и похоронить толком не умеют.
Четверо деревенских копщиков суетливо толкались, закидывая могилу землей. На измученных рожах было одно желание: поскорее получить за труды. А с той стороны — зуб даю! — принимают новую душу небритые ангелы или черти с грязными копытами и точно так же норовят в два счета спроворить постылые обязанности. Может, еще и монетку между собой подбрасывают: кому повезет увильнуть от хлопот с душой. И ангелы, наверняка, не в смокингах. В смокингах немецкие души принимают...
Поминали старика, вернувшись из Судженки, у Валерки с Натальей. Народу набралось человек двадцать. Выпили за усопшего, за то, что Бог дал — Бог взял, за то, что все там будем…
В пятницу я зарплату все-таки получил. А сегодня занимаюсь мелким сочинительством. Перед самым обедом явились два репортера из Кемерово («АиФ в Кузбассе»). Времени, говорят, у нас в обрез, долго мы тут торчать не намерены, поэтому давай способствуй написанию статьи. Я, говорю, с противогазами дело имею, и статья мне ваша как-то до одного места. Ничего не знаем, говорят, на тебя ваш генерал пальцем указал… У генерала работа, слов нет, трудная, но когда наступают моменты указывать на кого-нибудь пальцем, я бы мог иногда его подменять.
Затем набежала Сидоровна: набросай еще одну заметку о должниках. Набросал. Соседи мои разлетелись после обеда кто куда.

19. 03., среда

Завтра прокачусь на водозабор. Машины, предупредили, не будет, придется пилить за город рейсовым автобусом. Лидия Сергеевна задумала проверить готовность своих слесарей и затеяла пожарные учения. Она командует там двенадцать лет. До нее был Смородин, про него говорили: баба! А у Сергеевны, наоборот, хватка мужика. Если что — скажет так, что любое сердце растает… На следующей неделе собираюсь на очистные, а то сегодня оттуда сообщили, что начинают забывать, кто я есть и чем занимаюсь. Надо, надо там какие-нибудь учения придумать, погонять туда-сюда, а то я им давно работать не мешаю.
С Сергеевной созвонился, завтра девятичасовым автобусом еду. Думаю до обеда управиться и к часу постараюсь вернуться.
А после работы снежок покидаю. Погода теплая, на крышах сосульки метровые. Пора весне помогать: чаще шевелишь, — быстрее тает.

20. 03., четверг

Был на водозаборе, на пожарных учениях. Условные погорельцы глядели, как с похмелья, и едва передвигали ноги.
— Все вокруг полыхает! — кричала Сергеевна, взмахивая руками. — Кулинич, развратник старый, чего ты ползаешь, как беременная блоха? Представь, что не станция первого подъема горит, а стайка в твоем дворе! Сейчас сгорят две свиньи, которых ты собрался резать. Уж вся крыша огнем охвачена! Нет, не засолить тебе сала и не наделать колбасок из свинских кишок! Набатников, а тебя куда понесло?
В ответ команда слесарей шепотом материлась и лениво разматывала пожарные рукава.
— Быстрее, быстрее, — командовала Сергеевна. — Подключайте к гидранту!
Я стоял среди условного огня, и собачонка сторожа, скаля мелкие зубы, бросалась на меня со злобным лаем. Воображала, что это я затеял тут суматоху.
— Не зря держим, охраняет! — приговаривала Сергеевна, подталкивая ее к моей штанине.
Когда возвращался обратно, повалил снег, поднялась метель. Крупные
хлопья замельтешили вокруг автобусного павильончика. Поля по обе стороны дороги и дальний березовый колок нырнули в буран и пропали.
Пришлось спрятаться внутри павильона. Здесь же укрылись еще две пассажирки.
Одна из них, в толстой вязаной шали, говорила:
— А что ты хочешь — Настя еще в детстве дурой была. Если девушка не рожает — она много теряет. Во-первых, пособие на ребенка, льготы разные.
Сейчас вон некоторые даже из детских домов забирают. Как вы смотрите, — обратилась она ко мне, — опекунство — это выгодно?
Я подумал.
— Что касается родов, то у нас на улице одна родила пятерых. Одного за другим. Может, она и обрадовалась вначале, да только потом не знала, что с ними делать — все так медленно росли, что любое терпение лопнет! И она сдала их в детский дом. А ее родная сестра, у которой своих не было, через полгода оформила опекунство. Вышло так, что и дети видят родную мать, и государство опекунше приплачивает. Так что если девушка рожает, у нее, по крайней мере, должна быть сестра.
— И что — сестра так их и воспитывает?
— Нет, через год сдала обратно — они стали воровать из сумочки сигареты...
А вьюга разыгралась не на шутку. Как давай трясти павильон! Подошел автобус, мы сели и уехали.

24. 03., понедельник

В субботу вместе с нашими — Ольгой, еще одной Ольгой, Людмилой, механиком Грилем и другими съездили на лыжную базу.
На конторском «пазике» подкатили прямо до места.
Здесь, на базе, хороший отдых придумали для трудящихся. Лыжи с ботинками дают напрокат.
Я как взял пару в руки — сразу на трассу потянуло. Я так заторопился, что чуть палки в дверях не сломал. Полтора часа отмахивал на лыжах — аж спина покрылась испариной. Но поначалу было ничего. Бегу, дышу, все нормально. И здоровья столько, сколько я в себе не подозревал. Елки к самой лыжне высыпали, снег на лапах. Затем уставать начал. Потом желание возникло лыжи сбросить. И, главное, стало мерещиться, будто полдня уже бегу. На часы глянул, — десять минут прошло. Мне еще два часа рекорды ставить! Заплакал и побежал дальше. Чего, думаю, в этот лес поперся?...
А после забега был костер на полянке, кувыркание в снегу, снежки, общий стол и, конечно, холодненькая под сало и сосиски. Усталость прошла, спина высохла, и лыжи, когда возвращались к базе, я обнимал, как Анюту. Обратно ехали с песнями. Я тоже, вроде бы, пытался петь и хотел даже сплясать, но места в автобусе оказалось мало.
Вернувшись домой, уснул, а, проснувшись, отправился к Аннушке. По дороге закурил. И так мне тошно стало от сигареты, такой невозможной она показалась, что, обогнув школу №32 со всеми ее придурками, швырнул окурок в снег с твердым намереньем завязать с этим делом. Завязать тут же, раз и навсегда. Собрать всю волю и — завязать!.. А что, попадаются ведь люди, которые не курят. Степа Побокин, например.
В воскресенье сходил на базар, а перед базаром заглянул в «Юбилейный» — там бутиков сейчас понаделали — чем только ни торгуют! Купил наручные часы, белорусскую «Электронику».
Не курю. Есть все-таки во мне сила воли. Без курева, в новых часах даже время идет по-другому. Не то, чтобы медленней или быстрей, но внутри, как будто, веревки из меня кто вьет. После еды — сигарета на уме.
Вечером сегодня — к Щучкиным, девять дней дяде Коле. Анюта чего-то вдруг всполошилась: как бы, говорит, ты в рюмке окончательно не утоп!
Скажет ведь тоже: «не утоп»! Женщины в таких делах ничего не смыслят. Выпивка — дело тонкое. Тут с умом надо… Однажды прихожу к Степе, а они с Юркой сидят, выпивают. Причем, основательно — Степа, вставая, стену руками придерживает. И они мне говорят: садись с нами, у нас еще есть. А я давай кочевряжиться — мол, и на улице холодно, и газеты дома не читаны. И ушел… И чем все закончилось? А тем, чем и должно было. Я подвернул ногу и хромал неделю, а они утром похмелились, и все нормально. Нет, не надо мне было уходить! С тех пор я взял себе за правило: прежде, чем не выпить, — хорошенько подумай.
Но иногда не выпивать все-таки необходимо.
Когда, во Владивостоке, я ушел в общагу (это было после первой жены), нас в комнате оказалось четверо. Причем, двое жили там давно, и ничего особенного сказать о них не могу. А еще один появился вместе со мной по той же причине: его выставила жена. Он сразу объявил: «Я люблю читать книжки. А еще пишу стихи, мои стихи публиковали в газете!» Но вместо стихов и книжек он вынул «столичную», набулькал в стакан и выпил. Причем, так быстро, что я не успел спросить, какие книжки он любит читать. Я попытался догнать и на одном градусе узнать, но он только разводил руками. И я подумал: он пьет за нас двоих — и у него хорошо получается! — значит, я должен что-то делать за него. Я начал читать книжки. Чем больше он пил, тем больше я читал. А когда у него возникали паузы — не знаю почему, но возникали — я тоже чувствовал такое отвращение к книжкам, что аж мутило. А потом мы опять брались каждый за свое. Таких отчаянных, как мы, не было во всей общаге! Мы продержались полгода, пока нас не разогнали... Надо помогать друг другу. Надо нести хотя бы часть ноши другого, которую ты в состоянии унести.
Заглянул сильно растроенный Виталий Иванович.
— В чем, — спрашиваю, — дело?
— Да вот, — говорит, — война в Ираке!
— Да, — говорю, — доберутся скоро американцы до Саддама Хусейна, как пить дать — доберутся! И будет ему крышка. У них такая сильная армия, что они любого диктатора могут прищучить. Если бы я был диктатором — я бы ни за что с американцами не связывался. Уж лучше свободу дать каким-нибудь курдам.
— Так-то оно так, — завздыхал Виталий Иванович. — Но пока американская армия теряет солдат. Вчера еще двоих замочили.
Смерть — это серьезно. Я отложил в сторону недоукомплектованный состав нештатного аварийно-спасательного формирования.
— А как замочили: в бою или так, по ошибке?
— Об этом не сообщают, но, думаю, что их подстрелили в бою. Иракские вояки тоже не палками вооружены.
— Тогда все правильно! — говорю. — Войны без потерь не бывает. И чем больше потерь — тем лучше. Тут как в драке: если у одного рожа разбита, а у другого ни единой царапины — то это, как бы, ненастоящая драка. Победа оплачивается кровью. А если крови нет, то победители должны хотя бы чуть-чуть пострелять друг в друга. Иначе, о каких жертвах они будут потом вспоминать? А так за них это делают иракцы.
Виталий Иванович склонил голову на плечо:
— Я понимаю, без потерь нельзя. Но зачем двух подстреливать? Хватило бы одного!
— Как — «зачем»? Мы ведь не знаем диспозицию иракской стороны, насколько основательны были у них окопы и блиндажи, где находились пулеметные гнезда. Может, их конфигурация была такова, что грохнуть меньше двух не представлялось возможным — военное искусство сейчас сильно развито...
Позвонил Степе. Тот на неделе собирается в Кемерово, но еще не решил — когда. Подборку, говорит, в «Огни Кузбасса» повезу. Степа пишет стихи о природе, о перелетных птицах, о плавающих в Яе рыбах и о старом, мудром рыбаке, который ловит рыб на крючок. Все стихи заканчиваются так:

С ветром, с воздухом ты вдохнешь
Чувство гордой любви к России.

Степа озадачен:
— Отчего меня в писательском союзе боятся? Они почему-то думают, что я на них, сволочей, пародии пишу. Мол, мы все пишем о малой родине, но у тебя, говорят, малая родина получается какой-то не такой. У тебя, говорят, она получается раскоряченной, как шлюха… И вовсе она не шлюха! Моя малая родина — это моя Футзияма, я ее рисую словом всю жизнь…
Я знаю — поэзия опасная вещь.
Очень, очень опасная вещь!
У меня, когда я работал в редакции, было много всякого, однако вышибли как раз за поэзию. С треском вышибли, да!
Я временами сочинял стихи, которыми изредка радовал читателей. Тем же самым грешили многие наши дамы. И надо ж было мне в подборку редакционных поэтесс сунуть тот злосчастный стишок! Стишок абсолютно невинный, но в нем значились следующие строки:

…Я — как челн
Среди волн.

Как вышло, что в слове «челн» буквы перепутались местами — до сих пор загадка. Черновика я не сохранил. Редакционная машинистка клялась: что ей принесли, то она и напечатала. Корректорша заявила, что стихов вообще не понимает. Крайним оказался я. Поэтессы осатанели. Это, объявили, я специально сделал. Такой тарарам подняли!... Вот так из редакции я вылетел по причине, о которой даже вспоминать не люблю.
Что касается Степиных стихов — мне Степины стихи сильно нравятся. Я в восторге от Степиных стихов! И ветер, и воздух, и чувство гордой любви — все у него к месту. Каждый выражает свою любовь, как умеет. И если Степа говорит одинаковыми словами — что в этом плохого? Все признаются девушкам одинаково, и начни критиковать каждое признание — мол, образов нет, слова не подходящие, и само признание никуда не годится — в Асинске тогда женатых не будет!
 В «Российской газете» интервью с известным писателем Гришковцом. Известный писатель, понятное дело, круче Степы Побокина, и он может позволить себе любые высказывания. Особенно если корреспондент вопросы задает. Однако тут писатель перегнул: нет, говорит, в природе таких людей — под названием «сибиряки», чтобы от других отличались, чтобы ни на кого не были похожи. Так прямо на всю страну в газете и ляпнул! Странный этот Гришковец… Да — мы отличаемся. И сильно отличаемся! Оттого и сибиряки. У нас, когда надо что-то крепко обдумать, на пару-тройку секунд вырастает вторая голова. Незаметно, но вырастает. А как только дело решено — сразу исчезает. Поэтому какому-нибудь калининградскому писателю, которому до Сибири пилить и пилить, надо утопиться в ближайшем пруду от зависти.

25. 03., вторник

Помянули вчера дядю Колю, девять дней прошло, но пробыл я у Щучкиных (старших) недолго, часа полтора. И, понятно, после того, как выпил, сразу закурил. Сразу же! Сперва одну, потом вторую, а потом не считал. Что это за выпивка, если после нее не закурить?.. Теперь, чтобы отказаться от сигарет, остается одно — найти не растаявший снег и еще раз пробежаться на лыжах. Или без лыж. Как получится.

26. 03., среда

Утром заглянул в Управление, взял график дежурств по городу. Дежурить назначены генеральные директоры — заводов, управлений разных и водоканала, само собой.
Пока разговаривал с Валентиной, дверь в кабинет подполковника была приоткрыта, и оттуда доносились голоса.
— Надо создавать финансовые резервы для ликвидации чрезвычайных ситуаций самими предприятиями и учреждениями. Причем, независимо от организационно-правовой формы! — гремел Фоменых. — И создавать заблаговременно в целях экстренного привлечения необходимых средств. Сейчас, если где-нибудь рванет, ни у кого за душой ничего нет. Поэтому целевой финансовый резерв у предприятий — необходим! Он может формироваться следующими способами: выделением на отдельном расчетном счету собственных денежных средств; оформлением банковской гарантии; заключением договора страхования расходов на ликвидацию чрезвычайных ситуаций со страховой компанией, имеющей соответствующую лицензию. Руководитель предприятия ежегодно определяет порядок создания и устанавливает уточненный объем финансового резерва.
Следом звучал тенорок майора Симановича:
— Как вы справедливо заметили, средства из резерва должны выделяться только на финансирование мероприятий по ликвидации чрезвычайных ситуаций. Я указал бы первоочередные. Это: проведение поисковых и аварийно-спасательных работ; проведение неотложных аварийно-восстановительных работ на объектах жилищно-коммунального хозяйства, энергетики, транспорта, связи, пострадавших в результате чрезвычайной ситуации; закупка, доставка и кратковременное хранение материальных и продовольственных ресурсов для первоочередного жизнеобеспечения пострадавшего населения…
Валентина обхватила руками голову:
— Наслушаюсь их — и сдохнуть хочется. Зарплату в городе платят с задержками, а они — про резервы..
— Ничего не поделаешь, — сказал я. — Офицеры обязаны мыслить широко. Они справляют государственную службу. Только создавать резервы надо где-нибудь подальше, где-нибудь в офшоре, на Кипре где-нибудь, чтобы не сразу дотянуться можно было. Если серьезное что случилось — тогда мотай в офшор за деньгами. А здесь — повод вытащить миллиончик-другой всегда найдется…
Костя сегодня в Кемерово по делам уехал, Толик В. тоже перед обедом скрылся. Солнце за окном припекает.

27. 03., четверг

Лег накануне в одиннадцать. Вечером выходил с лопатой, канаву в огороде прочистил, — будет теперь воде куда убегать. Ночью два раза просыпался,
слышал, как с крыши льет капель; значит, температура плюсовая. Утром сырой снег лип к подошвам.
Позвонил в Кемерово полковнику Крашкину, попросил сбросить по факсу счет-фактуру на новые противогазные коробки. Крашкин обещал дать указание девочкам в отдел, но, то ли забыл, то ли девочки не торопятся. Когда беспечность проникает в самое сердце гражданской обороны — это, я не знаю, как и назвать. Пахнет подрывом обороноспособности.
А тут бачок в туалете кто-то сломал, и туалет забили гвоздями, и о чем бы я сейчас ни думал — все сводится к туалету. Прикрой на неделю хоть бухгалтерию, хоть снабжение — никто не заметит. А прикрой туалет?..
Хорошо, что скоро домой.
После работы хлеба не забыть купить.

28. 03., пятница

Из житейских неприятностей главная — все та же: туалет не работает.
С утра морозно, минус двенадцать.
Электрик и, по совместительству, сантехник Виталий Иванович Запарин открыл в темном коридоре диспетчерской люк в полу, — надо было проверить состояние труб — и после этого решил узнать: когда у него по графику отпуск? То ли он к сыну размечтался поехать, то ли сын к нему… А если Виталий Иванович что решил — откладывать не будет! Не мешкая, он отправился в кадры, а в открытый люк тут же влетела Анна Владимировна, из производственного, и завопила так, что все, кто находился в диспетчерской, высыпали в коридор. Анна Владимировна отделалась ерундой — пустяковой шишкой на лбу и ссадиной на руке, что не помешало механику Грилю сказать о Запарине: «Поймаю — убью!»… Запарину часто не везет. У него, не иначе, судьба такая. Ленка, секретарь-референт, решила однажды подработать. В пятницу после обеда взялась набирать для одного студентика реферат. Два часа долбила по клавишам компьютера. И в это время Виталий Иванович, никого не предупредив, взял и обесточил контору: что-то ему, то ли подсоединить, то ли отсоединить надо было. Двадцать страниц текста — насмарку. Наш кабинет от приемной далековато, но крик, потрясший контору, был таким, словно приемная рядом. Случается, что женщины разговорный язык иногда сильно расширяют. Очень сильно. Но чтобы так…
Хотя, я думаю, Виталий Иванович — самый обыкновенный мужик. Самый, что ни на есть, обыкновенный. Ничего в нем особенного нет. Возьми десять асинцев — и девять из них будут, как Виталий Иванович.
Мечтательность — вот наша главная черта. Еще когда Асинск только начинался, каждый переселенец, едва попав сюда, уже грезил о чудной жизни, что находится не тут, а совсем в других местах, вдали от начальства — я знаю об этом, я читал. Поэтому в любой миг готовый сорваться, он наспех лепил времянку, не сильно хлопоча в смысле удобств. Летели годы, в щели времянки заглядывали то звезды, то солнце, но думка о вольных краях так порой скручивала душу, что дыхание перехватывало. Если б случилось добраться до Австралии на телегах, — никакие голландцы нас сроду бы не опередили! Они бы, в лучшем случае, пескарей у нас в Яе распугивали на своих хваленых парусниках…
А еще асинец способен не только оставить открытым люк в полу и резко обесточить контору. Любой решительный шаг ему по силам! Он может, к примеру, стащить с работы насос-«лягушку», расквасить харю соседу и тут же погладить котенка, налить ему молока и обещать жене бросить пить. Какой-нибудь бельгиец тоже так сумеет, но не подряд, ему требуется время, чтобы осмыслить, а потом совершить все это по отдельности... У каждого из нас имеется свой грех, и мы не просто бережем — мы лелеем его! Чем асинец красив? Тем, что вроде гоголевского казака: растет, как тополь, и также могуч и дик, а при сильном ветре с него сучья летят — во все стороны.
До обеда глаза слипались, после обеда нет. Может, пельмени повлияли — я их сильно поперчил в столовой. Надо проверить в следующий раз.

31. 03., понедельник

Вчера по третьей программе — фильм про обезьян. Ну, вылитые люди! Они даже по деревьям не всегда лазят. Показали две группы. Одна, где обезьяны в авторитете, охотится на другую. То есть, большие люди поймали маленьких людей, задавили и сожрали. К счастью, у нас в городе такое хоть и бывает, но редко.
Возможна поездка в Кемерово, — в среду Толик В. с Костей собираются по своим делам; может, и для меня в машине место найдется. У Крашкинских девочек узнаю о противогазных коробках, нужную сумму мы уже перегнали.
А вот у меня с деньгами как-то… Тут еще затраты предстоят — ближе к маю уголь пора завозить. И горбыль нужен. Пол во дворе совсем сгнил, менять надо. Плахи обрезные в копеечку влетят — проще горбылем обойтись.
— Это мы живо обстряпаем, — сказал Толик В. — У меня знакомый, Стас Пилипенко, на лесопилке работает. Он сделает пару кубометров. И с машиной поможет. Хозяин лесопилки — жадный, так лучше мимо него: дешевле обойдется. Так кубометр стоит тысячу сто пятьдесят, а Стас два куба за пару тысяч сделает. Горбыль у них трехметровый.
— Меня такой вариант устраивает. Только горбыль желательно широкий, чтоб меньше возиться.
— Широкий — так широкий.
…Сходил на почту, отправил письмо, купил три конверта и блокнот. Завтра с утра — в управление к медикам, после обеда на очистные. Послезавтра в Кемерово, в четверг на учебу, в пятницу после работы в баню, в субботу — в клуб. Погода за окном сумбурная — снег с дождем. Сырость, слякоть, дороги жидкие.
…Только что вернулся с планерки. Я, когда шел туда, все думал: как она начнется — обещанная генералом новая жизнь? Отчеты, то-се… Плановый отдел — с цифрами, Каблуков — с покрышками, Костя — с лампочками. Однако Боровков про новую жизнь забыл напрочь. Ему и старой хватило. Весь голос, сколько у него было, обрушил на нас.
— Вы самые настоящие разгильдяи! Дисциплины нет, материалы не берегутся, кругом сплошное воровство! — Генерал выскочил из-за стола и, похаживая мимо нас, а мы сидели на стульях вдоль стен, орал. — У кого тащите? У себя тащите! Прежде чем требовать хорошую зарплату, надо начать вкалывать, как следует. Надо душу вкладывать в работу! А вы весь водоканал по миру пустите и сами сдохнете под забором!..
Мы сокрушенно молчали. Сидели двадцать разгильдяев, глаза в пол и — молчали. Нет, надо что-то делать. Приказ, что ли, какой подготовить? Или позвонить куда?...
Сделал два удачных звонка. Первый — в управление здравоохранения; сказал, что завтра утром подъеду с договорами. Второй — в Кемерово, в областное управление гражданской обороны, предупредил, что буду в среду.
Опять заговорили о войне в Ираке. Костя заявил:
— Все дело в нефти. Если уж американцы туда зашли, то обратно ни за что не уйдут. Местных Абдулл отгонят от вышек и сами начнут качать. И никто им не указ, даже ООН.
— Посмотрим, посмотрим, — усомнился Толик В. — Эти вояки не учли, что мусульмане — не какие-нибудь сербы. Мусульмане, они ж ведь не то, что сраное виски — они вино отборных сортов не пьют! Вот у нас на улице, когда двое подерутся, то настучат друг дружке по роже и быстро мирятся, чтобы перемирие вспрыснуть. А с непьющими драться — себе дороже. Им непонятно: зачем перемирие, если один глаз хоть и заплыл, но другой-то еще видит?

1.04., вторник

Накануне вечером с Анютой поругались. А из-за чего — я так и не понял. Но догадался. Ей надо, чтоб я гвозди в стены вбивал, а она бы меня пирогами кормила. И чтоб так было всегда. Сам же я мечусь между гвоздями и пирогами и не пойму: а мне-то что надо?
Утром был у врачей, договор подписал, и один экземпляр им оставил. Заглянул попутно в их библиотеку, в соседнем здании, увидел старую знакомую, а она меня не узнала.
Перед обедом отправился за город, на очистные сооружения, с проверкой. Добрался на их дежурке — она в столовую за продуктами приезжала. Проселочная дорога размякла, вся в лужах, две коробки с молоком и мешок с хлебом подскакивали на ухабах.
Начальник очистных сооружений Горелкин, плешивый, сухой и желтый, появившийся здесь лет шесть назад из-под Семипалатинска, встретил возле ворот. Не дожидаясь, пока сторож откроет ворота, я проследовал через калитку и объявил:
— Начнем с осмотра территории.
Мы побывали в котельной, в хлораторную заглянули. Оператор, рыжая девчонка в конопушках, увидев меня, переполошилась. Это правильно. Проверяющий должен вызывать смятение и нервозность у тех, кого проверяет.
Я надул щеки и противным голосом подполковника Фоменых спросил:
— А что вы будете делать, если кто-нибудь зайдет к вам в хлораторную, и на него упадет провод под напряжением?
— Да как же такое может быть? У нас провода не падают. Вот Сергей Иваныч Ядыкин заходил и на пол шмякнулся, так он на швабру наступил. А чтоб провода падали — ни одного случая.
— И все-таки?
Конопатая совсем потерялась. Она захлопала ресницами, глянула на Горелкина, на пучок проводов на стене и неуверенно сказала:
— Ну, это… Возьму палку и откину.
— Кого? Пострадавшего?
— Нет: провод.
— А потом?
Она еще сильней захлопала ресницами.
— Надо оттащить пострадавшего, — назидательно сказал я, — пощупать пульс на шее и, если никакого пульса нет, приступить к реанимации. Первым делом расстегнуть куртку и рубаху. И ремень на штанах, чтоб кровь свободно циркулировала. Затем ударить кулаком в грудь — для запуска сердца. А если это не поможет, начать непрямой массаж сердца и искусственное дыхание. Запомнили?
Конопатая всхлипнула.
— Когда после поражения током пострадавший окочурится, четыре минуты или даже пять минут он еще не совсем мертвый. То есть, он мертвый, но его можно оживить. Если, конечно, не допускать ошибок. Это в жизни вы можете ошибаться, сколько в голову влезет, а здесь надо делать все, как полагается.
Конопатая насупилась и взглянула на меня враждебно.
Затем мы покинули хлораторную.
Над головой, на мачте, в разные стороны торчали четыре прожектора.
— Работают? — осведомился я.
— Два. В остальных лампы перегорели.
Я укоризненно покачал головой:
— Это придется отразить в предписании!
Горелкин, как провинившийся школьник, семенил рядом. Ничего не поделаешь, любое производство так устроено: кто-то спрашивает, а кто-то отвечает.
Ветер неожиданно изменил направление и налетел от приемника сточных вод. Я поперхнулся, скривился и зажал пальцами нос.
Горелкин мстительно хмыкнул:
— Запашок, конечно, имеется. Все, что после человека, всегда пованивает. Здесь, образно говоря, отхожее место, сюда городская задница день и ночь испражняется.
— Как у вас терпения хватает? Это ж настоящая газовая атака!
— Привыкли. Если мы живем, значит и без остального никак. И никуда от своей природы, хоть в лепешку расшибись, не деться, — сказал Горелкин.
— Да после такого весь нюх пропадет! Никаких запахов не различишь.
Горелкин снисходительно посмотрел на меня.
— Это вы, не зная, говорите. Я поначалу тоже так думал, а, оказалось, тут нюх, наоборот, обостряется. Мы ведь даже гадим не одинаково.
— Что за ерунда? Какие-то странные фантазии!
— Вовсе нет. Около приемника — приезжайте в разные дни — сразу заметно. К примеру, после Нового года над стоками отчетливый сивушный дух, а сами они пузырятся, как шампанское. Зато в Рождество от них веет — могу поспорить — ладаном и елеем! Можно подойти, осенить себя крестом и благостно постоять рядом. Мирские заботы отлетают, и думаешь не о лампах на прожекторах и не о каких-нибудь там проверках, а только о вечном. А вот двадцать третьего февраля дышать невозможно от запаха портянок. И так из года в год, без изменений. За исключением, разве что, июня. В июне блевотиной стало меньше тянуть.
Мы вернулись в контору. Я был строг и придирчив. Пересчитал огнетушители, пригрозил тренировкой с эвакуацией, в лаборатории устроил небольшой разнос. Но, даже проверяя, нельзя заходить слишком далеко. В любой проверке надо знать меру. Спросил про баню. Баня, услышал, в полном порядке, хоть сейчас можно топить и мыться…
Обратно топал пешком. Что делать — бензина для машин дают в обрез. Полтора часа добирался до остановки к химзаводу. Попутно заглянул на кладбище. Снега полно, внутренние дорожки никто не чистит. Кое-как, утопая по колени, пробрался к своим. Памятники целы, фотографии не разбиты. Значит, зима для покойников прошла без происшествий.

3.04., четверг

Вчера — в Кемерово. Был у Крашкина, забрал противогазные коробки.
Из городского управления утром звонили. Ведущий специалист Валюша Сафьянова обрадовала: к нам едут ревизоры. И сказала, что они секретные. И по секрету сообщила, чего они проверять собираются.
Со второго этажа рабочего кабинета обширный вид на окраину Асинска. Поляну перед окошком обследует скворец — с юга домой вернулся. Первый скворец, которого вижу в городе. Жрать, наверно, хочет с дороги. С поляны он перелетел на березу, оттуда спланировал на провод, дальше я следить не стал. А когда вновь глянул, — его на проводе уже не было.

4.04., пятница

Горбыля вчера не привез. Толик В. появился уже в три, а должны были ехать с ним. На сегодня наметил горбыль и — в баню. С баней на очистных может быть и получится, а вот с горбылем — вряд ли. А горбыль нужен — и на дрова, и на другие дела. Если решимости наберусь, надо пол во дворе менять, а то совсем сгнил.
Все идет к тому, что сегодня попаримся. Зато с горбылем осечка. Доставка откладывается до следующей недели.
Электричества нет, столовая не работает. И это я, называется, в одном кабинете с энергетиками сижу! Хоть бы бутерброд какой съесть.

7. 04., понедельник

В пятницу после пяти отправились в баню и Мишку Томского с собой захватили. Каблуков заранее позвонил, и натопили — лучше не надо. Ну и мы не с пустыми руками: тормознули около магазина, запаслись, как положено. Сумку с бутылками, чтоб не разбились, Канарейкин держал на коленях.
— Самое главное — не перепить. Самое главное — не перепить, — повторял Лев Львович.
Но при том количестве водки, что мы набрали, сделать это было невероятно трудно.
— Плохо, что нет клубов по интересам, — заявил Славка, когда «газель» энергетиков, вырвавшись из города, пролетала мимо кладбища. — Пойти некуда. Из-за этого приходится пить. Вот придумал бы профсоюз вылазку на природу. Лучше всего — зимой. Чтоб большой компанией, с лыжами, с песнями…
— Был я на природе, — угрюмо сказал я. — И большая компания, и лыжи были. Но как пел — не помню.
— Эх, — сказал Славка, — какие-то мы нескладные на этот счет. Нет у нас привычки чаи гонять.
— А зачем? — удивился Толик В. — Ты пробовал выпить сразу полтора литра горячей воды с сахаром? То-то!
В этот момент мы подрулили к воротам канализационных очистных. На месте выяснилось, что нет мочалок. Ни одной. Зато были веники. Толик В. философски заметил:
— Без мочалок обойдемся. Что мы — грязь сюда отмывать, что ли, приехали.
Баня на очистных толково устроена. Есть и парная, и душ, и даже бассейн. А еще — отдельная комната с широкими лавками и длинным столом из струганных досок.
Для начала, постояв под душем, забрались в парную. Плескали воду на камни, распаривали веники и, выгоняя из себя пот, млели на широком полке.
— Когда я служил на севере, — сказал Каблуков, — мы у себя на минном тральщике так делали: деревянный каркас, внутрь опускается брезент, крепится по краям. Получается громадная лохань, два с половиной на полтора метра. В нее шлангом из машинного отделения подается морская вода — уже использованная для охлаждения машины, в ней градусов пятьдесят. И вот после вечерней вахты в кубрике раздеваешься, нагишом вылетаешь на корму — и прямо в лохань! Над головой звезды, снежок на рожу падает, уши морозцем поламывает, а ты лежишь и нежишься в горячей воде. Старпом, бывало, грозится: «Вы, сукины дети, если будете плохо вахту нести, я это ваше корыто прикажу разобрать!». Действовало безотказно.
— А у нас в наладке, в Новороссийске, в этом тоже толк знали, — подхватил Толик В. — Сауна и холодный бассейн. Посидишь при температуре сто десять градусов, дождешься, что жар уже не в тебя, а из тебя лезет, выскакиваешь и с бортика — нырк! А там, от ледяной воды, все, что между ног, съеживается до размера горошин. А потом опять в сауну. Игра контрастов! После этого и пивко хорошо идет, и водочка.
И мы сразу вспомнили про наши запасы. Первый час еще организованно поднимали стаканы и за электриков, и за котельные — Костя за них тоже в ответе.
Лев Львович подначивал:
— Мне приснился сон: труба в котельной упала.
Потом, все больше вразнобой, постанывая и покряхтывая, хлестали себя вениками, стояли под душем, отмокали в бассейне. И снова тянулись к столу. Пили уже, как бы, машинально. И вот, когда наступила последняя ясность, случился у нас такой разговор.
— Полный развал судебной системы, который мы наблюдаем сегодня, угрожает непоправимыми последствиями для всех и каждого, для всей страны, — сказал Лев Львович, икнув и почесав в паху. — С практической точки зрения, в стране не остается других способов защитить гражданские права, кроме как выйти на улицы. Без уверенности людей в государственных институтах, потенциал грубой силы как метода управления не бесконечен. Потребность в справедливости, правах человека и защите достоинства — это то, чье время пришло, и что сегодня ищет пути своей реализации. Опять же — взятки…
— А что такого? — сказал Славка Канарейкин. — У нас брать взятки всегда считалось делом незазорным. В девятнадцатом веке даже книжка была «Как правильно брать взятки». Это отражение общественной ментальности. И потом мы все-таки очень быстро шагнули из тоталитаризма во вполне либеральное общество — в принципе.
— Надо брать плетку в руки и драть всех подряд! — объявил окосевший Толик В. — Девок, мужиков — всех. Согнать на площадь и — драть!
А я еле сдерживал себя. В речах ощущался явный недостаток патриотизма. Я глотал водку и от возмущения даже не закусывал! Нет, как тут оставаться в стороне? Я пришел в волнение, увидев этот, прямо скажу, критический настрой. И я не смог промолчать. Будь другой на моем месте, он поступил бы так же.
Я встал, едва не зацепившись за угол стола. Мои осовевшие друзья взглянули на меня, точно кролики. Слова, брошенные мной, растревожили бы самое черствое сердце:
— Я говорю вам — рассеянным по городам, гибнущим поодиночке патриотам: выше голову, мы еще пригодимся России. Я говорю вам — московским оппозиционерам, вождям партий: без патриотов, без патриотизма вам не поднять страну. Я говорю мертвым — мы не дадим раздавить себя!
Ничего не ответили мне друзья — полезли в парную.
А потом, помню, звонили в таксопарк, чтобы еще водки привезли. А вот как с привезенной управились — это уже смутно. Мишку Томского будили в бассейне, он там спрятался от нас и заснул. Потом искали на дне Мишкину челюсть.
Выскакивали на воздух и кувыркались в не дотаявшем снегу, но только вывалялись в грязи…
Из бани поехал к Анюте, она меня быстро затолкала в постель. А утром в субботу спину отмывал. На душе скребли кошки. Степа в таких случаях поступает мудро: надо, говорит, прощать себе недостатки, кто как не мы должны это делать?
А сегодня мывшиеся в пятницу делятся с утра впечатлениями. Трусы в раздевалке на этот раз забыл Костя. Дома скинул штаны — жена охнула и кинулась проверять: точно ли он в бане был? Мишка оставил шарф, а Толик В. — полотенце. Славка сунул куда-то рубаху, Лев Львович Каблуков обронил золотую цепочку, я не нашел одного носка. Опять же ненароком расколотили лампочку. Эта баня какая-то заговоренная. Сколько уж ездим в нее, и каждый раз что-нибудь забываем. К обеду с очистных привезли полную сумку наших потерь. Лев Львович Каблуков сказал, что в следующий раз не возьмет цепочку. А мне что — носки дома оставлять?
Были с Костей на планерке. Генерал расстроен, даже ругался как-то вяло, без огонька и задора. Тучи над конторой не рассеиваются. Конечно, каждому приятно хапнуть водоканал. Это ж не какая-нибудь торговая точка. Здесь одних двигателей не сосчитать. Если медь из них в приемный пункт сдать — озолотиться можно…
Обратил внимание: все были в летних туфлях, один я в зимних ботинках. Надо переобуваться.
С горбылем сорвалось. Напоминать Толику В. больше не следует.
Не забыть утром банку кофе купить.

8. 04., вторник

Банку кофе купил. Толик В. тоже принес. Теперь хоть запейся. С утра солнечная погода, к обеду снег наверняка поплывет.
Дед Ядыкин заглянул. Он недавно из больницы, две недели пролежал с хондрозом. Ставили по четыре укола в день.
Крутит головой, удивляется:
— Я за всю жизнь столько уколов не принял! Хорошо, что ягодиц две. Подставлял по очереди, чтоб хоть на одной сидеть можно было. Говорят, что хорошие врачи лечат словом. А у нас, если попадешь туда — всю задницу иголками продырявят!
Кемеровская проверка на этой неделе, похоже, откладывается. Ну и ладно, переживем.
Вчера перезимовавшая бабочка билась в стекло веранды, пыталась вырваться на улицу, а сейчас в кабинете, между рамами обнаружил муху, даже две. Все пробуждается от спячки, все зашевелилось вместе с теплом и летит куда-то, летит. На водозабор, что ли, съездить?


9. 04., среда

Заглянул Канарейкин. Он достраивает маленькую закусочную в парке. К лету хочет открыться.
— Комиссии замордовали. Пожарники, экологи, санэпидстация… И все доят. У меня скоро вымя начнет расти.
С неба опять повалил снег, как будто бабочки накануне и не летали вовсе.

10. 04., четверг

С утра — на водозабор. Прокатился вместе с майором Поляковым, из вневедомственной охраны. Поляков, хоть и майор, но не так прост, как кажется.
— Вот вы заключили договор на охрану водозабора. И заключили его с частным охранным предприятием — с ЧОПом, значит. Это неправильно! Там кого попало с улицы берут. Все бывшие менты теперь частные охранники. Я их, прохвостов, как облупленных знаю! Вчера он в отделении балду гонял, а сегодня — в ЧОПе. Договор вы должны заключить с нами. Да, мы берем денег в три раза больше, чем они. Ну и что? Зато мы не продаемся, как некоторые — мы продаем услуги. Даю гарантию: никакая проверка, даже из области, к вам носа не подточит! А с частниками вы хлебнете горя. Я лично буду проверять каждый месяц. И все предписания, чтоб вы знали, будут не в вашу пользу. За этот ваш гнилой забор — крови попью-ю. Ведрами! Вы у меня поносом возле трухлявых досок изойдете! Штаны с тощего зада ронять станете!! И все — по закону. Не обессудьте: люди мы государственные, живем с договоров, у нас их — кот наплакал; мы, чего уж там скрывать, бедствуем. Не жируем, грубо говоря. А потому подбрасываю тему для размышления. Думайте, как следует! На тот же гнилой забор можно взглянуть по-разному.
Вот за что уважаю военных и вневедомственную охрану — за прямоту. Рубят, как есть, без всякой там дипломатии. У них, в отличие от штатских, мысль извилистой не бывает.
— Я согласен: если государство решит опереться на частников — тут ему и крышка. Какой дурак из частников будет думать о государстве? Зачем людей смешить! Тут даже в Администрации Асинска не все успевают о нем задуматься. А частник уж тем более — плюнет на государство и разотрет. И шеф мой в рассуждениях не прав. Но что делать? И среди генеральных директоров попадаются иногда несознательные. Денег ему, видите ли, жалко! Я бы не пожалел. Когда я работал на стекольном заводе, однажды ночью сгорел тарный цех. Вспыхнул и за два часа — до самого фундамента. Директору задали вопрос: почему заранее не заключили договор с пожарными? Директор ответил: он не должен был сгореть!
— Вот-вот, — мрачно подхватил Поляков, — сгорите вы с этими частными охранниками.
— А мы уже горим. В прошлом году комитетчики с проверкой залезли. Муляж взрывного устройства в трансформаторную будку подбросили. Никто не заметил.
— Комитетчики на это горазды. Их, трутней, финансируют по полной, — майор облизнулся, точно кот, вспомнив о недоступной сметане. — А что муляж подбросили… Это у них называется: за звездой слазить. На погоны…
Мы подъехали к проходной водозабора. Открыла контролер КПП, у которой при виде майорских погон всякая радость жизни исчезла с лица.
— А Сергеевны нет. Она к вам на базу уехала.
— Ничего, — сказал Поляков, — и без нее управимся.
Мы с майором вошли в тесную, увешанную инструкциями и распоряжениями комнатку. Охранник, бывший подполковник из следаков, только что собрался перекусить. Перед тем, как впустить нас, он торопливо прикрыл чашку куском газеты. Но по запаху легко угадывались домашние котлеты и картошка. Котлеты были с чесночком.
Поляков сразу выступил вперед.
— Предъявите ваше удостоверение.
Охранник, чьи мясистые щеки еще подрагивали от предвкушения еды, полез в карман.
— Так, Василий Васильевич, а разрешение на оружие у вас есть?
Из того же кармана было вынуто разрешение.
— Как часто вы обходите вверенную вам территорию?
Охранник взглянул на чашку с газетой и глубоко вздохнул.
— Согласно инструкции один раз в пятьдесят минут. Схема движения по территории разработана начальником объекта и утверждена директором водоканала. Здесь все указано. Первым делом я должен пройти вокруг здания реагентного хозяйства — проверить замок на складе с жидким хлором и заглянуть в хлораторную. Далее горизонтальные отстойники. Здесь надлежит удостовериться в сохранности запоров на крышках люков, — толстый палец охранника елозил по схеме, полностью закрывая горизонтальные отстойники. — Затем я направляюсь в административно-бытовой комбинат, поднимаюсь на второй этаж к диспетчеру и спрашиваю: все ли в порядке. И завершение обхода — мимо станции второго подъема, электроподстанции и котельной. Все.
Поляков хищно прищурился:
— А связь? С кем вы держите связь? Допустим, вы обнаружили на территории подозрительное лицо. Как и кому вы об этом сообщите?
— У меня мобильная рация. Выйду на связь с дежурным ЧОПа.
— Выходите!
Из кожанного футляра на поясном ремне охранник выудил рацию.
— «Четвертый», я — «седьмой». Как слышите? Прием!
В ответ послышались шорохи и пощелкивания.
— «Четвертый», «четвертый», я — «седьмой». Прием!
Охранник усилил громкость, и раздался звук, как будто рядом самосвал высыпает щебенку.
— Рация не работает! — радостно закричал Поляков.
Затем, брезгливо полистав грязный журнал дежурств, майор достал из планшетки бланк, сел за столик и начал составлять акт проверки. Он много чего написал, в том числе и: «Рация не работает. Забор гнилой — заменить». Хотя на забор даже не взглянул.
Забираясь вслед за майором обратно в машину, я увидел через окно проходной, как охранник ринулся к остывшим котлетам…
Сразу после обеда выдали зарплату, на неделю раньше. В гортопе узнал, что за пять тонн рядового угля придется выложить полторы тысячи и еще рублей триста за подвозку. С матушкой вечером обсудим, когда выписывать.
На следующей неделе «РИО» обещает заморозки — до минус двадцати. Что ж, минус двадцать, так минус двадцать! Сейчас нас этим не испугаешь. Это осенью все желания летят на юг, а весной, наоборот, на север.

11. 04., пятница

Ночью ударил мороз и выпал снег. И сейчас, в 7.59, небо в мохнатых тучах, ветер. И крупные хлопья слетают и слетают вниз. В апреле такая погода освежает, как в середине осени какой-нибудь теплый денек, когда скинешь на время куртку и расхаживаешь по огороду в рубахе.
Вечером с родственницами играли в лото. Матушка за пару часов просадила Тамаре и Гале 6 рублей 80 копеек, я остался при своих. Проводив сестренок, я заявил:
— Вот, ты говоришь, тебе невестка нужна, а вдруг она окажется, как и ты, мотовкой? Вместе начнете деньги спускать? Что я тогда с вами делать буду? Вы же вдвоем весь дом разорите!
— Подумаешь: шесть рублей, — закипятилась матушка. — Шесть рублей — невеликий проигрыш!
— Как сказать, — цинично набирал я очки на будущее. — Мне бы на пиво хватило. Нет — лучше я повременю жениться…
А перед игрой мы разнообразно поужинали. Я, по случаю получки, огурцов свежих купил, апельсинов, мороженого, а также шоколада, печенья, кефира, лапши быстрого приготовления. Выпил грамм сто разведенного спирта, отчего впал в самое, что ни на есть, благодушное состояние. И тут явились сестренки и обчистили матушку… Лег в постель еще до одиннадцати, и пока не затрезвонил будильник, — спал крепко и без забот.
Мишка выходил на связь: в Ижморском сразу несколько человек отравились, пришлось промывание желудков делать. Шульц, тамошний электрик, купил у какой-то бабки дешевой самогонки. Мишка, рассказывая, сильно удивлялся:
— Какой же он немец, если пьет, как Каблуков с Канарейкиным!
— А немцы — что, не люди, что ли?
— Да люди, конечно. Но ведь немцы все же!
— Ну и что? Если б не пили — до Москвы б не дошли.


14. 04., понедельник

В субботу стирку устроили, а у матушки сердце схватило. Повалилась на кровать, заохала. Пришлось все бросать и вызывать «скорую». Приехали, а у нас тут стиральная машина посредине стоит, ванна с водой, белье в тазах по всей кухне. Доктор с медсестрою в халатах, обогнув тазы, проследовали в матушкину комнатку, поставили три укола.
— Что ж, бабушка, придется вам неделю полежать, — сказал доктор, упаковывая саквояж. — Лекарства я выписал, как принимать — в рецепте указано. И чтобы никакой работы. А в понедельник врача участкового вызовите.
«Скорая» уехала.
— Умру я скоро, — сказала матушка. — Кому все достанется… Пальто почти новое, полотенца махровые, занавески. Ты вот что, ты запоминай: занавески в парилке отпаривать надо, иначе серые станут… Как ты один будешь жить? Не получится у тебя вести хозяйство.
— А я и не буду его вести. Я сразу объявление в газету дам: одинокому домовладельцу требуется экономка.
— Какая еще экономка? — матушка приподняла голову с подушки. — Домработница, что ли? Да откуда ж она знает, где что у меня лежит?
— Так я лишнее выкину, а с остальным она разберется. Зачем мне всякое барахло? Долой его! Занавески твои столетние.
— Чего городишь — какие они столетние? Я их сама на машинке выбивала!
— Во-во, расползаются уже. Потом эти страшные алюминиевые вилки и ложки вместе с буфетом.
— При чем тут буфет? Он после войны купленный. Отец из армии пришел и купили.
— Да. И музейной ценности не представляет. Сдал бы в музей — не возьмут. Самое место ему на свалке. Обязательно выкину!
— Замолчи! Ишь ты — выкидывальщик нашелся! Ты не видел, каким трудом это все наживалось, как каждую копейку приходилось беречь!.. Выкинет он.
— А я знаю, почему ты умереть хочешь. Огород скоро, а тебе морковку, лук на грядки высаживать лень!
Матушка рассердилась и отвернулась к стене… А чего сердиться? Все когда-нибудь окочуримся. Здесь, что называется, без вариантов. И если в том покрове, который возложат на любого из нас, дырочку проковырять не удастся — лучше уж задержаться на земле, привычней как-то. А туда успеем.
Сегодня утром позвонил в поликлинику. Врач должен появиться до обеда.
Шумовка развалилась. Привез с собой и хотел к сварщику подойти, но его нет на базе.
На электриков косяком пошли несчастья: на водозаборе один руку проводом сильно обжег, на «скорой» увезли. А еще одного, с очистных, явившийся в гости свояк непонятно зачем хватил пультом от телевизора в темечко. Дмитриев, энергомеханик с водозабора, сидит у нас и пишет объяснительную. После каждого слова скребет пальцем лоб и щеки надувает. Как ни крути, а вина за ожог на него ложится. И потом — оплата за лечение, то-се…
Нина Николаевна, инженер по технике безопасности, позвонила в больницу. Там спрашивают: электрик? с водоканала? Так-так… Он в реанимации! Дмитриев белеть начал, валидол под язык засовывать. Оказалось: перепутали, о втором электрике, который с очистных, сообщили. А тот, второй, не на работе травму получил, поэтому за него все спокойны.
Нет — если тебя бьют по башке, то лучше все-таки, чтоб на работе…

15. 04., вторник

Вечером лекарство по рецепту для матушки купить.
Из Управления позвонили: срочно создать уголок наглядной агитации! Указание сверху. Срочно — это то, что не терпит отлагательств.
Сейчас развешиваю плакаты в кабинете. Чтобы энергетики минуты досуга проводили с пользой: изучали гражданскую оборону. Правда, плакаты от времени желтые, в шкафу пролежали лет сорок. У генерала на новые денег не выпросишь, а по этим спасаться в случае нападения следует на телеге, влекомой лошадью.
Я думаю: это любому внушит оптимизм! Уж если на лошади можно ускакать от ядерного взрыва, то на машине — тем более…

16. 04., среда

Утром минус четырнадцать, снег под ногами скрипит. В середине апреля хожу в шапке и теплой куртке. Ноги хоть и в туфлях, но мерзнут.
Накануне после работы — встреча в Красном уголке. И не с каким-нибудь там доверенным лицом кандидата или халявщиком из артистов, а с членом Совета федерации! Из самой Москвы к нам приехала.
Народу набилось — многие даже стояли. Так убедительно чешет про сегодняшнюю жизнь — каждый день бы слушал! Я и сам догадывался, что дела наши в гору рванули, но догадывался как-то не отчетливо. А тут с цифрами — прирост и привес; твердая поступь по всем направлениям! Но под конец даже и она выдохлась и шпарила уже без всяких цифр:
— Все должны понимать: есть простые базовые ценности. Свобода, частная собственность и — обязательно! — государство: оно все это гарантирует и защищает. Но вот хоть режьте меня, я не совру, что везде, где они есть, жизнь превращается в сказку. С ними лучше бывает и хуже, но без них всегда — хуже. Взять, к примеру, Северную Корею и Кубу — нищета такая, что срам нечем прикрыть. Зато в Китае создали рынок, и на всех парах летят к частной собственности. И это никакой не западный путь, это путь для всех! Япония — это Запад? А Новая Зеландия и Австралия? Я уж не говорю про Таиланд, Малайзию и Южно-Африканскую Республику. Поэтому наши «патриоты» выглядят дураками, когда говорят, что предпринимательство и частная собственность — не русское дело. Русское. Еще какое русское! Сегодня ты безработный, а завтра — крупный бизнесмен. Порох, как известно, изобрели китайцы, однако теперь он доступен всем. Либеральными ценностями — таким же порохом — нам мешали пользоваться весь двадцатый век. Значит, надо просто вернуть России то, что у нее отнимали и что принадлежит ей по праву, — свободу и частную собственность. И вписать их в суровый российский ландшафт, приспособив к нашим березам так, чтобы получить максимальную отдачу. В то же время надо ясно понимать, что российский рынок никогда не будет копией французского или английского. Россия никогда не будет Америкой просто потому, что российской истории более тысячи лет, а американской меньше трехсот. Без всякого сомнения, в России «делать деньги» никогда не станет национальной идеей, а менталитет русского предпринимателя никогда не будет американским. Поиск правды, истины, справедливости для России и русского народа всегда стоит выше первичных материальных импульсов человека. Однако без рынка мы окочуримся, о нас все ноги вытирать будут…
А сама член — на вид ничего особенного: маленькая, толстенькая, глазки бойкие. На базаре столкнешься, обойдешь, и кошелек в кармане пощупаешь: на месте ли? Вот что значит — свой человек. Я думаю, кружка пива, и горсть сушеных кальмаров были бы ей к лицу.
Слушали ее до половины восьмого…
Сегодня с утра хлопоты у энергетиков: тянули провода и ставили новый телефон генералу. Боровков в последние дни был вне себя: мол, по старому аппарату ни до кого не докричишься!
А зачем кричать, говорит Костя — перекрой нужную задвижку, и через полчаса тот, у кого настала засуха, сам примчится.
Утром заходила рассерженная Татьяна. Она отпускает горючее для машин, а в будочке — как в погребе, зуб на зуб не попадает. В кабинете был Толик В.
— Вы дождетесь, вы у меня дождетесь: я к Боровкову пойду жаловаться! — наступала Татьяна. — Посмотри — я от простуды носом уже дышать не могу!
— А ты ртом больше дыши. Ртом если воздуха набрать — больше получится, и микробы не в тебе задерживаются, а вылетают. Спортсмен, когда бежит — он ртом дышит. И ни один не простудился.
— Вот сам ртом и дыши! Умный какой!
— Чего ты раскричалась? Лето скоро! Денег на отопление все равно не дадут. Закаляйся — здоровье крепче будет. Люди вон в прорубь лезут, на холоде себя изнуряют, а у тебя все под боком.
Проводив шмыгавшую носом Татьяну, Толик В. поведал поучительный случай. В молодости, когда он только начинал работать в наладке — дело было неподалеку от Черного моря — они с напарником однажды монтировали аппаратуру в подстанции. Как-то раз с проверкой пришел бригадир и сунулся туда, где электричества по схеме быть не должно. Еще не успел замолкнуть изумленный рев проверяльщика, как напарник гаркнул: «Бежим!» — и бросился наутек. «Куда?» — догнав его, спросил любознательный Толик В. — «В пивную. Все равно нам здесь теперь не работать!»
У Степы в квартире второй день никто не подходит к телефону. Пропал где-то Степа. Совсем пропал.
Продолжение истории Толика В. На другой день бригадир спрашивает: «Вы что ж, гады, убежали? А вдруг мне плохо было бы?». — «Нет, — сказал напарник, — по вашим глазам я понял, что плохо будет нам». — «Зато вчера бы все и кончилось, а теперь вам плохо будет сегодня».
— Так вот, — заключил Толик В. — Что бы ни происходило, надо все принимать, как есть, и ни от чего не бегать и не уворачиваться.
14.56. Ни Кости, ни Толика В., а их тут все ищут. В отсутствие первых энергетиков самым главным неожиданно стал киповец Сеня Черепков. Только что заглянул сюда:
— Замотали! У меня рук ни на что не хватает, а все дергают, всем что-то надо. А тут еще Ружицкий со своими замерами. Если еще раз сунется — дам ему по морде…

17. 04., четверг

Сижу у телефона, жду звонка от подполковника Фоменых.
Начальник Управления позвонил вчера, когда до завершения рабочего дня оставалось полчаса.
— В воскресенье — выборы городского главы, а это момент политический! — прокричал подполковник в трубку. — Возможны всякие провокации, и я даже не исключаю диверсионного акта! Рассмотрим ситуацию: вы явились голосовать, зашли в кабинку, где бюллетень заполняют, а там — пакет. Подозрительный! Что будете делать?
Я растерялся.
— Понюхаю.
— То есть, как это — «понюхаю»?
— Если из него рыбой пахнет или луком, то не такой уж он подозрительный.
— Отставить разговоры! Если вы заметили что-то подозрительное в кабинке: например, вещь без хозяина, предмет, не соответствующий окружающей обстановке, или устройство тикающее, с признаками взрывного механизма — не приближайтесь, а тем более не прикасайтесь к подозрительному предмету!
Может так рвануть, что от вашего бюллетеня ничего не останется.
— А что же делать?
— Вот! И вы не знаете! — объявил подполковник. — Я постоянно говорю, что
население у нас к выборам не готово. От этих выборов одна морока и трата денег впустую. Назначили б кого нужно, а деньги направили на что-то полезное — хотя бы на повышение офицерского жалованья. Но нет же — нам обязательно критическую ситуацию подавай! Чтоб Желябовы с бомбами на улицы выползли!... Запомните: если вы обнаружите в кабинке предмет — не подпускайте к нему других. Прикажите всем покинуть избирательный участок. Пусть уволокут с собой урну для бюллетеней, если она им дорога. Немедленно позвоните лично мне, а также в дежурные службы органов внутренних дел, комитета и оперативному дежурному администрации города. Исключите использование средств радиосвязи, способных вызвать срабатывание взрывателя. Дождитесь прибытия представителей правоохранительных органов. Укажите место нахождения подозрительного предмета. Обезвреживание взрывоопасного предмета на месте его обнаружения производится только соответствующими специалистами. Доходчиво объяснил?
— Очень доходчиво, товарищ подполковник!
— Завтра позвоню, проверю…
Но он так и не позвонил.
Опять поссорился с Анютой. А из-за чего — не упомню.

18. 04., пятница

Вчера вечером стирка: шторы, половики… Матушка с койки командовала. Лег в половине двенадцатого. А перед тем минут десять смотрел на юркину картину. Карлов мост… Юрка сильно неравнодушен к полям и березкам, каждую веточку выписывает, а тут не устоял перед заказом.
— Подполковник просил, чтобы зданий было много. Так я там две башенки на заднем плане пририсовал.
— Зачем ему?
— Мало ли… Может, защитные сооружения любит. Видишь, сколько узких окон? Сюда пулеметные гнезда просятся, весь мост, как на ладони, любую башку с первого выстрела продырявить легко.
У меня есть еще одна картина. Ту я купил у Кадачикова, лет десять как. «Предчувствие по Дали», называется. Это уж совсем невообразимая картина, на ту я смотрю, когда чего-то в жизни понять не могу. Еще бы: пустынная местность под колпаком ночного неба, при свете неизвестно откуда свисающих фонарей. На переднем плане три фигуры. Первая такая: на толстой и короткой ноге голова со срезанным черепом и пустыми глазницами. Одна рука в железной перчатке, торчащая из затылка, откинута назад. Другая мясистыми пальцами крепко держит за горло второго уродца, отдаленно похожего на душителя, но уже с тремя руками. Схваченный уродец испытывает сильные неудобства: рот его широко раскрыт, и во рту, в затылке, зияет сквозная дыра. Третье существо, гордо удаляющееся к горизонту и несоизмеримо огромное по сравнению с двумя дерущимися, по всей вероятности, женского рода, так как на спине болтаются тяжелые отвислые груди. У того, кого держат за горло, на руке часы. На циферблате время: 1990. Это картина оттуда, из тех дней, когда всякие события так и давили, так и плющили нас, и мы сами хватали друг друга за горло, а потом, как могли, собирали себя из обломков. Конечно, случалось, что неудачно — с руками из затылка и титьками на спине. Но ничего, понемногу привыкли…
Но «Карлов мост» меня захватывает сильней. Когда я смотрю на него — я молчу. Вон даже и Швейк, и сопровождавшие его два конвоира в полном молчании прошли через Карлов мост. В ПОЛНОМ МОЛЧАНИИ. Так чего
уж мне трепаться. «…Перебежал, чувствуя боль в сердце, через каменный мост, ощутил столь часто испытанную мною беду — пожирающий огонь, которому нельзя дать вспыхнуть…». Это из дневников Кафки. У нас, может, и есть беда, но нет каменного моста. Есть небольшой возле Диспетчерской, но там перебегай — не перебегай, один черт.
Будильник утром разбудил, сам бы не проснулся. Сейчас 7.41, я уже в кабинете, кофейник шумит, минус пять на улице.
Как бы субботник в обед не устроили — с метлами, граблями, лопатами.
А в конторе событие: Боровков на неделю в Петербург улетает! Семинар какой-то для коммунальщиков. Сияющая Махмудовна новость принесла. Куда б его еще отправить? Для расширения кругозора и нам на радость?
И все-таки хоть это и важная новость — на первом месте послезавтрашние выборы. Разговоры о них не утихают.
— Если б прежний мэр не заварил кашу, никаких бы выборов и не было, — сказал Толик В. — Вот дурень, так дурень! Я понимаю: возможности у него были огромные, но надо держать себя в руках. Все не прикарманишь — надорвешься.
— Лично я решил голосовать за мужика, который за животных агитирует, — объявил Костя. — Если он о зверье заботится, то про людей не должен забыть!
— Конечно, — сказал я, — голосуй за этого Айболита. Если ты полагаешь, что к нам можно с мерками, как к каким-нибудь барсукам, то разуверить тебя бесполезно. Нет, братцы, вы как хотите, но кроме шахтового директора, я других кандидатов не вижу.
— Чем же он тебя подкупил? — насмешливо поинтересовался Костя.
— Он за увеличение рождаемости. Даже в газете писали: восемнадцать детских садов посетил в предвыборную кампанию. Восемнадцать! И в «Гнездышке» побывал, и в «Журавушке», и в «Родничке»… Он их почти все в городе объехал! Рождаемость, говорит, у нас должна быть на первом месте. Все силы бросить на это дело. Льготы надо предоставлять!
— Это понятно, — мрачно сказал Толик В. — Директор шахты, пять лет в забое, привык вкалывать в темноте. Пусть старается, флаг ему в руки. Но сам буду голосовать за Чепелкину. Сейчас все, чего ни коснись, через купи-продай, а она, торговая душа, знает нужные ходы и выходы. А льготы никому не помогут. Ерунда все эти льготы. Мужики разговаривать разучились — вот в чем причина. Бабу надо убалтывать до полного ее изнеможения — она в таком случае мозги отключает и рожает автоматически. В моем переулке Сашка Катков живет — трепач известный. Пятеро детей. Это только те, о которых я знаю. И другой пример: Витька Арнаутов, два слова за день не скажет. В итоге: одна дочь. И то сомневаюсь — его ли?
Шумовку с приваренной ручкой отвез вчера домой вместе с кипой газет — у юриста Гоши забрал на растопку.
Днем обещают потепление до семи градусов. Это вполне может быть: небо ясное и ветра нет, а, значит, туч нагнать некому.
Надо спланировать выходные. Такая большая масса времени пропадает непонятно куда. Если б я пошел к Степе, и мы бы пили пиво — еще ладно. Но ведь не пьем мы сейчас никакого пива!
Наткнулся на объявление службы знакомств. Находится эта служба в ателье «Сударушка». Не податься ли туда? А что: может, одинокая девушка — не страхолюдина, не скандалистка, именно меня дожидается? Томится и думает: где же он, мой хороший? И матери праздник будет — она настолько сильно желает мне добра, что готова вытолкнуть хоть за ведьму.

21. 04., понедельник

Отличная новость: в мэры избрали именно того кандидата, какого надо! Мой директор с рождаемостью обошел — и партийного номенклатурщика, и Чепелкину с ее залежалым товаром! Отличная, отличная новость!
Но — по порядку.
В пятницу после работы заглянул в «Пшеничный колосок». Знакомых никого не оказалось; в углу, молча, сидели двое, по виду — командированные, и я там не задержался. В субботу сходил в баню на Гагарина. Пар отличный, только веники жидковаты. Но если взять два и сразу двумя бока охаживать — в самый раз. Напарился, и внизу, в буфете, пару кружек пива выпил с вяленым омулем.
И, наконец, вчерашний день, день выборов.
Он начался с того, что я сказал матушке:
— Пришло время отправиться на избирательный участок, проголосовать за лучшего из всех шести кандидатов и тем самым исполнить наш гражданский долг.
— Еще чего, — ответила родительница. — Даже и не подумаю!
— Неправильно ты рассуждаешь, — взялся увещевать я. — Наше будущее зависит исключительно от нас. Мы с тобой обязаны выбрать нового градоначальника.
— Выбрать? Разве это выборы?
— А что это, по-твоему?
— Да какой от них прок? Названье одно, а не выборы! Вот раньше были выборы, не чета нынешним. Я ни одних выборов не пропускала! Участок открывался в шесть утра, и буфет сразу начинал работать. Все старухи еще до шести очередь занимали, чтоб первыми проголосовать. Сбросишь бюллетень и — в буфет. Конечно, не всегда все было хорошо, не миновали нас и плохие выборы, когда, кроме выпечки — ничего. Но это редко. Обычно и ветчинку и колбаску завозили — колбаска даже полукопченая бывала! Вот, помню, случились однажды замечательные выборы: курей подбросили. По одной в руки давали. Я две очереди отстояла и две штуки взяла! А сейчас — кому нужны эти выборы? Проще до магазина дойти.
Нет, несознательная у меня все-таки родительница — как можно уравнять выборы и кур? Может, выборы и стоят кур, но только вовсе не двух.
Ничего я больше не сказал, приоделся и пошел на избирательный участок — в школу №32. Получил бюллетень, в кабинке галочкой отметил своего кандидата и отправил в урну.
Жители нашего участка голосовали активно, и вскоре появился мой племяш — Валерка Щучкин. Я подождал, когда он покончит с гражданским долгом, и мы направились в буфет. Помимо выпечки, здесь продавали водку на вынос, и мы взяли бутылку.
 Выпивка на скорую руку требует мужественной закуски — конфетки одной на двоих или плавленого сырка. Но мы до этого не дотянули: взяли четыре рогалика с маком и два пластиковых стаканчика — Валерка, как старший по возрасту, распорядился.
 Позади школы, за котельной, растут березки, кусты какие-то — место сухое и скрытое от посторонних глаз кучей шлака. Вот тут мы и расположились.
— Как тебе выборы? — спросил Валерка.
— Понравились. Встречают вежливо, и милиции ровно столько, сколько надо. На участке образцовый порядок, даже шторы поглажены. Я думаю — выборы закончатся на высоком уровне.
Рогалики оказались мягкими. Зернышки мака хрустели на зубах. Мы выпили по одной, по второй и из-за шлака наблюдали, как принаряженные граждане идут отдавать свои голоса.
— Образцовый порядок — это видимость, — сказал Валерка, — Пускание пыли в глаза. Я хоть и проголосовал сегодня, но ни одному кандидату не верю. Все они чистой воды жулики. Все лишь карманы набивать горазды! И чем больше хапают, тем больше надо. Даже этот, как его… от диких зверей убежать норовит. Что ему город? Сидел бы в лесу, лосям сено подбрасывал — все польза была бы. Маугли хренов!.. Нет, дядька, Россия умирает. Скоро от нее ничего не останется.
— Осади, племяш. При чем здесь Россия? Россия любые выборы сморгнет и не охнет. Ей, может, начихать на все выборы, она, может, в этот момент другим занята, что — делать ей больше нечего? И потом: она ведь не только вокруг, она внутри нас. Да. С былинных времен, со времен Гостомысла мы таскаем Россию в себе. Таскаем, как горчайшее неотвязное месиво… Со всем ее срамом, трудной судьбой, но и с великими деяньями. Как она может умереть, если я живу, и ты живешь?
— Загибаешь, дядька. Я ничего не таскаю. В себе существую только я и никого больше. Ну, разве, где-нибудь глубоко, но туда лучше не соваться. А так — я один. Иногда под утро проснешься, глянешь в потолок — и даже оторопь берет, сколько во мне самого себя! Ужать бы! А потом сядешь у печки, покуришь и, вроде как, ничего — жить можно.
— Вот! Сам говоришь: «глубоко». Как и ты в ней. Она ж ведь тоже тебя не замечает, тоже, вроде, сама по себе. Ты для нее — так, козявка. Но козявка нужная!
— Как это — козявка? Родственник, выражайся аккуратней… Стоп! А где водка? Неужели — вся?
Я отправился еще за бутылкой, а чтоб ноги лишний раз не бить, принес две. Окончание пикника вышло с провалами. Помню, Валерка говорил:
— В мире мы одни такие — неподходящие. Да еще итальяшки. Устроились среди камней Колизея, и в ус не дуют. На гондолах по Венеции поездят, серенаду споют, и все им по барабану. Видел я парочку этих хмырей, на армян похожи. Морозов им не хватает…
И вот сегодня, проснувшись с ломотой в голове, настроил приемник на местную волну и услышал: мы победили!

Перед обедом был в управлении, а потом заглянул к Степе Побокину. Телефон у поэта исправный, просто он его отключил, чтоб не мешали. Он даже про результаты выборов ничего не слышал — такое вдохновение на него напало! Сидит за письменным столом и творит. Я ему: с победой, брат! А он: отойди, рифмы косяком идут, записывать не успеваю! Набросился на меня: мол, оглядывайся вокруг, наблюдай за людьми, за деревьями и собаками — от этого могут родиться мысли! Ноги в кальсонах, волосы дыбом и бородой размахивает. Вынул заначку — разведенный спирт, быстренько выпили мы грамм по двести, и он меня выпроводил.
Отправился я на почту за свет заплатить, а заодно, решил — понаблюдаю.
Старик в очереди к окошку лизал край конверта, затем прижимал, а он не склеивался. Старик сопел и вновь подносил конверт к языку. Дама в шляпке, стоявшая за его спиной, подсказала:
— Бумажную полоску с края уберите.
Старик внезапно взъярился:
— Вот, язви их в душу — не было раньше никаких полосок!..
Старик накинулся на правительство, оттянул всех министров и даже премьера, но никаких мыслей у меня не родилось.
Вернулся я сейчас в контору в насквозь промокшей куртке — на улице дождь со снегом и ветер.
Надо сегодня лечь пораньше.
После двух небо тучами заволокло, дождь полил, и дорога за окном на улице Родины превратилась в жидкую грязь. Выпивший мужичок бредет по ней. Тоже, видать, с выборов возвращается. Поникшая башка тупит по полной, но все пути перед ним открыты! Чем здесь и хорошо: вышел на дорогу и отправляйся в любую сторону.

22. 04., вторник

Вчера после работы я опять оказался у Побокина. Мы с Докучавой купили портвейна и пошли к Степе. Я Ираклия сразу предупредил: смотри, у Степы творческий запой, но он только отмахнулся. И, правда, запоя уже не было, и Степа встретил нас в цивильных штанах. Как всегда, устроились на кухне. И, конечно, заговорили о выборах. Степа сказал:
— В любых выборах должен быть элемент неожиданности, возможность какого-то обалденно непредсказуемого результата, иначе это не выборы, а спланированная показуха. Даже меня подталкивало проголосовать за кого-нибудь из самовыдвиженцев — почему бы и нет? Но соблазну я не поддался, ведь мой поступок мог повлиять на исход выборов. А, оказывается, причин волноваться не было.
— Конечно, не было. Откуда бы им взяться, причинам? — тут же откликнулся Ираклий. — Избирательный процесс настолько четко организован, что, за кого ни голосуй, он движется сам по себе.
— Что значит: «сам по себе»? — Степа нахмурился и утонул в бороде. — От меня что — ничего не зависит, или мне оказывают недоверие?
— При чем тут недоверие? Недоверие тут ни при чем! Тебе доверяют, однако у вас, у истинных поэтов, вольномыслия много. Дух мятежный, как зараза, сжигает вас изнутри. Бури тебе, подлецу, все время надо! Ишь ты — «почему бы и нет». Еще выберешь мэра, от которого у всех глаза на лоб полезут. А я — против! Я, между прочим, на деятельность нашей власти смотрю с позиции крайнего одобрения. У нас власть — поискать такую! Поэтому сейчас много кто норовит сразу в мэры. Сегодня он сникерсами торгует, а завтра город ему подавай. Можно, конечно, и шелупони ларечной в бюллетень подпустить, но настоящий кандидат всегда один. Надежный, проверенный. Два — это уже перебор; да на одно место столько умных и не бывает. Но даже тут гарантии нет, что ты не выберешь какого-нибудь прощелыгу. Никто так не норовит наложить в карман самому себе, как асинский избиратель — уж я этих бестий знаю! Поэтому выборы — выборами, но голоса должны подсчитываться правильно. Я — за ту избирательную комиссию, которая умеет правильно считать голоса.
— Согласен, хоть это и ущемляет мое вольномыслие. Мы одна большая семья, и мы должны быть вместе. Иначе сумятица начнется. У русских было такое правило: в крестьянской семье кнутом всех порол тот, кто старше. У кого борода седая, тому и кнут в руки! — Степа протянул Ираклию свою седеющую бороду. — Нам оттуда пример брать надо.
— Иди ты подальше с седой бородой, — крикнул Ираклий. — У нас свой путь! Хотя — да: в Асинске ценить русского человека необходимо. Если мы его ценить не будем, то — кто? Чем хорош русский человек: он пределов своей душе не ставит, нет для нее табличек: «туда не ходи», «сюда не ходи». Ходи всюду, шляйся везде. И татарин — тоже русский.
— Как это? — не понял я.
— А так. Если он после водки сало жрет, а Аллаха поминает, как ты или я Бога мать — чем он от нас отличается? Но, говорю я при этом и еще раз повторяю: но! Русского человека надо окружать решеточкой. Фигурально выражаясь. Он один еще нормальный, а когда их трое — уже митинг: кто в лес, кто по дрова.
Я на это сказал:
— Не надо бояться разноголосицы. Она полезна. Вот был случай. В городской газете написали: отец ушел из семьи, но исправно платил алименты. Потом, когда одряхлел, дочери отказались от него. Одни читатели встали на сторону отца, другие — на сторону дочерей. Получилась острая дискуссия!
— И ты не прав, — повернулся ко мне Ираклий. — Газете следовало указать, кто виноват — отец или дочери, и не раздувать страсти. Нашей газете смелости бы поубавить! А то и в глубину копает, и бьет наотмашь. Такого набуровит, что волосы дыбом. Это недопустимо.
— О чем вы толкуете? — не выдержал Степа. — Какой отец, какие дочери? У нас новый мэр, перед ним задач невпроворот, надо выбирать главную, а вы… Лично я бы взялся за ремонт дорог. У нас черт знает, что, а не дороги.
— Дались тебе эти дороги. Тыщу лет по ним ездим и — ничего. Если деньги в них ухнешь, они что — лучше от этого станут? Нет, я бы не допустил такой глупости.
— Все равно власть ничего умнее не придумает.
— Вот! Вся беда в нашем неверии! — заявил Докучава. — Неверие нас разъедает. Мне рожи с ухмылками, что вижу вокруг, смертельно надоели. Чем лучше живем, тем громче вопят: «все плохо, все плохо»! А когда у нас наступит изобилие, когда мы будем в благах, как в навозе, копаться — они, я уверен, на дерьмо изойдут.
— Лучше бы деньги отправить в Дом ребенка, — сказал я. — Пусть малютки конфеткам порадуются, мороженое поедят, на экскурсию познавательную в Томск съездят.
— С помощью малюткам надо аккуратней, — возразил Степа. — Если молодые мамаши увидят, как замечательно в Доме ребенка, они начнут подбрасывать туда своих детишек.
— Это ты хватил! — сказал Ираклий. — Может, и подбросят, но не все. Лично я знаю пять-шесть молодых мамаш, которые наверняка не подбросят. Не все кукушки.
— Но много. Я бы — исключительно в гуманных целях — таких кукушек расстреливал. Ставил к стенке, стакан водки напоследок — и: «пли»! Думаю, в Европе нас бы не осудили.
— Плохо ты знаешь Европу, — горько усмехнулся доцент. — Там сейчас никаких смертоубийств. Не то, чтобы чего — с прилавков мясо исчезло. Фунта говядины в магазине не найдешь! Тоталитарный режим, диктатура «зеленых».
— Погоди, погоди. Какая диктатура? Я понимаю: поляки — промежуточная нация, им и сельдерей, что конфетка; но как же немцы? Ведь немец спит и видит во сне сосиски — и к пиву, и с капустой, и с чем угодно. Он и на свет появляется прямо с сосисками.
— Это раньше было. Теперь не то. Теперь коровы — такие же члены свободного мира, как и все другие. У них прав не меньше, чем у королевы Англии. Если в Баварии, на лужке, бюргер увидит буренку, он вежливо приподнимет шляпу с пером и скажет: гутен таг, фрау. А больше — ни-ни. Бывают, конечно, случаи, что под покровом ночи шайка отъявленных мясоедов завалит телку, освежует и сожрет, но такие факты строго преследуются.
— Что же они тогда кушают?
— Контрабандную конину. Им румыны поставляют. Едут в Германию и везут в багажниках. Но конины на всех не хватает.
— Хорошо, окажусь я в Германии, приду в ресторан — что мне заказывать?
— Известное дело — салат из одуванчиков, жаркое из брюквы.
— Нет, пусть лучше немцы приезжают к нам. У нас и машины теперь немецкие, и мяса много. Мы им и вырезку, и печенку, и почки — все скормим.
— Невозможно, — вздохнул Ираклий. — ЕС не пускает. Всех, кто с пустым брюхом в Россию едет, заворачивают обратно…
Хорошо, что мы не в Германии, и хорошо, что мы нужного мэра избрали!

23. 04., среда

В конторе узнал о происшествии накануне. Вчера днем отключили от воды одного должника. А должник в какой-то охранной структуре числится. Выпил он вечером, и захлестнула его обида: ни умыться, ни чая заварить. Умыться — ладно, а без чая плохо! Как же — без чая? Сахар есть, а размешать негде. Вообразил он, что наш Боровков, как и любой начальник, допоздна в своем кабинете трудится. Взял винтовку и пришел на базу с главным своим обидчиком разбираться. Ударил сторожа прикладом, ударил прибежавшего кочегара. Но повязали разбойника, рожу ему, как следует, начистили и сдали подъехавшему милицейскому наряду. Когда его в «воронок» запихивали, он кричал, что сахар без чая ему не нужен, и что он этого так не оставит. Лучше бы этот боец еще водки выпил, а то от чая одни неприятности.
Томский позвонил: собирается в очередную командировку. Выздоровевшие электрики из поселка Ижморский ударным трудом заглаживают вину. Особенно старается Шульц. Костя уехал в Кемерово, Толик В. перед обедом отправился на базу РСУ. И тишина настала.
И пробил час обеда! Иду в столовую…
Обошлось недорого и сытно. Поел котлету с рисовым гарниром. А еще взял творог с сахаром и сметаной, кофе, булочку, кусок хлеба. 15 рублей 99 копеек. Когда пришел в столовую, гарнир еще доваривался. Поболтали с Ольгой, которая на раздаче. Вспомнили о поездке на лыжную базу.
— Ты, — говорит, — частушки еще пел. С чувством!
— Какие еще частушки? Я частушек никаких не знаю.
— Ничего себе! А с картинками? Всем понравились!...
Неужели влет сочинял? Вот странно: иногда, как выпью, таланты из меня прямо вылезают. А не мешало бы тут же засовывать их обратно.

24. 04., четверг

Толик В. принес полиэтиленовый мешочек колбы. Дух — закачаешься! А у меня из продуктов — только соль. В пузырьке три года в тумбочке, на всякий случай. Я пузырек на стол, и давай мы в этот пузырек колбу макать, жевать и похваливать. Стебельки маленькие, сантиметра по четыре, но горечи уже набрались. Костя появился и сказал:
— Оборзели! Вонь в кабинете!
Толик В. возразил:
— От колбы — запах. Вонь — это другое.
За воду за год вперед заплатил. Из водосбыта, от Канарейкина, квитанцию передали.
Полистал свежий номер «РИО», у Гоши Ячменева взял. Федоринов о плясовом ансамбле треплется. Два американца ищут невест в Асинске. Себя расхваливают: молодые, обеспеченные, с хорошей работой. Тут самим невест не хватает, а еще эти.
Вечером — к Щучкиным, поминать дядю Колю.

25. 04., пятница

Дядю Колю помянул, как надо. То есть — хорошо помянул! А начиналось нормально, с пол-рюмочек. Но все дело в подсчете. Я допустил роковую ошибку: не считал, сколько их было. Ночью, пошатываясь, на гнущихся ногах раза три прогулялся во двор. Долго стоял, привалившись к поленнице и уговаривая себя идти спать. Уговоры не действовали.
На поминках дяди Колин зять и бывший комбайнер Щучкин-старший поведал, как присуждали денежную надбавку за орден Красного Знамени. Когда к основной пенсии накидывают еще триста рублей за орден — ничего плохого нет, могли бы и больше накинуть. Собрали награжденных, тех, кто пока двигается, в ресторане «Уголек». Старики, даже которые с тросточками, явились бодрые.
— Учитывая наше прошлое, — сказал Щучкин-старший, — Родине следовало смягчиться и налить грамм по сто пятьдесят. Каждому.
Родина, однако, к чаяньям героев не прислушалась. То ли пожмотничала, то ли просто осталась глуха, выставив на столы минералку и яблоки. Зато речей организаторы наговорили много. Один трепался про то, что «ко всем нам теперь возвращается осознание себя гражданами единой нации, находящейся под сенью одинакового для всех закона». Другая талдычила про «рост производства, увеличение мощностей, расширение возможностей». Остальные сплетали все это вместе, и выходило про «граждан единой нации, находящейся под увеличением мощностей». Короче, они совсем забили мозги старикам. Орденоносцы выслушали это, мысленно закипая и посылая говорунов подальше, и разошлись по домам… Щучкин выпил водки и надел выходной пиджак. «Ничего, — сказали мы, рассмотрев орден и разные медали. — Когда тебе надо, ты и сам нальешь. Ты теперь с областной надбавки купишь и нальешь». — «Это понятно, — кивал головой орденоносец, — но хотелось, чтоб Родина поднесла». — «Плюнь и разотри. Сам знаешь, у Родины других забот по горло. Налей она каждому герою — пьянка по всей России пойдет великая: у нас героем становится любой»…
Всю ночь лил дождь, и последний снег в огороде, что хоронился в кустах малины, растопило и смыло. На работу отправился, подставляя воспаленную голову освежающим струям. Ближе к обеду дождь сменился снегом, опять огромные хлопья валятся сверху, их так много, что они не успевают таять. Полистал газету «Кузбасс» — середину мая обещают теплой, до двадцати пяти градусов, а вот начало будет холодным. На той неделе горбыль, может быть, привезу.

28. 04., понедельник

В субботу был в клубе. Каждый, как обычно, пришел со своей выпивкой и закуской, и получилась складчина. Дамы расстарались на салатики и вино, наша половина притащила колбасу и водку.
Ведущая Полина изводила конкурсами:
— Кто у нас знает сказки про медведей? «Три медведя» — раз, «Машенька и медведь»…
Потом пели — какой стол перепоет другие, потом определяли лучшего рассказчика анекдотов. Ни Анюты, ни Кати не было, и при их отсутствии Татьяна оказалась вполне ничего себе. К концу вечера в моей тарелке не переводились ни салаты, ни буженина.
Боря тоже не пришел, но были Вова с Аркашкой. Когда в очередной раз отправились на улицу покурить, Аркашка сказал:
— У меня сейчас в жизни черная полоса. Особенно в личной. Все шиворот-навыворот. Вот — недавний случай. Встречались мы с Настей. Я два раза в неделю увозил ее в деревню, в Лебедянку, на фазенду. Привезу, печку растоплю — и ночь наша. А тут, по интернету, познакомился с Наташкой из Мурманска. Начали записочки друг другу гонять и, вроде как, интерес наметился. И вдруг она приезжает к родственникам в Кемерово. Я, понятное дело, мчусь туда, забираю и — в Лебедянку. И у нас получается чудная ночь. А утром на первом автобусе Настя прикатила. Как она почувствовала — черт ее знает! Дверь нараспашку, в комнату — шмыг, все пузо мне оцарапала, и обратно на остановку. Наташка тоже щеки надула и в Кемерово подалась. Помаялся я денек, помаялся. Вижу — скверно одному. Вечером отправился к Насте. Помирились, и — в Лебедянку. И у нас получается чудная ночь. А утром Наташка на такси нагрянула — тоже мириться. Увидела Настю, и опять скандал. И обе уехали. Две недели ни одна, ни другая на звонки не отвечают… Нет, мне с женщинами страшно не везет. Не могу понять, в чем причина.
— Чего тут непонятного, — разъяснил Вова. — Надо иметь хотя бы два дома, одну подругу возить в один, другую — в другой. И никогда не путать!
А я сказал:
— Это еще что. У нас в водоканале работает механик Гриль. Вот он влип, так влип! У него есть четыре постоянных женщины, но он иногда погуливает на стороне. И недавно подцепил болячку. А пока понял, что к чему, всех отметил. И теперь вынужден пролечивать их за свой счет. И так это дорого обходится, что он прямо отчаялся. Лучше, говорит, я бы им верность хранил!
Провожать я пошел Татьяну, у нее и остался.
С горбылем дела такие. Толик В. объявил:
— Неси три тысячи. С запасом. Я сам все сделаю. Остаток верну. Но до праздников вряд ли получится.
А не мешало бы до праздников, — земля уж подсохла, можно было б перетаскать и сложить в огороде.
С утра пасмурно, и тучи продолжают висеть. Я из дома уходил, было плюс девять.
Позвонил в управление — Валентина еще на больничном.
Сегодня в три часа инаугурация нового мэра. Планерка поэтому назначена на завтра. Боровков из Петербурга вернулся и едет поздравлять избранного главу.

30. 04., среда

Вчера ни с того — ни с сего заболел. Половину ночи промучился — рвота,
желудок крутит. Под утро выворачивало одной желчью. А вот в контору отправился зря.
Костя сказал:
— Ты зеленый, как укроп. Если б тебе было под девяносто, я бы подумал, что это естественное. А поскольку тебе до девяноста далеко — это должно исчезнуть. Хотя сосед мой недавно вот так же пару дней походил зеленый и окочурился.
— Я окочуриться не собираюсь, но если что — противогазы можешь взять себе. Заодно и плакаты по гражданской обороне: вот эти, настенные, и в шкафу еще штук пять осталось.
— Хорошо. Противогазы я выкину, а кладовку приспособлю под склад. Не возражаешь?
— Конечно, возражаю! Но тогда мне будет уже все равно.
И Костя отвез меня домой. Весь день я провалялся в лежку. Сунул под мышку градусник: тридцать восемь. После обеда заглянула соседка, тетя Нина, и поделилась с матушкой, что у них неделю назад было так же. Точь-в-точь!
— Надо больше пить жидкости. Пить и пить. И никаких таблеток. То ли грипп, то ли отравление по городу ходит, в жидкости одно спасенье.
— Я воды много не выпью, — сразу заявил я матушке. — Вот если б пиво.
Тетя Нина неожиданно поддержала:
— Пиво хорошо очищает организм. Выводит мелкие микробы.
Хоть и слабость одолевала, но до Светкиного ларька я добежал. Взял шесть литров «Бархатного», взял две копченых селедки и сразу начал выводить мелкие и все остальные микробы… Нет, не всякая болезнь вредна для здоровья. Вечером даже поел.
Сегодня состояние лучше. Пока не знаю, как было воспринято мое вчерашнее отсутствие… Благо — Костя в половине девятого явился. Нормально, говорит, было воспринято, в смысле: никто не заметил потери бойца. Это хорошо. Даже если тебя нет — твое присутствие должно подразумеваться. И еще одна приятная новость: в предпраздничный день работаем до двух.
Позвонил Степе, поздравил со вступлением нового мэра в должность.
— И тебя также, — сказал Степа. — Если он не будет ничего менять, то стабильность нам обеспечена. Мы ведь все-таки голосовали за преемственность курса!
— Так-то оно так, но в его положении трудно избежать новаций. Вот придет он в новый кабинет, секретарша кофе подаст, заместители состояние дел доложат. И он сразу задумается: а не поменять ли мне чего-нибудь? Чтоб видно было, что я уже здесь? И поменяет!
— Да, опасность есть, — засопел в трубку Степа. — Такая опасность всегда присутствует… Но тогда лучше начать с окраин. Изменения на окраинах не угрожают стабильности центра. Лозунги, к примеру, подправить. Допустим, аншлаг на въезде «Вас приветствует трудовой Асинск» заменить на «Вас приветствует Асинск». А то получается, что нетрудовой Асинск забил на гостей и — не приветствует… А еще можно ветеранов привлечь к управлению — учредить какой-нибудь Совет старейшин. Пусть сидят и советуют. А что? Если чего-нибудь умное присоветуют — от них не убудет.
Спросил Степу про писателя Софронова: что-то вчера о нем в областных новостях хорошо, а, главное, много говорили. Я не с начала смотрел. Наверно, умер. Про живых столько не говорят. Степа тоже ничего не знает.
Позавчера, возвращаясь на дежурке с работы, возле Диспетчерской увидел Аннушку. Когда автобус ее обгонял, обернулась: лицо несчастное. То ли на работе чего, то ли про меня вспомнила. Эх, Аннушка, Аннушка…
Самочувствие терпимое; но в столовую в обед не пойду.

5. 05., понедельник

Четыре праздничных дня позади. Сегодня в семь, когда поджидал дежурку, цыганка в цветастом платке и резиновых сапогах тяжело прошагала мимо с баяном подмышкой. Хотел сказать: погадай, плутовка, что там у меня впереди. Но и сам понял — огород, посадки… На кладбище побывал, с Анютой сходили. (Помирились. В среду еще). Навели порядок у своих. Сгребли и выбросили прошлогодние листья, отскоблили столик и скамейку от облупившейся краски, тряпкой стерли пыль с памятников отцу и сестре. Затем — к дяде Пете с тетей Катей и к анютиной матери. Анюта глянула на могилки, что разбежались до горизонта, и говорит:
— Сколько мертвых! Тебе не страшно?
Забавная она. Я говорю:
— Чего бояться. Своя земля, в нее и ляжем. Нормальное дело.
Дома матушка тревожится: погода установилась, соседи вон — кто теплички ремонтирует, кто перегной по грядкам разбрасывает, а ты чего тянешь? Куда вот опять торопит. Да и не тяну я вовсе. Навоз от Лаптевых привез, пятнадцать тачек.
Марина наставляла:
— Говно везде одинаковое. Но ты бери отсюда и вот отсюда — здесь лучше.
Я вилами ковырял еще не оттаявшую кучу и загружал тачку. В стайке мычали коровы.
А в субботу нагрянули Серега Мотуз с Олегом. Серегу я года четыре не видел. Он давно перебрался в другую область, а старики умерли. Серегин дом наискосок от нашего, его несколько раз перепродавали, и кто там живет сейчас — не знаю. Матушка собрала на стол и отправилась к Гале, а мы расположились вокруг закусок и пары бутылок. Вспомнили Сашку Чубукова, четвертого из нашей компании. Он, самый крепкий из нас, после армии рванул отсюда. В степном казахском совхозе обзавелся хозяйством, с женой детишек наделали. «У него даже овцы были», — сказал Серега… Там он и сгинул от какой-то болячки, а жена, все распродав, вернулась в Асинск…
— Чего он у казахов потерял? — рассуждал Олег. — Что — здесь овец разводить нельзя? Купил бы пару и хватило. Но я сильно сомневаюсь, что он объедался бараниной. Когда мы кроликами занялись, он даже от крольчатины нос воротил!
— У меня однажды два самца подрались. Я клетку открыл, начал разнимать. А один — черный — хвать за палец. Точно кобель вцепился! Так шрам и остался, — Серега поднял указательный палец. — Вот ведь сволочь!
— Нет, кролики не злые, — сказал Олег. — У меня самка была, меньше восьми не приносила. Я ее до последнего берег. Возьмешь маленьких в руки, а они пушистые, уши прижмут — такие, прямо… Экологически чистый продукт!
— Еще бы, — сказал я, — на клевере выращенные. Помните, как мы на великах гоняли в поля за травой? Они на траве, как на дрожжах, росли — резвые, смышленые. Молодого забью, мать с молоком потушит — от тарелки не оторвешь. Я лет восемь проходил в кроличьих шапках: дед Митрохин шил. Приличные шапки получались.
— А моя бабка, — вспомнил Олег, — готовила так: фарш из мяса, почек и печенки на мясорубке накрутит, добавит поджаренного лука, моркови и вымоченного хлеба, все это посолит, поперчит, зальет сметаной и яйцом, хорошенько перемешает. Тушку кролика набьет фаршем, ниткой стянет — и в духовку, на противень. А потом как выложит на блюде с маринованными яблоками — тут уж каждую косточку обгложешь… Нет, не надо было Сашке уезжать.
На водку налегали мы с Олегом. А Серега, он был на машине, почти не пил.
— А ты зачем уехал? Какого черта тебя в Зырянку понесло? — спросил хмелеющий Олег.
— Там — Чулым, а я всегда хотел жить на реке.
— Ага. Реку ему подавай. Одному — степи, другому — реку. Не рыбак, а туда же…
— Зато вокруг грибные места! В августе приедете — за груздями сходим. Я грузди солю с запасом на год. Они хоть под водку, хоть под картошку. Есть у меня один уголок — далековато, правда, но его мало кто знает.
— А я бы тоже не прочь возле реки пожить, — я вдруг понял, чего мне не хватает: воды. — Пришел вот так вечером с работы, удочки взял, спустился на бережок и сиди, пескарей дергай… Жаль — реку к дому не подтянешь.
— Попытайся, — сказал Олег. — Поверни какую-нибудь с севера на юг. Ты ж на всякие штуки горазд. Старухе Редковской кто дымовую шашку под окно запустил? А попало мне.
Затем Серега заторопился — ему в Зырянку, а дорога туда — часа два. Да Олега до дома подбросить, это в сторону Мишихи. Машина у Сереги — «Таврия». Серега запихнул расходившегося Олежку на заднее сиденье, и они отправились…
Да — картошку семенную из подполья достал, до посадки необходимо прозеленить. А сегодня и остальную хочу вытащить и перебрать, а то расти начинает. Дня через два грядку огуречную навозом набивать — сейчас рано еще, земля сырая, нога тонет, только огород притопчу.
На работе все так же, как и до праздников. Костя с Толиком В. отправились к Заболотному в «Энергосбыт». Диковинная организация — каких только фамилий в ней не встретишь. Даже Сероштан и Красношапка есть!
А Толик В. вспомнил: пришел однажды в жэк за справкой. Ему говорят: вам в третий кабинет надо. «А быстро сделают?» — «Быстро». — «А к кому обратиться?» — «К Волынкину». Тут, говорит Толик В., я за голову схватился и убежал.
Позвонил утром в Управление, Валентина Сафьянова вышла с больничного, на вопрос о здоровье ответила: что об этом трепаться. Значит, в порядке. Завтра утром загляну. На улице ясно и солнечно, утром было плюс десять.
Махмудовна ворвалась и обрадовала: планерка состоится.
Третья городская девятиэтажка (вторая на Желябова) после праздников продолжает расти. Утром ехали — видел: панели второго этажа начали монтировать. А вторую, которую торопились сдать перед выборами, до сих пор не заселили — щели. Одна квартира насвистывает другой.
До Побокиных дозвонился. Наташа сказала, что отец в Кемерово.

6.05., вторник

Сегодня — Родительский день и конторским сделали подарок: до трех работаем. А поскольку уже второй час, то скоро домой. Многие потянутся на кладбище. Я свой стакан дома выпью. Пить надо за столом или на рыбалке, но никак не на кладбище. Таково мое правило, а правил своих я придерживаюсь.
Утром был в Администрации и решал с Валентиной дела по гражданской обороне; выписал постоянный пропуск в Администрацию — сейчас охрана на входе дежурит. Раньше не было, теперь поставили. Два сержанта обшаривают взглядами всех входящих. И это правильно, давно надо было. Вдруг кто-нибудь захочет диверсию устроить, замыслит гранату пронести. Мы мэра недавно выбрали, а его возьмут и — гранатой. Там пять человек, которые проиграли. Мы ведь про них ничего не знаем. Вдруг они, сволочи, злобу затаили? А мэру еще рождаемость надо поднимать.
Строители на втором этаже девятиэтажки снуют, как угорелые, и не по причине рабочей необходимости, а просто потому, что солнышко пригревает.
Вчера перетаскал навоз в огуречную грядку, вечером надо полиэтиленом накрыть.
До обеда пытался сочинять годовой отчетный доклад для директора. Мысленно влез в его шкуру, огляделся, но вместо проделанной работы — как начал костерить всех подряд. Олухи, мать вашу, палец о палец не ударяете, только ноете, что зарплата маленькая! Я бы вас, дармоедов, всех бы отсюда повыгонял, чтобы поняли, что вы нигде не нужны!.. И так я разошелся — останавливаться неохота. Смотрю: ни строчки не написал.
А тут — обед.
Подстригся, наконец, на Ломоносова в парикмахерской. Голова стала не то, чтобы аккуратной, но проветриваемой.
Матушка собиралась на кладбище, но ехать, похоже, не с кем. Если только Лешка с Тамарой поедут.

7.05., среда

Накануне — в огороде. Ветки ирги на растопку перерубил, малину вырезанную на улицу перекидал. Картошку из подполья так и не достал. Сегодня достану. Лег почти в одиннадцать и заснул быстро и так крепко, что будильник утром еле услышал.
С Побокиным разговаривал. Он и сообщил: писатель-сатирик Софронов умер. Три дня пролежал в своей комнатке, пока хватились. Степа, когда приехал, — девять дней уже отмечали.
— И я, — говорит, — за водкой бегал. Все удивлялись: как это мы сразу не заметили, что его нет? Как же мы проморгали?... А чего удивляться. Он и приходил когда — его не всякий раз замечали. Сядет, бывало, молчком и курит, курит. Или жалуется, что ноги, как огнем, жжет. Если б прямо в Доме литераторов умер — внимание, конечно б, обратили: и курить перестал, и ноги холодные. А так и не догадаешься… Мучился, поди, перед смертью, душа не сразу вырвалась. Проще было б, если б он на войне в атаку бежал. А пуля — тюк! — в лоб. Тут уж вылетай, душа, как есть, и — кончено.

8.05., четверг

Вечером картошку из подполья вытащил, и с матушкой перебрали. Сгнило изрядно, не без этого, но восемь ведер едовой получилось, до нового урожая хватит. В огород не выходил, — после дождя лужи блестят, почва нахлебалась влаги, больше в нее не лезет. В десять уснул и всю ночь проспал, один раз проснувшись и быстро опять уснув.
До работы добирались втроем на легковушке Ефима Бебиха, — машина ничего, колеса крутятся, но все гайки и болты развинчены. Зловещий скрежет даже в багажнике, сиденья елозят. Мы пока ехали — все время передвигались внутри. Перед красным кругляшом светофора колымага упнулась и взвизгнула. Нас кинуло к лобовому стеклу. «Ты бы хоть табуреток поставил, что ли, а то навернемся», — сказал один из нас, на что Фима спокойно ответил, что третий год на ней, и людей даже возит, и никто еще не навернулся.
Вчера Ирина из планового передала Косте запрос — рассчитать потребление угля для жилого двухэтажного дома, что примыкает к водозабору и отапливается от его котельной. Костя, понятно, слегка обалдел — он как-то больше по электричеству, затем сказал: «Ну, бляха!», и заскреб затылок. Дом он уже видел (та еще развалюха!), но какая куча угля для него потребна — представить не мог. И тут я посоветовал:
— А ты возьми любые цифры, хоть с потолка. Прибрось на щели в дверях и окнах, на худую крышу — вот тебе и будет нужная цифра!
Страдалец закатил глаза и долго вглядывался в прокопченную от сигаретного дыма известку. Клянусь — он так и поступил! Сегодня Ирина прибежала сердитая: ты почему формально отнесся? И пришлось Косте весь уголь ведрами перетаскивать обратно…

Костя звонил в гортоп, а поскольку телефон на моем столе, я слышал и ответы.
— Вы продали мне плохой уголь. Не горит!
— Как это — не горит? Никто не жалуется. Все говорят: уголь хороший. С одного ведра — печка жаром пышет.
— Значит, для меня набрали из другой кучи, и, я так думаю, сделали это специально. Я требую, чтобы мне заменили уголь!
— Да, вам действительно продали из другой кучи. Но ведь дело не в угле — вы и сами знаете, насколько плоха ваша печка.
— Откуда вы знаете о моей печке?
— Да уж знаем.

У Татьяны Ивановны завтра день рождения, поздравляем ее сегодня, слышно как на первом этаже женщины готовятся, тарелками гремят. Будет понемногу вина и водки, будут салаты и торт. А мы работаем до четырех...
Ну вот — Татьяну Ивановну поздравил. А перед этим закончил черновик директорского отчета и передал юристу — тот взялся набирать на компьютере со своими дополнениями.

12.05., понедельник

Приснился мне сон в ночь с субботы на воскресенье: будто я рыбачу с морского берега. Валы небольших размеров к ногам подбегают. Причем, ловлю на моллюсков, их выковыриваю из ракушек, которых собираю тут же, на камнях. У меня закидушка с тяжелой свинчаткой на конце и три крючка. И вот задергалась леска. Подсечка! И я вытаскиваю две рыбины — навагу и селедку. Снимаю с крючков и прикидываю: наважку можно пожарить, а селедку посолить… Меня мои сны радуют. Если на рыбалку долго не выбираюсь — сны тут как тут. И клюет не какая-нибудь мелочь.
В пятницу вышел прутья и мусор на улице жечь, но подкатил на красном «иже» с коляской Степа Побокин, и поехали мы с ним за березовым соком. Выехали на томскую трассу. Степа прибавил газу. В зеленых, огуречных касках и на помидорном мотоцикле мы издали выглядели, не иначе, как бегущий по асфальту салат. Встречные грузовики притормаживали и уступали дорогу. За Кроликами свернули. Проселочные колеи кисли в грязи, и в лес мы углубляться не стали. Добрались до первой нагретой солнцем полянки, запалили костерок. Бурундук из-под валежины вылез, столбиком вытянулся и наблюдал, как мы пластиковые бутылки к березам прилаживаем. Сок набирался быстро, а мы сидели у костерка. Степа заговорил про студийцев из своей литературной студии:
— Я уже отчаялся: в них нет стремления к совершенству. Ты понимаешь, даже маленького стремления к маленькому совершенству — и то нет. У них вообще ничего нет! Даже грязных мыслей у меня и то раз в десять больше, чем у них. Говорю им: предъявите ваши глубины! А они конфузятся и не предъявляют. А я им опять: предъявите! А то когда крышка за вами захлопнется — поздно будет!.. Э-эх. До березы достучаться легче.
Степа повалился на землю, сцепил руки за головой и стал разглядывать белую тучку, пробегающую над нами. В верхних слоях атмосферы не было никого, даже летчиков с их самолетами; может, чуть подальше — два-три космонавта, но они не в счет.
— Сколько неба тут у нас… Неспроста мы с Богом обходимся по-свойски. Если прав Рильке, что все страны граничат друг с другом, а Россия — с Богом, прежние гонения на церковь — это все чепуха, мелкие междоусобицы! Вот мы с Юркой соседствуем, забегаем друг к другу — винца попить или самогона. Случается и повздорим. Так и Россия с Богом. Чего между соседями не бывает.
Капли капали в бутылки. Время текло.
— Березовый сок очень полезен, — сказал Степа. — Он прочищает мозги. Если, допустим, мыслей в голове мало — пей березовый сок, и все пройдет. Ты думаешь: почему я умный? Я каждую весну за соком езжу! Стакан сока засандалишь — и можно стихотворение сочинять.
Я скинул резиновые сапоги и шевелил босыми пальцами. Когда бутылки наполнились, Степа надул щеки и сказал:
— Файки дома нет, а у меня лишь в сентябре день рожденья… Тебе надо попробовать смородинную наливку, а то может не достоять.
Разве я мог на это что-нибудь возразить? Мы вернулись в город, прикупили на рынке полтора килограмма свиной вырезки и, зарядив электрическую шашлычницу, нажарили шашлыков. А наливка оказалась дрянью. Однако литра два мы этого пойла выдули, выплевывая изо рта прокисшие ягоды. Шашлыки получились лучше.
Вернулся от Степы, переоделся, и навоз перетаскал в грядку, и прутья дожег. И вот после того, как заснул крепким сном, и приснилась мне рыбалка и сильное биение на тонкой леске зацепившихся рыб.
А вчера сходил на базар, купил масла, молока, сметаны, хлеба взял, печенья, кофе и дверную петлю. Вернувшись, съел пару тарелок окрошки.
Хорошую окрошку маманя делает! Случается, что иногда картошка толченая в холодильнике застоится и прокиснет — потому, как на молоке. А с окрошкой никогда такой беды не было. Не застаивается она, у нее времени на это не хватает. Вот англичане думают, что окрошка — холодный суп из кислого молока, смешанный с овощами и мясом или рыбой. Эх, ничего эти англичане в жизни не понимают! Не нюхали они настоящей окрошки! Откуда им, жрущим помидоры на гидропонике, знать: что такое окрошка?
Основа настоящей окрошки никакое не кислое молоко, а квас. Конечно, есть экспериментаторы, которые делают и на кефире, и на молочной сыворотке — они бы еще на чае «Принцесса Нури» делали! — но я пробовал и скажу: если кто хочет впустую переводить продукты — пожалуйста, используйте кефир. А я понимаю так: квас и только квас! Важно, чтобы он был подходящим — в меру кислым, в меру терпким. И овощи, как и зелень, годятся не всякие. Огурцы, колба и петрушка — обязательно. А вот если выбирать между редькой и редиской — я решительно выбираю редиску. И какой дурак кладет в окрошку мясо или рыбу? Только вареную колбасу! Обязательно без сала. Нашинкуешь (мелко не надо), заправишь сметаной — и от тарелки за уши не оттянешь. А еда, которую комбинируют с учетом белков, жиров и прочей дребедени — это как раз для каких-нибудь англичан, ее тут у нас никто и за еду не посчитает!
Поел я окрошки, и, насвистывая: «Лаванда, горная лаванда…», навесил петлю на дверь в стайке, а также поставил на место калитку в палисаднике.
Спать улегся далеко за полночь, смотрел финал чемпионата мира Канада — Швеция. 3 : 2, победную шайбу канадцы заколотили в овертайме. Причем, они, получив сперва по полной (0 : 2), полезли вперед и переломили игру. Канадцы сильно на асинцев смахивают — такие же забияки. Но и шведы не в накладе: пока вели в счете — успели почувствовать себя чемпионами.
Валерка ездил в Судженку, поставил сети в Чиндате и поймал восемнадцать килограммов рыбы, больше всего — карасей, но и окуньки попались. И это еще что! Мой знакомый Михалыч ездил месяц назад в Красноярский край на озеро Парное и на удочку тех же карасей двадцать килограммов надергал. А один килограмма на три клюнул! Но сорвался. Я, говорит Михалыч, в машину залез и минут сорок курил, думал — сердце остановится.
Костя отправился на гидроузел, — там его Родин ждет.
Костя, наконец, по-настоящему вник в суть работы энергетика водоканала. Прочувствовал ее до самого нутра. «Нам, — говорит, — все равно, куда бежать, лишь бы знамя впереди развевалось». А хозяйственный Родин уже распорядился на свободной территории вскопать землю под грядки. Летом на гидроузеле, как в огороде: и капуста, и морковка, и салаты разные — все растет. Сам Родин агрономом вдоль грядок похаживает. Сорвет листик салатный, хмыкнет и долго в задумчивости жует. Планерка, вероятней всего, состоится.
Тамара взяла маленького щенка. Старый Кузя совсем оглох. Брешет невпопад, своих норовит цапнуть. Пристрелить бы, чего мучить. Однако гуманизм, как жаба, душит.
Огурцы посадили десятого, восемь лунок в грядке, в каждой по четыре семечки.
После работы надо купить ниток коричневых — брюки залатать, шнурки для туфель, щетку обувную, минералку и булку хлеба. Не мешало бы к концу недели деньги получить.
В воскресенье колбы на базаре было много, но еще мелковата.
Погода в прошедшие дни переваливала за двадцать градусов, и на улице объявилось много котов. Бродят толпами по огородам, орут и задирают друг друга. Рыжий бандит загнал пепельного на верхушку столба и полчаса караулил. И оба дико орали друг на друга. Жаль — мелкашки нет, я бы того, что был наверху, первым ссадил: уж очень голос мерзкий.
11 час. 27 мин. Налил кофе. Третья чашка с утра.

13.05., вторник

Вчера горбыль привезли. Два кубометра. Горбыль как горбыль. Мог быть и лучше.
— Только деньги ушли полностью, — сказал Толик В. сегодня. — Вся сумма. Три тысячи рублей.
— Опа! Ты ж говорил: дешевле обойдется. Про выгоду намекал. Так в чем моя выгода?
— Понимаешь, — объяснил Толик В., — там не все как надо срослось. Выгода будет. Но в другой раз.
Вообще-то горбыль и не такой уж плохой…
Вечером обработали с матушкой викторию, потом я выдрал крапиву вдоль изгороди и развязал малину. Крапива прет отовсюду. И пока я ее выдирал, матушка отправилась смотреть бразильский сериал, а на небе собрались тучи. Когда я с малиной заканчивал, сверху дождик забрызгал и полил вместо меня огурцы. Девять росточков уже проклюнулись в лунках.
Юрист Гоша Ячменев последнюю неделю у нас — в адвокаты уходит.
Рад:
— Люди делятся на тех, кто сидит, и на тех, кого еще не посадили. Так что работы мне на всю жизнь хватит!
А здесь все куда-то пропали. Выглянешь в коридор — никого. И кабинет, как пустыня. Натуральный Кара-Кум! От окна до двери такая тишина, что даже воздух не колышется. Лишь изредка и ненадолго взбегут на бархан то начальник энергоналадочного участка, то главный энергетик и, замерев, выглядывают из-за кактуса. Ящеркой, заметая хвостом следы, скользит кадровичка.

Еще вторая половина дня раскатиться не успела, а веки уже раздираю с трудом. Распластаться бы на столе. Со всеми своими мыслями — между дыроколом и скоросшивателем. И тихо, к чертям собачьим, на волнах Морфея опять бы туда, на берег моря. Когда я в тот раз проснулся — у меня клев только начался. Если у нас впереди вечность, то в ней лучше всего быть рыбаком. От времени, бывает, устаешь, а вот клева ожидать никогда не надоест… Достал из нижнего ящика и сжал несколько раз пружинный экспандер.
Легкий ажиотаж возле кассы — зарплату дают по 59 табельный номер. Вот досада! Три номера до меня не хватило!
Боровков отчет еще не прочитал — злой, как собака. Рявкнул из-за стола:
— Не мешай! Не до отчета тут!
Допекают, значит, генерала…
Завтра пойду в город, в управление.

14.05., среда

Солнце жарит, как летом. Костя приехал, сказал: двадцать три градуса в тени.
Вчера сложил горбыль около изгороди и взялся за лопату. Сделал первые две грядки — для моркови и чеснока.
Матушку из огорода не выгонишь — осматривает, что и как перезимовало; прикидывает, что и где посадить.
После шести на галином крылечке собираются соседки. На посиделки. Тетя Нина Эберт, Тамара, Валентина. Сама хозяйка, конечно. И матушка моя непременная участница. Два, три часа…
Допытываюсь у родительницы:
— О чем хоть говорили?
— Да так — обо всем.
— Это как?
— Что в голову придет, о том и говорили
— Нет — а все-таки?
— Чего пристал! Тебе какая разница…
До обеда сходил в город, в Управление МЧС. По пути заглянул в цветочный магазин на Диспетчерской и неожиданно обнаружил за прилавком Аллу Бурлаченко — в прошлом работницу конструкторского отдела на стекольном.
— Привет, — говорю. — А среди цветов ты выглядишь лучше, чем за кульманом. Тебе вообще идет быть на природе, в окружении зелени.
— Муж тоже так считает. Уже два раза на мичуринский вывозил. Говорит — любуется, когда я с лопатой…
Минут двадцать вспоминали закрытый завод. Я спросил: кто из наших где сейчас? И Алка всю информацию выложила. Наташа Пинекер — на ТЭЦ, конструктором устроилась недавно. Лариса в мехцехе у Карнаухова — тоже конструктором. Лишь они по специальности. Нина Бурлаченко, Жанна и Лариска Данилова — продавцы. Валя Липина сидит дома, с внуком нянчится.
— У нее, — с завистью сказала Алла, — это постоянное занятие. Детей много, все внуками закидывают! Я вот тоже не дождусь, когда мои девки вырастут.
Тамара на пенсии. Нина по-прежнему не замужем. Даниловна на лето уезжает в Лебедянку — огородничает у матери. И Василия Иваныча с собой берет — чтоб самогон хлебал под присмотром.
— А теперь, в шестьдесят лет, еще и на баб стал поглядывать. Второе дыхание, видишь ли, у него объявилось. Не там, где надо.
— Так это ж хорошо, — говорю. — Если старость будет такой, как у Василия Иваныча — значит, жить можно!
Затем зашел в сберкассу в Доме Советов.
У нас в Асинске для работы с людьми обязательно находят каких-нибудь отъявленных стерв. Вот и здесь заведующая денежной конторой — мороженая камбала с немигающими глазами меня, как будто, не слышала. Тупо смотрела под стол и не двигалась. Пришлось крикнуть:
— Эй, девушка! Алле! Простите великодушно! Спросить хочу. У матери — сберкнижка. Деньги на ней в начале девяностых сгорели. А теперь вот, говорят, компенсация какая-то. Где бы узнать?
Рыба очнулась:
— Вы что — не видите, что у меня тут дел невпроворот?
— Извиняюсь — не разглядел…
— Ходят и ходят, никакого понятия! — неожиданно заорала она.
— Так я же…
— Зайдите через две недели!
Вот кому-то грубость не нравится, кто-то из себя выходит, нарвавшись на грубость, а я так думаю: она нас освежает! И у рыбы глаза засверкали, и я, вздернутый, из сберкассы вылетел.
Пятнадцать минут провел в управлении, после чего отправился в центр. А в центре погода — у нас на Кирпичной такая не часто бывает.
В «Пассаже» фонтан струями бьет — красиво. И народу немного — начало двенадцатого, откуда народу взяться. Пристроился под тентом у фонтана. Одна большая кружка темного пива плюс соленые орешки. Потом еще кружку взял. За соседним столиком парочка тоже никуда не спешащих громко заспорила. В носатом белобрысом интеллигенте я тут же опознал работника культуры Н. Грызя сушеные кальмары, он закричал подружке:
— Да ты хоть слышала, как у нас Грибов поет? Не слышала? Тогда о чем речь? Голосище — во! «Блоха, блоха…» И уссывается!
Допил пиво, а потом в бутиках «Пассажа» набрал шнурков коричневых две пары, губку для чистки обуви и ниток три катушки. Хотел еще что-нибудь по мелочи взять, деньги были, но ведь купленное надо потом куда-то пристраивать.
Из «Пассажа» проходными дворами вышел к новому торговому центру. Кирпичный торговый центр напротив стоматологии открылся месяц назад. Внутри, помимо товаров, обнаружил одноклассника Саньку Орынбаева — он, оказывается, здесь охранник… В девяностые, когда предприятия посыпались, как сосульки, всякое производство почти прекратилось. И безработный народ начал озираться: где бы пристроиться? И тогда появился бешеный спрос на охранные услуги. Выяснилось, что, хотя все развалилось, но, оказывается, много есть чего охранять. Причем, не только то, что еще не растащено, но и то, что уже растащили…
Санька — в галстуке с толстым узлом и с бейджиком на лацкане — важно расхаживал вдоль стендов с туфлями.
— Привет, привет, — сказал Санька, не переставая наблюдать за помятым мужичком, который замер возле пары тупоносых ботинок.
— Какой ты солидный, прямо хозяин этого заведения.
— Не я, — сразу отмел мои подозрения Санька, — а торгово-промышленный дом «Град Китеж». Крепкая фирма, рекомендую.
— И что служба — не утомляет? Молоко за вредность не дают?
— Смейся, смейся, а вот поработай здесь — узнаешь.
— Что — и впрямь нелегко? — усомнился я.
— А то! Всю смену нервное напряжение. У нас ведь как — уважение к частной собственности только в одном случае: если она твоя. Не у всех еще хватает сил быть честными. Я бы за честность медали вручал и квартиру в придачу. Две-три квартиры в год — это не так много.
— Неужели воруют?
— Как тебе сказать… Не часто, но достаточно регулярно.
— А как же отсюда утащишь, ведь все под присмотром?
— Да тут — хоть присматривай, хоть не присматривай… Жулики у нас изобретательные. Ты даже не представляешь, сколько есть разных способов! Тырят и поодиночке, и группами. Один, допустим, с умным видом мне зубы заговаривает, другой — возле продавца вертится, а третий потихоньку товар за пазуху сует. Некоторые стервецы специальные мешки изнутри пришивают. Идет и складывает в него. Стоп! А где ботинки? Где этот хмырь, что возле них торчал?
Санька сорвался с места и выбежал на улицу.
Значит, кого-то можно поздравить с новыми ботинками…
На девятиэтажке по Желябова третий этаж собирают. Когда я шел, — вторую панель уже закрепили. Стараются работнички, мать их!.. А зачем стараются? Надо ли это нам? Асинску желательно быть ближе к земле — так надежней. Со стройками следует поаккуратней. Был случай: железную дорогу сто лет назад в Сибирь потянули. И через Обь — мимо одной деревеньки. И деревенька стала расти, как на дрожжах. И такая деревня выросла!..
Я заклинаю каждого монтажника, каждого бетонщика: не увлекайтесь! Не понастройте столько домов, чтобы мы раздулись до размеров какого-нибудь областного центра. Обуздывайте свой пыл!

15.05., четверг

Посадочные работы — в разгаре. Накануне еще четыре грядки вскопал. Но воды в земле столько, что, когда вгоняешь лопату и подцепляешь пласт, под ним раздается чавканье, и ямка быстро наполняется мутной жижицей. Домой зашел в одиннадцать. За неделю хорошо бы закончить с посадками. А потом можно отметить это дело.
Толик В. вернулся с очистных и рассказал новость. Решили вчера после долгих проволочек из отстойника, где раньше карпов держали, воду выпустить. Отстойник в технологии не задействован, вот и не трогали года полтора. Когда воды осталось совсем чуть, увидели здоровенного карпа. Как он умудрился уцелеть и столько времени прожить незамеченным — для всех, кто сбежался посмотреть, осталось загадкой.
— Так не бывает, — усомнился Костя, — можно тихо сидеть в воде, но жрать-то ему надо было.
— Букашками, наверно, питался. Теми, что в воду падали, — предположил я.
— Да, — согласился Толик В. — они туда килограммами валились. Комары, мухи подлетают — и сразу в воду.
— И чем дело кончилось? — спросил Костя.
— Ничем. Пока изумлялись да руками всплескивали, кто-то под шумок уволок его.

16.05., пятница

Накануне опять с лопатой. Работа не хитрая: подцепил пласт, перевернул, разбил комки. И так повторяешь много раз. И пока орудуешь лопатой — земля покачивается. Еще две грядки сделал, и перегной из одного ящика в другой почти весь перекидал. Только вот внизу лед оказался. Ковырять не стал, пусть сам тает. Домой явился в половине одиннадцатого, вымыл руки и до часу смотрел футбол: «Ювентус» — «Реал», полуфинал Лиги чемпионов. Повторная игра. 3 : 1 в пользу итальянцев. А первый матч 1 : 2. Футбол — это что-то вроде гражданской обороны, но в другой форме: на каждый поражающий удар соперника у тебя обязательно должен быть — нет, не противогаз, а свой подготовленный удар.
Толик В.:
— По моим наблюдениям, наша контора скоро развалится.
— Это не исключено, — говорю, — однако явных причин пока нет.
— Развалится, как пить дать! Пассатижи без присмотра на пять минут оставить нельзя. Никогда так раньше не тащили!
Косте предложили место на нефтебазе. И оклад выше, и хлопот не столько. Костя обхватил голову руками и задумался.
Толик В.: «Моих электриков, старых засранцев, в санаторий отпускать нельзя. Они там последние силы на баб кладут. Возвращаются отощавшие, — пиджаки болтаются, как на пугалах. В итоге у одного инфаркт, у другого язва, у третьего вообще рак. Это после санаториев-то! Один только Коля правильно отдыхает. Вернулся домой, — рубахи на пузе не сходятся; начал землю копать, наклонился, — и штаны на две половинки разъехались. Это ж надо ж, говорит, как за месяц брючный материал сел!».
Гоша заглянул и объявил: Олейник, из производственного, уходит в городскую Администрацию. Да не куда-нибудь, а в заместители мэра по кап. строительству.
— Врешь! — не поверил Толик В.
— Зачем мне врать? — обиделся Гоша.
А я прямо рот открыл: во как судьба к человеку повернулась! Бегал с папочкой, ничем особенным не занимался, и сразу — бац! — такой взлет. Невероятный взлет! Лишь бы капитальное строительство это пережило. Но я думаю — переживет! В чем сила Асинска: он так устроен, что стерпит любого, кто им рулит! Если какой-нибудь другой город на это не способен, то наш и глазом не моргнет.
Позвонила Ксения, фельдшер: срочно получить аптечку! Отправился в старую контору за коробками с йодом, бинтами и разными аспиринами-цитромонами. Ну, думаю, все: видимо, пришло мое время! Оказалось, это не для меня, а для Костиных электриков и кочегаров.
— Полезная вещь, — сказал я, забирая коробки. — И необходимая! Если кого-нибудь из электриков ударит током, его можно помазать йодом, а затем дать слабительное.
Как и все медики, досконально знающие человеческое нутро, Ксения Петровна была грубовата и прямолинейна:
— Слабительное — не надо. Слабительным не увлекайтесь, а то последние мозги через задницу вылетят. Бабы у нас безмозглые, так пусть хоть у этих придурков чего-нибудь в головах останется.
Вот и дождь разошелся. Если зарядит часа на два — вечером в огород не выберешься.

19.05., понедельник

В пятницу, в конце дня провожали Олейника в Администрацию. Олейник, на радостях, не поскупился — хорошая водка, закуска. Созвал человек десять.
— Как ты туда попал? — допытывался Лев Львович Каблуков.
— Заметили, — коротко отвечал Олейник. — Чем мне нравится городская Администрация — там толковых работников всегда замечают.
— Погоди, погоди, — не отставал Каблуков. — А что надо, чтоб заметили?
— Работать надо! — веско сказал Олейник.
И все деликатно промолчали.
Когда подпили, Олейник принялся рассуждать:
— У каждого есть свое место. Мое место — там. Капитальное строительство в городе — ниже плинтуса. Черт знает, чем занимаются. Мне наш мэр так и сказал: первым делом надо с кадрами разбираться. Всех бездельников разгоню!
Анна Владимировна предложила:
— Ты построй такое, чего у нас еще нет.
— У нас все будет, — пообещал Олейник. — Вот только разберусь, что к чему, и все будет.
— Ты построй, чего нет!..
Толик В. потом размышлял:
— Что она имела в виду?
С посадкой почти закончил. Олег помог. Вдвоем с Петром, младшим братишкой, они за полчаса весь огород мотоблоком вспахали. Глубина вспашки, правда, не очень — сантиметров восемь, но Толик В. с Костей сейчас заверили, что это ерунда, и ни на что не влияет. Ботва, когда ей потребуется, все равно вылезет, а иначе какая это картошка, если ее на полметра вниз затолкать. За пахоту отдал триста рублей, но сколько времени сэкономил! Остались крохотные кусочки между грядками, да садик надо вскопать. До конца недели должен управиться.
В воскресенье побывал на рынке. Взял сметаны, молока, сыра, колбы, хлеба, печенья разного три пакета.
Володя Молотков с сыном Ильей ездили с удочками на Яю. Чашку рыбы наловили. Галя на крылечке пока чистила, напевала: «Миллион, миллион, миллион алых роз…». Любит Галя речную рыбку, особенно жареную!
Сегодня кругом зацвела черемуха, вчера только-только наклевывалась, а теперь вот вся белая, как будто всегда так было.
Сейчас выдали деньги. Хорошее дело, когда деньги выдают! Эх, миллион, миллион, миллион алых роз!..
— Резкое улучшение настроения часто совпадает с днями получки, — заметил Костя, услышав известный мотивчик.
И еще сказал: планерки — не будет.
Накануне вновь с лопатой. Доработался до звезд. Тучки разбежались, и звезды высыпали все разом. Хорошее дело — на них смотреть. Чем дольше работаешь, тем больше хочется стоять, облокотившись на лопату, и разглядывать звезды. Вот летчик Сент-Экзюпери любил небо. Как поднимется в ночной полет, так чувствует себя в небе, как рыба в воде. А пролетарский поэт Николай Тихонов небо не любил — если и заглядывал в него, то не дальше Марса… Лучше все-таки уподобиться летчику, чем пролетарскому поэту. Однако я мало что могу сказать про небо и про звезды. Я про них почти ничего не знаю. Для звезд самый мучительный месяц — август: начинается падеж. Они срываются одна за другой, одна за другой и — сгорают. А кто-то придумал идиотскую примету с желаньями… Но нам до августа еще жить и жить. У изгороди Мартыновых береза выпирает в Большую Медведицу, заполонив ветками часть ковша… Когда в жизни что-нибудь не так, — надо опираться на звезды. Это укрепляет. А если Тот, кто всех судит, однажды решит, что здесь мне не место и пинком вышвырнет меня отсюда — я полечу к звездам. Небо. Небо… Э-э… О-о… У-у…

20.05., вторник

Вечером, высадившись с дежурки, успел зайти в «Пшеничный колосок» и заказать полтораста грамм. За соседним столиком четыре девчонки из педучилища пили пиво. К ним приставал пьяненький Кармерьян, главный невропатолог городской больницы.
— Да у меня денег — во! — говорил Кармерьян, вытаскивал из карманов мятые купюры и угощал девчонок пивом.
Девчонки хихикали и выбегали на крыльцо покурить. В приоткрытую дверь долетали голоса.
— Старый дурак, — сказала одна.
— Тебе какая разница, — донеслось в ответ. — Пусть платит.
Над стойкой работал телевизор. Шла передача из зала суда. Судили жену, насмерть заколовшую вязальной спицей мужа. Приговора я не стал ожидать. Выпил водку, запил томатным соком, сжевал бутерброд с помидором и колбасой и пошел домой.
Дома съел две тарелки борща. Матушка рассказала, что днем посадила в палисаднике цветы.
— Семена были, да еще Галя дала. А ты никогда не купишь, что нужно — тебе вечно что-нибудь подсунут. В прошлом году травы какой-то набрал — все ждала, когда зацветет. Так и не дождалась.
— Вот посадим картошку, у нее цветочки тоже красивые.
— Болтаешь ерунду, слушать не хочется!
— Ладно, — говорю, — некогда мне разговоры разговаривать.
И пошел в огород. А там изготовил и засыпал перегноем лунки в огуречной грядке, вместо сгнившей прожилины на изгороди поставил новую, надергал торчащей в разных местах крапивы четыре ведра, вскопал клочок земли возле яблони и посадил картошку. Появился сосед Щучкиных — беженец из Узбекистана: хочет вывести воду на улицу для полива грядок. Светя тусклым фонариком, ползали по его подполью. Осматривали трубы, прикидывали, куда врезаться. Хозяин крутил головой, переспрашивал:
— А сюда, говоришь, вентиль ставить? А зимой трубы не перемерзнут?

С Побокиным сейчас пообщался. Сосед его, Трубачев, сестру зарезал. Я Трубачева знаю, раза два за одним столом сидели. Он человек тихий, сестра сама виновата. А дело обыкновенное: не давала ему спокойно жить. Вот и в последний раз — он выпивал, и настроение у него было хорошее. И тут она: «Устраивайся, — кричит, — на работу!» Он голову обхватил, а она все — устраивайся и устраивайся! И он тогда ножом — на! Она: «Ах ты, сукин сын!» А он еще тридцать раз ножом — на! Она и не сказала больше ничего, скончалась сразу.
С утра и до обеда дождь, да и сейчас хоть и не льет, но все небо в тучах. И тучи так низко над землей, что едва макушку не задевают.
Утром сильный запах раскрывающихся тополиных почек.

21.05., среда

Раньше, в те времена, когда матушка была в силе, и я не мешал ей заниматься огородом, к концу мая все мои крючки и лески были уже в полном порядке. Червей накопаю и — за карасями. Как же они после зимы, голодные, на червяка клюют!.. Теперь не до удочек и не до карасей.
Вчера еще раз наточил лопату и перекидал весь перегной из одного ящика в другой. К следующей весне будет готовое удобрение. Освободившийся ящик вновь начну забивать сорняками. А в конторе я расслабляюсь. Сегодняшние планы на расслабление таковы: в девять — в Администрацию, оттуда, если получится, заглянуть в магазин: джинсы нужны и рубашка. Погода сегодня безоблачна и хороша, — прямо выманивает на улицу.
Без пяти восемь, рабочий день начинается. Вперед, к свершениям!..
10 час. 52 мин. Только что вернулся из города. В Администрации я не задержался. Сунул Валентине листок с перечнем оснащения аварийно-спасательного формирования и отправился по магазинам. В «Юбилейном», в бутике, присмотрел черные джинсы. Вот так, сразу, брать не думал, но барышня, торгующая штанами, так ахала и приговаривала: «Сидят, прямо, как влитые!», что убедила. Выложил девятьсот пятьдесят. В газетном киоске купил гороскоп, «Футбол» и пару авторучек — одной пишу.
Да! В Администрации встретил Олейника.
— Мое почтение, — говорю, — высокому начальству. Теперь свои люди даже и тут есть!
А он выслушал и говорит:
— Смотрю отсюда на вас и никак не пойму: чем вы там, в водоканале, занимаетесь? Очень вы неэффективно работаете. Очень! Основательная проверка вам не помешает.
Другой бы обиделся, а я только порадовался. Хороший начальник и обязан быть таким! Если бы каждый — даже и президент — постоянно помнил, из какого колхоза вышел, из него никогда бы президента не получилось!
Вернулся со штанами и прочими покупками, а тут слухи гуляют из кабинета в кабинет: вроде как, собираются срезать зарплату. Процентов на десять всем сразу! Когда узнаешь что-нибудь скверное, единственное, что можно сделать — отвлечься. Зарплату этим не сохранить, но любая отвлеченная реакция на плохие новости благотворно влияет на нервы.
После обеда Костя с Толиком В. отправились на очистные — двигатели там на вторичных отстойниках греются. А перед этим был переполох: с базы РСУ позвонили и сообщили, что столяру Захару пальцы циркуляркой оттяпало. Быстро собранная комиссия помчалась туда. Сбегая по лестнице, Нина Николаевна, инженер по охране труда, кричала: «Если дыхнет перегаром — руки сама оторву!» Оказалось, пальцы целы, только подушечки повреждены.
Когда новость о снижении зарплаты поползла по кабинетам, мы стали думать.
— Надо все-таки понимать, — сказал Костя, — зарплату снижают не зря. Кому сейчас легко? Никому!
— Да, мы не вправе напрягать контору, — согласился Толик В., как всегда окутываясь дымом. — А уж требовать повышения зарплаты — и вовсе ни в какие ворота... Однако в этом есть определенный намек: мол, шевелите мозгами! Вот что: мы должны помочь себе сами.
— Но как? — разом откликнулись мы.
— На базе РСУ лежат ржавые трубы. Если их порезать и сдать в чермет — мы окажем себе материальную помощь.
Костя помолчал.
— Не выйдет. Газорезчику отстегнуть, водителю грузовика, сторожу на проходной. Да еще для погрузки пару мужичков привлечь придется… Как ни крути, а большой помощи себе не получится.
— Что за страна! — сказал Толик В., раздавив окурок в блюдце. — Даже воровать приходится всем миром. Есть еще варианты?
— А если попробовать разжиться на противогазах?
— Леня! — вздохнул Костя. — Кому ты можешь впарить свои противогазы? Семечками торговать — и то быстрей разбогатеешь!
Толик В. объявил, что ему предлагали должность заведующего электрохозяйством в сумасшедшем доме. И оклад приличный. Тут же открылось, что и у Кости там зацепки есть, и что в смутное время в этой загородной обители можно отсидеться. Заговорили о нравах психов, и выяснилось, что они у нас не буйные, с ними можно ладить, только права качать не надо.
— В начале девяностых, — вспомнил Костя, — один нашкодивший авторитет, который придумал нырнуть сюда, чтоб о нем братки подзабыли, решил поугрожать главврачу. А главврач для психов — бог и царь. Шепнул царь, что его обижают, и глупого авторитета насмерть забили мокрыми полотенцами. Психи — они психи и есть, что с них взять.
Разговор о сумасшедшем доме нас воодушевил.
Толик В. рассказал:
— Приехали однажды туда бригадой — проводку менять. Все из машины вышли, а Коля, электрик, на заднем сиденье остался. Подходят четыре психа, заглянули в машину: «Дед, за что тебя?». Я объясняю: «Да вот — крыша поехала». Психи посовещались и снова к Коле: «С нами жить будешь. Койка есть. Не бойся, в обиду не дадим»… Надо сказать Коле: может, теперь, как зарплату срежут, навестит психов? Койка еще, поди, не занята…

22.05., четверг

В девять вечера комары загнали в дом. А до этого успел в двух местах рассадить полведра картошки. В садике пришлось в глину, а в ней сорняков видимо-невидимо — на маленьком пятачке часа полтора провозился. В перекапывании земли, как утверждает Толик В., легче всего — подход к лопате. Остальное отзывается нытьем в пояснице и руках… Помимо комаров, есть еще шмели и мухи. Где-то на подходе мошкара. Но пока в воздухе засилье комаров. Они не зудят, они поют о твоей сладкой крови и впиваются то за ухо, то в лоб, то в шею. А ты отмахнешься ладонью и втыкаешь лопату в землю. Втыкаешь и втыкаешь… И клянешь на чем свет пользу труда на свежем воздухе.
Сегодня надо перегной разбросать по малине и перекопать еще один пятачок. А там — под помидоры и капусту делянки готовить. За ближайшие два вечера и выходные все должно быть посеяно и посажено.
А на работе я бумажками занят. Сейчас от имени конторы сочиняю жалобное письмо Губернатору. Сидоровна задачу поставила определенно: «Напиши так, чтоб цену на воду поднять разрешил!».
15 час. 44 мин. Письмо изготовил и дважды переправлял. Сейчас отнесу Ячменеву — пусть, как законник, на него посмотрит.
Поднялся и заглянул в окно. А за ним все та же улица Родины.

23.05., пятница

Теперь у меня на каждый вечер один распорядок. После того, как поужинаешь, переоденешься в рабочее и — во двор. А здесь лопату берешь или вилы, или грабли, или все вместе. Однако прежде чем шагнуть в огород, секунду-другую замешкаешься возле двери, открывая задвижку. Дверь в огород узкая и низенькая — не мешало б повыше и пошире, тем более — стена позволяет. Но отец еще строил, давно это было… Стена крытого двора из горбыля, одиннадцать штук в рядок, и не узких: в ширину сантиметров двадцать — двадцать пять. В десятый от низу вбиты гвозди. На первом висит старая, не упомнить, сколько ей лет, ножовка. На следующем два средней величины навесных замка, в одном торчит ключ, второй без ключа. Сколько раз я искал этот ключ, но так и не нашел. Дальше — еще одна ножовка, по металлу, и тут же связка бельевых прищепок... Надо, чтобы все это в голове, как следует, отпечаталось. Ведь придет, как говорится, срок; и неизвестно, возле каких дверей окажется душа, вылетев из тела. Ну а вдруг там сразу — хрен откроют? Вдруг там принято резину тянуть или еще чего? И придется ждать. Слоняться возле запертых дверей с пугающей тишиной за ними. Неважно, сколько промурыжат тебя у порога — за ним все равно вечность. И в обратную сторону хода нет. А, значит, надо присматриваться, надо лучше запоминать. Если, конечно, тебе там память оставят! Надо заострять внимание на числе горбылей, на вбитых гвоздях — и что на них висит, на ведре без ручки, что мешается под ногами. Ведь даже здесь и сейчас, когда вспомнишь о начале какого-нибудь события — досадуешь, что мелочи как раз и упустил, а они тоже немало значат!.. Ну вот, огляделся — можно и в огород…
Вечером продолжил перекапывать землю в садике. Да — конфеты купил Марине (за навоз для грядок), колбы пучок взял — это уже для сегодняшней окрошки. Кроме того, две пары нитяных перчаток для работы и мазь от комаров. Для этого из дежурки пришлось выйти на оптовке. Затем Томский объявился — у них, оказывается, телефонный кабель меняли. Родители его квартирку двухкомнатную купили в центре.
— Стало быть, новоселье скоро?
— Ага, «новоселье». Ремонт впереди! Угадай: кто будет делать?
Сам Мишка собирается съезжать на летнюю дачу, ждет, когда его бестолковый сын дотянет до каникул.
Затем я дозвонился до редакции «Кузбасса». Там упираются, не хотят публиковать открытое письмо Губернатору! Мы, говорят, завалены такими письмами, и если, говорят, появится прецедент — лавину не остановить. Я говорю: вы странные люди! Если Губернатор сам решает все вопросы, так к кому же еще обращаться? Вы только наше письмо опубликуйте, без всяких прецедентов, я на других публикациях не настаиваю. Нет, говорят, не опубликуем!
Но как тогда узнает Губернатор, что нам цену на воду надо поднять? Ведь он там, у себя, ни о чем не ведает. Он сейчас, может быть, договор с угольными компаниями подписывает. Или думает о том, как укрепить черную металлургию. А как же мы?
Даниловна окно с улицы помыла, и мир сразу сделался светлее.
Еще одна рабочая неделя к концу подбивается. Хорошо бы до понедельника закруглиться с посевной, перекопать землю под помидоры и капусту.

26.05., понедельник

Вчера после обеда, в третьем часу, закончил основные дела, затратив в общей сложности на все — про все восемь дней. Осталось помидоры высадить в открытый грунт и капусту. К вечеру очень кстати нанесло туч, и хлынул дождь. Мои посадки обильно смочило.
Сегодня на работу явился в новых джинсах и с копеечной монетой 1905 года. Монету нашел вчера в огороде возле грядки с морковью. Это уже третья дореволюционная копейка, которую я нахожу. Первая обнаружилась в подполье, когда дом поднимал; вторая также по весне, когда землю копал, возле ящиков с перегноем. И вот — третья. Многим успел с утра показать. Костя говорит:
— Может, на твоем месте жил когда-то лавочник и откладывал про запас? Ты получше лопатой пошуруй, вот и разбогатеешь.
Толик В. дал дельный совет — подержать монетку в перекиси водорода, тогда грязь отстанет.
Канарейкин позвонил: напиши новую заметку о должниках, у меня уже список на тридцать человек есть.
А в три планерка — Махмудовна обрадовала.
Утром заглянул на пять минут Ячменев, — он получил расчетные, и теперь с нашей конторой никаких дел у него нет:
— Все, ребята, все. Теперь я вольная птица. Буду адвокатом. Так что кто из вас рыло кому начистит или стащит чего — обращайтесь. Я вас помню, помогу срок скостить.
По части рыла Толик В. покопался в памяти и обрадовано заявил:
— Есть кандидаты, есть!
Хороший человек Ячменев.
Сегодня небо облачное, но день пока без осадков.
Планерка длилась чуть больше получаса. Продолжается брожение вокруг водоканала, и Боровкову не до совещаний. Когда люди бьются из-за денег, это отнимает много сил и влияет на нервы. Генерал говорил вяло и только о задвижках. Что задвижек заменили недостаточно, что замена задвижек — закваска для будущего. Что качество этой закваски должно быть отменным.
Селезнева, старуха из абонентского отдела, принесла письмо читателя газеты «Борьба за уголь».
— Что творится на белом свете! Слов нет! Какой-то Смолкин с улицы Каменноугольной берет ручку и, за здорово живешь, критику наводит! Дескать, не потребляет он так много воды, как мы рассчитали на каждого человека. Ну не поганец ли? И редакция хороша. Надо было перекинуть письмо не нам, а в городскую Администрацию — цены в Администрации утверждают.
— Но ведь с нашей подачи
— Неважно. Ты ответ подготовь, они ответа требуют…
Плюнуть бы на все и на рыбалку с удочкой.

27.05., вторник

За окном дождь, судя по расположившимся тучам, надолго зарядил. В огороде ничего не делал — погода. Еще раз изменил длину новых джинсов, — удлинил сантиметра на два, теперь в самый раз. Лег спать в одиннадцать, но отключился в половине первого — нечего было в семь с книжкой на диванчике устраиваться, все равно тут же закимарил, и страницы прочесть не успел.
Костя чуть свет уехал в Кемерово — два мобильника приобретает: для себя и для генерала. Все правильно. Я слышал, эти мобильники удобная вещь: и под рукой постоянно, и никаких проводов. Если прогресс пошел по стране — мимо нас он ни за что не проскочит!
Перед обедом, как фурия, ворвалась Селезнева. Старуха сияла:
— Я так и предполагала! Стали проверять — человек с фамилией Смолкин на Каменноугольной не проживает. Улица есть, а человека нет. Нет, и все тут! И дома с таким номером нет. Улица обрывается раньше, чем номер на конверте… Будь сейчас конец тридцатых — все дома бы перетрясли, но этого голубчика сцапали. Как пить дать — сцапали бы!
— Как его сцапаешь, если он анонимный? Возьмешь, да не тех. Ошибиться можно. Таких случаев — пруд пруди.
Старуха строго оглядела меня:
— Раньше власть не ошибалась. Сколько ни сажали — ни одного не выпустили. Значит, виноватые были. Хоть в чем-то, но виноватые! И тут так же: бери больше — и нужный обязательно попадется.
Смахнув в ладошку письмо и ответ, она, вскинув победно голову, удалилась. А у меня в кабинете холодно, ветер прямо в окно. Пришлось пиджак накинуть, — в одной рубашке зябко и как-то не по себе.
С утречка Сидоровна допрашивала Толика В.: все ли субабоненты платят вовремя за электричество? Неугомонная Сидоровна разнюхивает, как бы увеличить наш доход, и вспомнила про субабонентов. И вот она вокруг Толика В. и так, и этак, а Толик В. прямо раздувается, прямо грудь выпятил, и усы вразброс — не хватало, говорит, мне вместо контролера по улицам бегать! Я, говорит, начальник энергоналадочного участка, и зарплата позволяет мне даже на такси ездить, но не в сторону субабонентов! Ни до чего они не договорились и по рукам не ударили… Если по справедливости, то субабоненты должны бы Толику В. коньячок поставить. Отмазал он их. А сами пререкания завершились неожиданно. Сидоровна спросила:
— У тебя электрика свободного под рукой нет? Кофеварка сломалась.
Вчера на девятиэтажке по Желябова принялись собирать четвертый этаж.
Побокин, потряхивая бородой, рассказал, как продвигаются дела со сборником городских поэтов. Доволен.
— Двадцать человек со своими стихами — это будет, как бомба! Вот увидишь: шумиха поднимется невероятная — мы всю городскую культуру схватим за задницу! А то отдел культуры от нас морду воротит. Но! Мне бы только не мешали. Я знаю, у меня есть враги, но они скрытные, себя не обнаруживают.
— Насчет врагов ты, друг, ошибаешься, — сказал я Степе. — Сейчас заполучить врага не так-то просто. Надо очень сильно кому-нибудь насолить, чтобы этот кто-то взъярился на тебя. Ты кому-нибудь насолил? Ну вот! У тебя, вероятней всего, доброжелатели, однако они не знают, как помочь. Это ведь не всякий умеет — правильно помочь. Вот, помню, случай. У нас на факультете одной девчонке нравился Славка Ненашкин. Крутилась вокруг него и так, и этак — а он нос воротит. И она уговорила подружку посодействовать. Подружка рьяно взялась за дело, и что ты думаешь? Через три месяца была женой Славки! Потом она оправдывалась: «Я не знала, как помочь, и у меня, по-моему, это не очень получилось».
— Твой пример к делу не относится. У меня — другое. Только я насчет денег для сборника договорюсь — бац! — на ровном месте пробуксовка. Начинаю разбираться и вижу: чьи-то уши вылезли, а чьи — не определю.

28.05., среда

Откуда-то свалился адский холод. То ли из космоса упал, то ли еще откуда. Утром, в начале седьмого, было минус два. Наверняка что-нибудь вымерзло. Не стал заглядывать в огород, но и так понятно — трава в инее. На работу отправился в курточке. Марина Лаптева скотину в стадо погнала — двух коров и бычка, а сама в платке, теплой кофточке и ноги голые. Валерка Щучкин гараж открывает, напирает животом на ворота.
— Соседка, — интересуется, — а снизу не холодно?
— Мы привычные, — отвечает.
— Понятно: все закаляются по-разному. Есть те, которые голову в холоде держат. А есть…
— Езжай, езжай на свою работу! — закричала Марина.
Перед обедом потеплело, и я с Милицейской на Чапаева и дальше по ломаному асфальту прошагал с горки вниз. Зашел к Славке, в водосбыт, но его не застал. А потом — в «Юбилейный». Купил рубашку летнюю за триста рублей — там, где джинсы до этого покупал, и купил портмоне за 180, из кожи. Надоело, что карманы мелочью набиты. Всего каких-то двадцать минут — и пятьсот рублей как не бывало. Это, конечно, не мотовство, я еще и не так могу, были бы деньги.
С покупками и в хорошем настроении прогулялся по центру. Во время прогулки на глаза попались: Федоринов — он по заданию газеты бежал в центральную библиотеку на «Лики земляков» (встреча с ветеранами юстиции); далекий крохотный истребитель, оставивший в небе белый след; распахнутый «воронок», куда два услужливых милиционера подсаживали перебравшего мужичка; старая знакомая Мерзлякова Ольга Ивановна; также Геннадий Стрельников, бывший фотограф; огромный плакат на Дворце культуры «Мы — одна семья»; Федоринов, бегущий в обратную сторону.
Поравнявшись со мной, Федоринов притормозил:
— Хорошо, что я пошел в институт культуры, а не в тот, в который советовала мать, — и побежал дальше.
Возвращался мимо строящейся за бетонной оградой девятиэтажки. Темно-серая плита с дыркой будущего окна взмыла над глухим ограждением. Крановая лебедка надсадно гудела. Панель поднялась до четвертого этажа. Бригадир вверху замахал руками, давая команды крановщице. Быстро строят…

29.05., четверг

Вчерашний холод натворил дел. Я тут вскапывал, окучивал, поливал. И вот — раз! — махом все насмарку. Помидоры вымерзли — до последнего. Темно-зеленые лапы обвисли, им уже ничто не поможет. Из огурцов — пять корешков сохранились: все-таки под пленкой. Я уныло ходил от грядки к грядке. Меня уже не радовали всходы лука. И морковь, проклюнувшаяся рядками, меня не радовала. И звезды стекали с неба, как будто уже наступил август. И не на что было мне опереться… Помидоры обещает тетя Нина. Картошка рано не взошла — сообразила.
Завтра — годовое собрание акционеров. А сегодняшний день отмечен маленькими войнами между Сидоровной и энергетиками. Сидоровна, понятно, побеждает.

30.05., пятница

Как ни крути, а весна к концу подходит.
И хоть погода хмурая и дождичек моросит, но жить можно. Надо только забыть о позавчерашнем заморозке, будь он неладен!
Сегодня наконец-то — годовое собрание акционеров. Событие, к которому я ни с какого боку, если не считать написание речи для генерала. Заговорили о собрании. Толик В., выдувая дым в форточку, заявил:
— Я, как акционер, окончательно прогорел. Это ж надо было выдумать такое акционерное общество! Я понимаю, если б на мои тридцать акций ну хоть какой-нибудь процент накапал. А то бумажки есть — денег нет. И куда мне эти бумажки? Да… Дела в нашем акционерном обществе все больше смахивают на похороны. Но пока при отсутствии покойника. Скорбь на рожах, и пустой гроб таскаем. Туда-обратно, туда-обратно… И кайф перестали ловить, а все равно таскаем.
— Зачем? — спросил Костя.
— Тренировка нужна. Грядут печальные дни.
Вчера поздно вечером смотрел финал Лиги чемпионов. «Ювентус» — «Милан». В основное и добавочное время обошлось без голов. А по пенальти 3 : 2 в пользу «Милана», победный гол вколотил Шевченко. Те, кто за «Ювентус», наверно, думали, что если Шевченко с Украины приехал, то он соломой крытый и промахнется. А он — р-раз! — и положил в сеточку. Очень даже просто. Теперь будут знать, что на Украине не только семечки щелкать умеют.
Засидевшись за полночь, лег во втором часу и опять не выспался.
Сегодня в связи с собранием намечается укороченный рабочий день. Первоначально говорили, что до двенадцати; сейчас, что, вроде бы, до двух.

2.06., понедельник

Лето покатилось, и мы вместе с ним.
В пятницу было годовое собрание акционеров. Я не пошел. Сегодня буду узнавать, каким боком принятые решения коснутся меня, наемного кадра. В пятницу доехал с Костей на его «каблучке» до Диспетчерской и заглянул к Побокину. Степу дома не застал — был на смене, но на стук выглянул художник Юрка, закричал: «О-о! Как ты вовремя. Заходи!» Зашел. Выпили по пятьдесят коньяка, потом еще… Потом я прогулялся до магазина, набрал портвейна, а еще взял булку хлеба и вареной колбасы. Колбасу мы порезали тонкими кружочками, а хлеб толстыми ломтями. На запах тут же прибежал доцент асинского вуза Ираклий Гургенович Докучава — взъерошенный, опухший, с багровой физиономией. Доцент начал с культурной темы.
— Пишу статью о восточноевропейских поэтах, — объявил Докучава. — Обиженные нации и отдельные отклоненные личности создают великую культуру. Пример: поляки. А еще евреи и гомосексуалисты.
— Это кто — пидоры, что ли? — встрепенулся Юрка.
— Они. В литературе полным-полно пидоров. Пидоры вообще к искусству неравнодушны. Они — эстеты, они все выдающееся задницей чувствуют, у них внутренняя организация такая.
Ничего себе организация! Степа вот тоже стихи пишет — и по многу порой, но вполне нормальный. А если кто, не разглядев, вместо девушки на парня лезет — я прямо не знаю… Может, очки ему надо?
Хозяин, как мог, поддерживал беседу. Качаясь в сигаретном дыму, размышлял:
— Смерть обнаружила самую доступную лазейку в человека — через член и влагалище. Раньше какой-нибудь вшивенький триппак удручал; теперь, как подумаешь, что это не СПИД, так от радости прыгать хочется.
— Во-во, а все пидоры виноваты, — кивал осовевший Ираклий. — Половина Питера оголубела.
А потом пришла Юркина жена, заглянула в комнату и сказала: «Опять те же».
В воскресенье отправился на базар. Купил свинины и говядины, молока, сметаны, творога, колбы взял три пучка, вермишели, поплавок и грузила, а также шаровой кран. Кран понадобился на выводную трубу для полива, — тот, что есть, уже течет со всех сторон, даже непонятно: откуда столько дырок в кране? Матушке не понравилось мясо: свинина старовата, а в говядине много жил.
Ближе к вечеру опять в огороде. Поменял неисправный кран на новый, размотал и подключил шланг для полива, вытащил из отдушин в фундаменте тряпки — пусть подполье за лето проветрится. А еще топор насадил на новое топорище и наточил сразу, шаткую половую доску в бане пришил гвоздями к соседним. И сходил к Володе Молоткову, взял домкрат — половицы в доме поднимать надо, а то просели.
Сейчас время к обеду, и с самого начала дня в конторе тихо. Костя с Толиком В. укатили на третий подъем. Планерка будет.
На этой неделе вновь обещают похолодание, и оно уже заметно: ветер, тучи, дождик с утра побрызгал.
Костя в воскресенье сгонял на Рудник на рыбалку. Результат такой: беленькая, ерши, окуньки, пескари. Пескари попадаются крупные и черные, их еще «шахтериками» кличут. В целом — поймал немного, на одну жареху. Помимо рыбы — трех клещей. К счастью, впиться не успели.
Достучался до Побокина. Побокин в отчаянии. Он увлекся восточной поэзией, пробует сочинять по-восточному, но не получается, хоть тресни! Я, конечно, ободрил, как мог. Я сказал: лучше писать газели, чем танка — ассоциации тоже немало значат. Степа подумал и заявил, что вечером, пожалуй, зайдет, чтобы обсудить тему, хотя сегодня он не особенно-то и нужен: я собрался пол поднимать.
Планерка, вопреки ожиданиям, прошла спокойно, на Канарейкина в первую очередь навалились. Тот нацелился в отпуск в Сочи, вечером самолет из Новосибирска, а ему заявление не подписали, начали разбираться, почему в отделе водосбыта плохие показатели. Правильно! Производство — превыше всего. Если каждый вместо того, чтобы думать о производстве, будет у моря пузо греть — крах нашей конторы неминуем.

3.06., вторник

Накануне вечером пришел Степа, и мы взялись за мой запас — за две бутылки перцовки. И ни в какое подполье я, конечно, потом не полез. Потому что если бы я полез, то как бы я оттуда выбрался. И про танка мы ни разу и не вспомнили — что нам танка, когда у Степы творческий кризис.
— Тут рифмы не идут, а Файка лезет со своим дурацким мичуринским. Поезжай, требует, землю пора копать под картошку, все уже отсадились, а ты, лентяй и бестолочь, тянешь. «И почему я, такая дура, замуж за тебя пошла?»… Всю жизнь делает из меня садовода, а я поэт! — трагически закричал Степа.
Он угрюмо глотал одну рюмку за другой. Перцовка исчезала в зарослях бороды, как ручеек в лесной чаще.
— Тебе надо взять себя в руки, — сказал я. — Держать себя в руках — первое дело. Пусть сейчас не пишется, это ничего. Фет не писал стихов целых пятнадцать лет. Даже больше. Но Фета можно понять: он был помещик, у него было хозяйство — коровы, свиньи. Опорос, привес — тут уж не до стихов. А Мандельштам? Этот, как свистулька, ничего не имел — ни коров, ни свиней. И — пожалуйста: тоже три года, как в рот воды набрал. Молчание — вещь временная. Вспомни, что говорил Арсений Тарковский. Арсений Тарковский говорил: если не пишется, то это перед стихами.
— Тарковский так говорил?
— Да, именно так Тарковский и говорил!
— А у него как было?
— Так и было: помолчит-помолчит, потом попишет-попишет. Потом снова помолчит-помолчит и снова попишет. Все поправимо. За исключением того, что поправить нельзя. Но даже это поправимо… Вот, было недавно: холод откуда-то свалился. Зелень только-только в рост пошла, и тут — заморозок. Если б прижалась друг к другу, листьями запахнулась, то, может бы, и ничего. Но — соображения не хватило.
— Какого соображения?
— Да огурцы и помидоры померзли! За одну ночь — бах! — и нету. И, как ты думаешь: мы с матерью в уныние впали? Перцовку стали с ней пить и луком занюхивать? Да ничего подобного! Мы новые посадили. Мы посадили и верим: все будет хорошо! А как иначе? Магазинные — это разве огурцы? Ну — огурцы? — я взял из тарелки дряблый зеленый крючок. — Это что, по-твоему, — огурец?
— Значит, говоришь, пятнадцать лет Фет не писал?
— А как же! Замечательно все будет!
Степа перехватил огурец, стал поворачивать перед глазами и усиленно разглядывать. Хотя — на что там глядеть.
 — Сразу видно — совхозный. В таком и вкуса никакого — трава и трава. Видишь продольные темные полосы, а в центре полос — морщины? По ним жизненный путь этого говнюка насквозь читается!.. Деревенское босоногое детство, школа, въедливые учителя... Не давались ни математика, ни другие предметы. Когда двойки замелькали даже по пению, тут и пнули его из школы.
Я ошалело уставился на Побокина — он что, обалдел, что ли? А Степа, вперившись то ли в огурец, то ли во что-то, ему лишь видимое, продолжал:
— Поступив в строительное училище, месяц вкалывал на сельхозработах. Работали бесплатно, за скудную еду. Понукания мастера-огуречины, который курил исключительно дорогие папиросы. Затем — город и натаскивание ремеслу. Юный огурец крепко запомнил эти университеты! Выдали линючие гимнастерки из х/б, шапки-маломерки с комкастой ватой, огромный, не по размеру, бушлат, ботинки с латунной клепкой, необъятные валенки. Училище окружали молодежные общежития, в них жили огурчата — недавние выпускники фэзэух. Они постоянно ходили бандочками, потрошили деньжонки у сельской зелени, ломились в комнаты общежития. Отдушиной в таком паскудстве был футбол. Приехали однажды огурцы из другой ремеслухи и разделали местных под орех. И тогда обиженный огурчик сказал ихнему капитану: «Играете вы хорошо, а как вот по драке — поди слабаки, бабы трухлявые». «Да нет», — ответил тот и так двинул в челюсть, что чуть санки у огурчика не свихнул. Но ничего, вмазал и он в ответ. Тут и пошло: приезжие — местных, местные — приезжих. А что? Так принято. Драться надо! Какой огурец без драки? Баба трухлявая. А из огурца, который не дерется, какой солдат?… Пусть рожу набьют, и зад напинают, но зато и ты кому-нибудь засветишь! Вот так огурчик обтерся, освоился и даже наловчился гнуть обстоятельства под себя. И дальше всякое бывало. На спор приходилось тараканов жрать, когда на выпивку не хватало. А еще сеял в девках мертвые семена… И стихи у него — хуже моих.
С этими словами Степа вмиг отгрыз голову огурца.
— Да не переживай ты так, — сказал я, справившись с изумлением. — Читатели еще увидят кучу твоих новых стихов!
— Надеюсь, — ответил Степа. — Каждый настоящий поэт живет надеждой…
На сегодня планы такие: в горэлектросети заплатить за свет.
Навалился на меня за рабочим столом сон опять. Бумажки, бумажки… Новые отчеты требуют в Управлении.
Ну, так вот. Прогулялся. И до Управления, и так. За свет выложил 99 рублей 60 копеек (за 166 кВт). На почте купил пару конвертов и открыток. Сейчас вот написал отделочнице Насте — в прошлом году белила — чтобы, если сможет, побелила еще раз. Матушке побелка теперь не под силу.
Вечером не забыть купить хлеба, перцовку (про запас) и бросить открытку в ящик. А после ужина — работа в подполье, пол поднимать.
И вот еще: пугали заморозками до конца недели, а на улице жарко. Костя и Толик В. повезли ученого мужика из Владивостока на водозабор, тот будет показывать занятные приборы в действии, а также другие презабавные штуки. Стоимость одного прибора восемнадцать тысяч, другого — семь. Итого: двадцать пять. Если понравятся — будем брать.
Славку Канарейкина отпустили к морю.
— Теперь пусть на берегу не просто так нежится, — сказал Толик В. — Теперь пусть со смыслом нежится. Прежде чем поправлять здоровье, его надо, как следует, пошатнуть. Трудовой коллектив и существует для пошатывания.

4.06., среда

Накануне — деваться некуда! — пол под телевизором и комодом в двух местах поднял. Повозился с домкратом часа три. Одно скверно: в подполье по углам сырость, бревна и столбики гниют. Один столбик пришлось и вовсе заменить, — в труху превратился.
Покончив с полом, полил капусту и помидоры. Некоторые помидоры, может, и отойдут. Не все, но корешка три-четыре, — там веточки внизу кое-где уцелели. Вот же чертов заморозок! Картошка начала проклевываться. Зелень на грядках взбодрилась и пошла в рост. Главное, думаю — создать условия. Создать условия — это прежде всего. Условия нужны не только зелени, но и любой твари. Чтоб картошке и помидорам, мотыльку и кошке, человеку и воробью жить было приемлемо. А если воробей склюет мотылька — тоже разумно. Не всех берегут на потом.
На ужин матушка приготовила окрошку.
Принес Толику В. клубней двадцать адретты, на посадку. Если понравится, то осенью ведра три отсыплю. И, не забыть, Валерка Щучкин про трубу спрашивал полиэтиленовую, диаметром 70-80 мм и длиной десять метров. У кого может быть — спрошу у Толика В..
…Вдруг внезапно, прямо с утра, выдали майскую зарплату. На двенадцать дней раньше срока! Тут же и выяснилось: это ловкий ход Боровкова. Чтоб не арестовали деньги, поступившие на счет, директор решил оставить с носом наших врагов налоговых. Пусть теперь локти грызут! Им-то, я знаю, зарплату не задерживают. Я получил  4540 рублей. На месяц маловато, конечно, но для неплохого настроения — в самый раз.
Костю вызвали в военкомат, в каб. № 17. Надя Пуганцова, кадровичка, сказала, что привлекают на сборы — завтра ехать в Новосибирск. Это неожиданно! Уж если командование сибирского военного округа вспомнило о Косте — значит, где-то появились враги! Может, мне, под эту лавочку, денег у Боровкова на новые противогазы попросить?

5.06., четверг

После работы вчера докопал последний клочок, и высадили с матушкой помидоры. И под пленку, и так, на улице.
Вчера обнаружил тлю на жимолости, очень много листочков свернуто в трубку, а в них гнезда этой прожорливой твари. Тут же развернули охоту божьи коровки, но их мало. Костя где-то вычитал, что тлю специально разводят муравьи. Вспомнился мне один случай… Впрочем, это к делу не относится. Щучкин-младший поливает жимолость ядовитым раствором.
— Меня, — говорит, — ни одна отрава не возьмет, а их выведу.
Картошка всходит, но еще быстрее лезут сорняки. Мокрецом все затянуто. Густо выскакивает в разных местах осот. Под смородиной не переводится крапива. Вчера высадили еще капусту, корней десять скороспелки — тетя Нина поделилась. Привитые прошлой весной к моей дичке ветки яблони начинают засыхать. Одна уже погибла. Спать лег без десяти одиннадцать и сразу уснул. Дни становятся растянутыми, а щель между закатом и рассветом сужается до невозможности: только кровать расстелешь, укроешься одеялом — и уже вставать.
Набрал номер, начал выяснять в гортопе про уголь. Знакомая девушка полюбопытствовала:
— Ты, похоже, из немцев?
Я чуть трубкой не подавился.
— С чего ты взяла?
— А у нас немцы, как правило, уголь сразу после зимы выписывают. Русские и татары тянут до октября, а потом везут, когда белые хлопья с неба валятся.
— Да брось ты — какой я немец. Мне просто уголь сейчас нужен.
Оказывается, в немцы попасть легко. Как и в татары.
Томский намеревался приехать, расчеты старые по электричеству найти, но пока его нет… Мишка появился, но ненадолго — его машина за воротами ждала.
Костины сборы в Новосибирске отменили. Армия, как я думаю, пересчитав себя, решила, что в этот раз справится без него.
Помидоры вчера полил только посаженные под пленкой, — понадеялся, что для остальных дождь потрудится. Тем более, что и тучки, многообещающе налетали. Однако кроме легкого побрызгивания — ничего существенного. Утром два ведра воды налил и поставил к огуречной грядке, — к вечеру нагреется, тогда и огурцы напою.

6.06., пятница

С каждым днем все больше комаров. Утром — солнышко, небо ясное. Но только вышел на пять минут в огород — тут же набросились оравой, и давай кровь из меня вытягивать. Спрятался в доме, но пока ждал дежурку на горбольнице — опять допекали. Жаль, мелкие чересчур. Были б крупнее — я бы этих тварей… я не знаю, что бы я с ними сделал.
В огороде все движется чередом: картошка всходит, сверху мокрец устилает сплошным ковром, зелень на грядках набирает силу, капуста после пересадки переболела и устремилась в рост, помидоры прижились, — вечером полил коровяком.
В кабинете, в шкафу, два дня уже лежит картошка, — принес Толику В., а он ее забывает. Картошка растет, скоро листья появятся. Если Толик В. решил урожай по осени прямо в шкафу собрать, то он ошибается — я ее выкину.
Володя Молотков вчера съездил на озеро, на Пьянку — выяснить: проснулись караси или еще нет. Терпеливо ждал до вечера. Двое, по крайней мере, проснулись. Значит, можно удочки готовить. Хотел Побокина обрадовать, да никто не отвечает.
«Уазик» абонентов шел в Администрацию, и я заодно доехал. Двадцать минут провел в гражданской обороне. Подполковник Фоменых отправился в Кемерово. Я так понимаю: областная столица держит нас на коротком поводке. Ну и ладно. С девочками пообщался, и — в город. Взял лекарство матушке — от аритмии. И еще три коробки других таблеток. И чего старость так к болячкам склонна? Какой-нибудь гипертонический криз вваливается в нутро, как к себе домой, и хрен его оттуда выпроводишь.
Гуляя, проследовал мимо школы — той самой замечательной школы, где Лидия Пантелеймоновна, царствие ей небесное, могла и указкой по рукам надавать. Школе я благодарен по гроб, она меня закалила и подготовила к настоящей жизни. Если б не было десяти лет в ее стенах — каждый из нас пропал бы, как микроб. «Бараны! — орала на нас историчка. — Из вас, лодырей и тупиц, никогда ничего не получится! Посмотрите на себя, лентяи — ведь вы же на образин похожи!» Такие честные слова лучше услышать не слишком поздно, а сразу, когда у тебя еще цыпки на руках, и ты огурцы в чужом огороде тыришь, — чтобы идиотские мечты в голову не лезли.
На Желябова обнаружил Борю Новикова. Привалившись спиной к бетонному забору, за которым, словно груздь из нагретой земли, вырастала девятиэтажка, Боря ковырял ногтем в зубах, сплевывал под ноги длинную слюну и самым тщательным образом изучал плевки. Рядом, по дороге, пролетали машины, норовя размазать по асфальту тех, кто совался на «зебру».
Боря по жизни вдумчивый аналитик. Он еще и в классе был таким.
Когда четвертая по счету жена, как и предыдущие три, собрала ему чемодан и сказала: «Пошел вон!», Боря неделю пил, а потом принялся размышлять. Он не то, чтобы очень огорчился, но его изумила абсолютная повторяемость финала при разных женах. Боря даже заподозрил, что они сговорились. Надо было что-то делать.
И Боря нашел выход. Он наотрез отказался вить свои семейные гнезда и полетел в чужие. А чужих гнезд в Асинске пока хватает. И в летний зной, и в осенние дожди, и когда пляшет на улицах февральская метель — манят и светят чужие гнезда. И потому Боря в полете. Ястребиным взором выбирает новую жертву и сверху падает на нее. В свободное от барышень время Боря занят на кабельных работах. Боря тянет кабеля и соединяет их. Потом снова тянет, и снова соединяет. Боря — цельный человек, он постоянно в поисках контакта.
Бригаду отвезли, а Боря остался сдавать работу. Но тот, который должен был принять, все не появлялся. И дежурки не было. Боря злился. Поговорили о последней встрече в клубе, на которой я не был. А Боря после клуба отправился в «Пассаж», а из «Пассажа» — в «Русь». Но в «Руси» Боре не понравилось: музыка гремит, девчонки жопками вертят, а на него — ноль внимания.
— Ты представляешь: кучу денег потратил впустую. Зря только водку пил! — сокрушался бригадир. — Подкатился к одной, а она мне прямо в физиономию: отдыхай, дядя. Нет, ты понял: она мне так и заявила — «дядя». Вот сучка! С каких это пор девчонки стали разборчивыми? Мода, что ли, теперь такая? Попалась бы где-нибудь в темной комнате — я бы показал ей, чертовке, дядю!
— Не горюй! Город маленький; может, как-нибудь в темной комнате и попадется.
— Ну, уж я тогда на ней отыграюсь! — Боря опять длинно сплюнул. — Уж я тогда… Ей и в голову такое не придет!
На второй девятиэтажке четвертый этаж заканчивают.
Я решил отвлечь приятеля от черных мыслей.
— Хорошая вещь, эти девятиэтажки. Они поднимают Асинск над окрестностями. У тех, кто въедет на девятый этаж, кругозор станет шире. Они увидят не только Горячку, но и Алчедат, и Пьянку. О чем могут думать те, кто на первом этаже? В лучшем случае — о мусоре под окнами. Ни перспектив у них, ни воображения… Лично мое мнение: депутатов в городской Совет надо набирать с верхних этажей.
— Депутатов набирают с любых этажей, — проворчал Боря. — Разницы между ними нет.
— Но что будет, если эта девятиэтажка грохнется? — продолжил я. — Нормы не соблюли или еще что… Придавит ли она тогда «Домоцентр»?
Боря прищурился, измерил расстояние.
— «Домоцентр» — вряд ли. Не достанет. А вот «Строймастер» точно накроет. Обломками панелей по крышу завалит, по самую черепицу. И хорошо бы! Они мне, хулиганы, со стеклопакетами в прошлом году натворили дел — воздух в щели свищет, всю зиму лед намерзал. А деньги, между прочим, содрали хорошие. Да и к чему эти девятиэтажки? Так, смех один.
— Не скажи. От них польза огромная.
— Какая от них может быть польза? Никакой пользы не вижу.
— А зря. Если, допустим, по неосторожности перебрал, и ноги еле двигаются — не надо пешком по ступеням тащиться. Сел в лифт и доехал!
— Все равно — сломать к чертовой матери! Бульдозером разровнять и клумбу сделать.
— Да чем же они тебе не нравятся?
— А чем они могут нравиться? Вот невидаль — засветить к облакам этакую дуру. С какой радости? Налепят их штук десять — и что? Город должен быть, как пиджак — не жать в плечах, согревать в холод и иметь карманы, куда суешь всякую мелочь. Это — нормальный город. А такие фитили только мешают. Города не должно быть больше, чем надо.
— Борис, ты не прав. Ведь в других городах строят!
— И это говоришь мне ты? Ты, которого я знаю столько лет? — Боря еще раз сплюнул. — Ну хорошо, понимаю: никуда от этого не деться. Но ведь и города — разве они одинаковы? Разве бывают одинаковые города?
— Откуда мне знать. Может, и бывают.
— Они все разные — проверено! Есть настолько большие, что в них без высоток никак не обойтись, иначе народ впихивать некуда — я был, я знаю. Случалось, идешь по проспекту, а вокруг тьма тьмущая иномарок и общественных организаций — то общественная приемная, то спортивное общество, то общество слепых, то… черт знает, что еще! Всякое событие, если и произойдет, растворяется бесследно, вроде ложки сахара в реке. Все так, тут и спорить не о чем. Но надо иметь в виду: имеются еще городки настолько маленькие, что лепить в них какие-нибудь девятиэтажки — курам на смех. В таких городках никогда ничего не происходит. Там и время-то крутится на месте, и календарей туда не завозят — повесят один на стену и живут по нему лет тридцать.
— Ты о чем это, Боря? Ты про Асинск, что ли, говоришь?
— Погоди с Асинском. Есть еще городишки такой величины, что любое происшествие в них, наоборот, не остается незамеченным. Стоит появиться солнцу, все смотрят и говорят: вот, солнце появилось, а вчера что-то не было. А есть редкостные места, между вторыми и третьими, где каждое событие разворачивается вкривь и вкось, и толкование получает самое невероятное. И наш Асинск из их числа! Проверено! Только вот эти фитили все портят. Взять улицу Гагарина. Нет там никаких девятиэтажек! Зато на одной стороне старое кладбище, а на другой ветлечебница, гвоздильный завод, часовня и баня.
Борю понесло. А если его понесет — остановить трудно.
— У меня на старом кладбище бабка похоронена. Перед войной умерла от туберкулеза. Так и не увидел старушку.
— Я не о том. Что возможно на такой улице? На такой улице возможно все — пожар, землетрясение и пьяный дебош с отягчающими последствиями. Случись сюда нашествие инопланетян — я не удивлюсь… Сам посуди: зачем нам девятиэтажки, когда у нас есть Горячка! Ты не в курсе, откуда взялось такое имечко? Вот, слушай. Когда-то, в давние времена, чиновники в исполкоме крепко задумались и назвали водоем в центре Асинска озером Теплым. Мол, глянешь из Дома Советов в сторону базара, а перед ним кустики и озеро Теплое — красиво… Нашим чиновникам палец в рот не клади, и как они решат — так и должно быть. Но еще раньше жители сами окрестили: Горячка!...
— У нас с именами постоянная путаница, — убежденно сказал я. — Что бы ни придумали — все не как следует.
— …С тех пор чиновники — из лучших побуждений! — стремятся окультурить подведомственную воду. А она — ни в какую. Мол, Горячка я и — баста! Когда Хрущев воевал с церковью — по указке из Дома Советов Горячку засыпали на треть, когда пламенный Горбачев боролся с водкой — придумали одеть берега в бетон. Казалось бы, такие дела далеки друг от друга — но! В период какой-нибудь борьбы всегда перепадало и Горячке. Проверено! Если взять графики катаклизмов в стране и попыток окультуривания Горячки — они совпадают идеально! Я вычерчивал, я знаю. Может, какое-нибудь другое озерко так бы и утерлось, только не Горячка! В бетон заключить себя не дала — грунт для свай неподходящий или еще что. Половина берега в бетоне, половина — нет. Вырубленный у самой воды тальник разросся еще хлеще. Катерок у причала, поставленный на якорь для красоты и значительности, отправила ко дну. Инородных карпов, дважды завезенных издалека и запущенных в нее, заморила в стужу подо льдом. Хозяином, как и прежде, остается здешний карась, мелкий, привередливый и своенравный: то клюет так, что крючки обрывает, то неделями никакого клева… А ты: девятиэтажки, девятиэтажки…
— Пойду я, Боря, — сказал я и отправился в контору.
Вскипятил чаю, в обед побывал в столовой, а около трех возникло желание наведаться в воскресенье с удочками на Алчедат и к пяти окончательно окрепло. Завтра стирка, мытье полов — этого не избежать, а вот в воскресенье — да.
Толик В.: «Рэма вывел погулять, смотрю: сосед на лужайке корову пасет. Присел рядом на бревнышко, закурили. А мой псина пристроился возле коровы и тоже какой-то чертополох жрать начал — витаминов, что ли, не хватает? Сосед смотрел, смотрел, потом спрашивает:
— Пасешь?
— Пасу.
— А доить пробовал?»

9.06., понедельник

В воскресенье я ж все-таки на Алчедате пугнул карасей.
Было так. На зорьке, в шестом часу, когда вышел из дома, петух Мартыновых — здоровый, гад, суп по нему плачет, расхаживая в палисаднике, вытянул из себя шею и загорланил. Из-за этого певца теперь на полчаса раньше просыпаюсь. Рябые куры шустро разгребали землю, выискивая, чем поживиться. К крикам они, счастливые, были глухи. Я шел с удочками, сумкой, банкой червей и думал: «Начало июня, а я еще ни в одну воду удочек не забросил. Как же так? Чья-то наживка уже опробована карасями, пескарями и даже голодными окунями, и только мои крючки с прошлой осени бездействуют. Я живу неправильно, идеалы мои сомнительны, и цена им — тьфу! У каждого человека бывает свободное время. Он обязан прийти к берегу пруда, закинуть снасть и ждать поклевки».
Я торопился.
Еще бы! На рыбалку всегда бежишь в предвкушении отличного клева, хотя и не знаешь, чем она закончится. Ты еще в пути, а уже представляешь и берег, и поплавок за кромкой озерной травы. И спроси меня вот сейчас: удастся ли выбить у генерала деньги на новые противогазы ГП-5 (хотя бы штук на двести) — я ничего не отвечу. Мне не до этого. Рыбалка, и даже разговор о рыбалке не терпят никакой чепухи о противогазах… Размышляя так, я добрался до Алчедата, и настроение мое померкло. Сильно, прямо скажу, померкло.
Но — по порядку.
Внизу под Красной Горкой лежала вода. Она сверкала на солнце и терлась о берег. Химзаводской профилакторий, спрятавшись за осинами и березами, делал вид, что никакого отношения к воде не имеет. Однако, свернув к заветному месту, где когда-то выдергивал толстеньких карасей, я сообразил, что в этот раз здесь ловить нечего. Со стороны профилактория по черному руслу сбегал фиолетовый ручей. От ручья, раскатываясь в воздухе, в ноздри шибал тошнотворный запах стирального порошка и всей той дряни, какой обычно богаты стоки. Взбитая мыльная пена валиком опоясала часть берега. Черт побери! Построили профилакторий на берегу — хорошее дело. Но почему-то из хорошего дела всегда вытекает какая-нибудь гадость. Однако, как говорится, ничего не попишешь. Пришлось повернуть в другую сторону. Я отошел подальше, настроил удочки, насадил червей, однако клева не было. Хотя и окуни верхоплавку гоняли, и карась никуда не делся, — в нескольких местах возле берега вода шевелилась, а в неровностях и всплесках мелькал карасиный бок — подходил к концу нерест… Миновал час, другой… Я сидел на траве и наблюдал за недвижными поплавками. Комары налетели. И не сказать, чтоб от голода, а в охотку. То же и мошка. Я тер мазью шею, лицо. Мазь отпугивала, но не всех. Самые настырные забирались в рукава куртки, под воротник. Острый зуд подтверждал — добрались, стервецы, до живой крови! Всякая кусачая шантрапа промышляла, как могла. Я был один на всем Алчедате. Рассеянно прислушивался к тому, что вокруг. Из осин, со стороны профилактория, закричала неведомая птица. «Я теперь доподлинно знаю — там, в пруду кричали желтобрюхие жерлянки». (Белла Улановская.) Ишь ты, какая она любознательная, эта Белла Улановская! А я не знаю, кто кричал в профилактории, и не хочу это знать. Жизнь должна окружать человека тайнами и загадками. Я не дурак, чтобы во всем докапываться до сути. Это как на перекрестке Горького и Кубанской подойти к закричавшему песню мужику и спросить: а ты кто такой, назови свое имя! Ну, выясню я, что это, допустим, работник ТЭЦ Бебишев Юрий Петрович — и что?.. Часы продолжали отсчитывать минуты. И комары, и окуни с карасями удачно делом заняты, только мне и верхоплавке не везет. В начале двенадцатого сменился ветер, и все помойные миазмы полетели ко мне. Собрав удочки, я отправился домой. Нормально порыбачил, а что сумка пуста — не все удовольствия сразу. Посидел у воды, и ветер лишь под конец дул в мою сторону…
А в субботу — стирка, мытье полов, огород и баня. В десятом часу все закончил.
Сегодня с утра ряд звонков. Позвонил Фаине, поговорили об огородных делах. Позвонил в управление, — Валя обрадовала: у них проверка, и им не до нас. Позвонил в гортоп, — нужная девушка уехала на угольный склад. Вот пока, как будто, и все. Энергетики поразбежались, кто куда, и вряд ли до обеда появятся. Будет ли планерка — пока не знаю. Ленки, Махмудовны нашей, на месте нет (заболела, что ли?), за нее сидит Надя, Надин Пуганцова, а к этой даме лишний раз подходить не хочется.
В субботу, во время стирки, ведра с грязной водой выносил в огород, в ящик для перегноя. И только первое успел вылить, — из-под травы выскочила мышь-полевка почти черного цвета, самец; заметалась по ящику, нашла щель и ускользнула. Следом выбралась самка — крупнее, неповоротливей и светлее, и тоже скрылась. Последним сквозь траву просунулся мышонок, слабенький, на дрожащих ножках. Даже у грызунов, когда припечет, самцы сбегают первыми.
Погода вчера была пасмурная, дождь несколько раз накрапывал, а сегодня хоть и тучки по небу бегают — день гораздо светлее.
Два наших самых стойких старика, два наших заслуженных перца, похоже, отработали. Ядыкин после операции на простате заявил, что уходит. Я, говорит, таким шустрым, как раньше, уже не буду, а по-другому мне не надо. Родин лежит в больнице с сердцем и тоже вряд ли вернется.
Ничего делать не хочется. «Я не могу плодотворно трудиться, если в доме напротив поет начинающее колоратурное сопрано», — ломался Ильф. А тут и сопрано напротив не поет, и трудиться я не могу.
Планерка продолжалась полчаса.

10.06., вторник
 
Вчерашний вечер, как и предыдущие, был напичкан огородными делами. Взрыхлил половину большой картофельной деляны — первую половину взрыхлила матушка, к ней откуда-то вернулись силы — и полил капусту и помидоры. Посбивал всю траву — мокрец прежде всего, и сделал это вовремя: ночью набежали тучи и хлынул дождь. Легко представить, как бы эта зелень кинулась в рост, напитайся корни влагой, как бы широко захватила она все картофельные наделы. А я еще удивлялся: чего это комары так азартно съедать меня принялись, — а они непогоду чуяли. Я давно заметил: все, что бы я ни делал, земля постоянно исправляет. Вместо выполотых сорняков высылает новые. Должно быть, огороду скучно, когда на грядке сплошная морковка или сплошная свекла. А с Побокиным замыслили порыбачить на Яе — не знаю, получится, нет ли. С этим парнем договоры ненадежны.
Завтра — отключение воды и ремонтные работы аварийных бригад, а потом четыре дня выходных. Следует прикинуть, чем заниматься в эти четыре дня, чтобы потом, не выполнив, было о чем сожалеть.
Настя получила мое послание и позвонила тете Нине Эберт. Она не против того, чтобы побелить, на днях зайдет договориться о сроках и оплате.
Погода к обеду разгулялась, тучи исчезли, облака кое-где у горизонта шастают — и все. Глотаю кофе чашками, отгоняю сон.
…Вечером вчера, когда поужинал и собрался в огород, увидел, как залетевший с улицы шмель бьется в стекло веранды. Надев брезентовые верхонки, сгреб его в ладонь. Но он и в ладони ворочался и зудел, и пытался выбраться. Выпущенный на волю, полетел, как подбитый самолет, заваливаясь набок…
Пройдя вчерашний день по кругу, я вернулся туда, откуда начал —
в сумерки. Проводив его, мысленно сказал: ничего был день! Все, что должно было случиться — случилось. И я всем доволен. А недовольны бывают те, кто ждет от жизни больше, чем она может дать. Я от таких дураков подальше держусь.

11.06., среда

Накануне вечером до половины девятого рыхлил картошку и сбивал сорняки, а затем поливал огурцы, помидоры, капусту и викторию. Протопил баньку, смыл пот и усталость, и в одиннадцатом часу спал беспробудным сном.
Бабочки-капустницы вылетели. По малине их уже полно. Три помидорных саженца из шести замерзших выбросили все-таки новые листочки и приходят в себя. А другие три так и засохли, один я уже выдернул. Среди огуречных стебельков самый крепкий из уцелевших намного опередил остальные, те, что позже садили. Капуста развивается хорошо, в этом году никакая тля на нее не наваливается. Кабачки и тыква тоже растут как надо. Старая ранетка сверху донизу усыпана плодами, на молоденькой в который раз ничего нет. Виктория — две новые грядки — принялась, кое-где даже выбросила цвет. Жимолость начинает созревать, с бочков все явственней фиолетовый оттенок.
Если закрыть глаза и, ни на секунду не отвлекаясь, как следует прислушаться — можно уловить шелест сока в кабачковых плетях, в помидорных кустах, в капустной зелени. Вот тут и есть моя родина. Что мне о ней печалиться, если вся она — под боком, вся тут.
Медики сегодня гуляют — День медицинского работника, что ли. У нас медичка одна, Ксения, но пациентов много — всем, хотя бы по разу, задницы колола. А нам по поводу завтрашнего праздника тоже поблажка — не до пяти, а до четырех работаем.
Позвонил Мишка: отвратительные вести из поселка Ижморский. Шульц опять чего-то притащил для электриков, опять всей бригаде желудки промывали.
Внизу, под окном, ковер из желтых одуванчиков, над ним порхают не меньше десяти бабочек. Сразу за пустырем три или четыре параллельных улицы. Дальше — поля и перелески. Потом — горизонт. А над этим всем — близкое небо. И куда бы ни отправился, дорога приведет обратно в Асинск.
Из ранних лет хорошо помню: существует только то, что перед глазами — бабочка, цветок, мячик. Поэтому Ниагарский водопад, Эйфелева башня и Анвар Садат не воспринимались никак.
Не может быть, чтобы Бог не сомневался. Он и создал Землю, чтобы развеяться от сомнений. И землю, и тех, которым сказал: плодитесь и размножайтесь. И живите, как можете.
Но я сейчас не об этом, нет. Я сейчас о другом.
Вот, вот — о главном!
А что оно — главное?
Может быть, это: зачем, зачем нам идти куда-то от этих лесов, полей и пажитей? От этого озера Алчедат с переставшими клевать карасями? От моего дома, от водоканала, от Диспетчерской, возле которой живет Степа, и от новых девятиэтажек на Желябова?
Ну все, хватит. Пора приниматься за очередную отписку для гражданской обороны.

2011 г.