Палиндром (или палиндромон) — слово греческое, двусложное: назад и — бег, переводящееся, стало быть, как «бегущий вспять», «возвращающийся». В поэзии — это стих, который может одинаково читаться справа налево и слева направо. Напомним хорошо известный школьный пример «А роза упала на лапу Азора» (А. Фет). Его чисто русское название «перевертень». В XVII–XVIII веках написанные им стихи по хорошо понятной причине назывались «рачьими». Возможен такой стих только в зрительном восприятии — в своей графической форме, начертанный буквами на листе бумаги, напечатанный на книжной странице. Он неосуществим в звуковой форме, поскольку произнесенные слова тотчас же необратимо уплывают, их нельзя вернуть. Так ограничены реальные возможности этой более чем редкой, если не сказать, проблематичной формы, котирующейся обычно (в русской и европейской поэзии) не более как один из видов (весьма трудный!) словесной игры, жонглирования словом.
И тем не менее, как показывает длительная история поэзии, окончательно расстаться с этим малопродуктивным и трудным занятием поэты вовсе не намерены. Что-то явно не до конца еще изведанное мерещится им в нем и манит. Может быть, тот как бы некий сверхсмысл, который возникает в поэтической строке по причине ее удвоенного (слева направо и справа налево) прочтения? — «Я иду с мечем судия» (Г. Державин), «Червь в речь», «Раб неж жен бар» (В. Хлебников), «Ад, зев зла, заказал: «Звезда»» (Г. Филиппов), «Риму — Рим, а миру — мир» (А. Домашёв) и т. д.
Палиндром как-то связан с историей. По крайней мере, ею спорадически переживались целые палиндромические эпидемии, как это было в позднеантичной поэзии, в поэзии барокко, в русской поэзии «серебряного» века. Ощутимо палиндромией попахивает и наше время, доказательством чему являются написанные в этой форме поэмы — Г. Филиппова («Адова вода»), А. Кондратова («Укор року»), М. Крепса («Мухи и их ум»), книжка палиндромов Н. Ладыгина («Золото лоз»), палиндромический «Свод сонетов» В. Пальчикова, стихотворение А. Сушко («Сценка») и др.
Относящаяся к этому ряду поэма А. Домашёва, весьма удачное начало которой мы выше привели, имеет ту же самую цель, что и все предшествующие, а именно: сохранить некоторую цельность сюжета и смысла при всех метаниях ее кораблика в хаосе фонетической и буквенной стихии, которой, увы, всецело подчиняется этот жанр.
Осуществилась ли эта цель?
По крайней мере, не менее чем первый стих удачно и само название поэмы — «Овидий и диво». Ведь речь здесь идет о поэте, в основном произведении которого («Метаморфозы») поистине не исчислить чудес и див. Во всем же остальном читатель найдет и россыпи подлинно насыщенных универсальным смыслом строк (даже целых строф), и верное свидетельство того, что художественные возможности палиндрома, увы, вполне ограничены и структурой языка, и запасами его фонем и букв.