А | Б | В | Г | Д | Е | Ж | З | И | К | Л | М | Н | О | П | Р | С | Т | У | Ф | Х | Ц | Ч | Ш | Щ | Э | Ю | Я | # | библиография |
Поэтический мастеркласс. Урок четвертый, палиндромический
Сергей Бирюков (28.01.04)
Словарно "палиндром" объясняется просто — это греческое словo
παλινδσομος (παλιν — назад; δσομος — бег), которое можно
переревести как "возвращающийся"; иногда говорят "бегущий назад".
Так получилось, что словом палиндром (реже встречается более
классичное — "палиндромон") привыкли обозначать явления словесные.
В русском языке существует слово-аналог — "перевертень":
слово или фраза переворачивается, делает кувырок. Но
палиндромичность, безусловно, более широкое явление.
Человек изначально раздвоен — он стремится сохранить стихийность
своего существования, и при этом не может отрешиться от
постоянного познания окружающего мира и самого себя, т.е.
макрокосма и микрокосма. "Даже самый отважный из нас робеет перед
собственным знанием",— записал по этому поводу Ницше. Законы,
существующие в природе, но невыявленные, как бы не
существуют. Между тем, как замечает современный философ Ю. А. Шрейдер,
"закон природы есть реальность, открывающаяся в феноменах".
Это справедливо не только в области естественных наук.
Палиндромичность, как, скажем, и рифменность, словно бы разлита в
природе. Сами того не сознавая, мы сталкиваемся с этим
явлением еще в дошкольном возрасте, впервые узнав о математическом
равенстве: 2х2=4. В искусстве слова палиндромия, возможно,
выявляется наиболее отчетливо и становится тем феноменом,
который позволяет увидеть явление и сказать, что оно
существует.
Очевидно, что возникновение палиндрома в языке, а затем и в
письменности восходит к началу речевой деятельности человека.
Известный синолог В. М. Алексеев писал в статье "Китайский
палиндром в его научно-педагогическом использовании": "В условиях
китайской иероглифической письменности и китайского
иероглифического языка возможно писать в любом количестве
превосходные во всех отношениях палиндромы, насыщенные поэзией..." [1,
95].
Другой синолог — Д. Н. Воскресенский — в работе "Китайский палиндром
и его жизнь в литературе", отмечая существование в Китае
"своего рода прециозного поэтического стиля, получившего
название "хуэйвэньти" — "стиль обратных (круговых) письмен",
пишет, что возникновение этого стиля "связывается с именами двух
поэтесс: жены некоего Су Боюя и поэтессы Су Жолань. Истории
рождения палиндромных стихов широко распространены в
литературе, и на них строится много сюжетов" [2, 109].
Правда, Воскресенский делает оговорки, иногда называя такие стихи
"полупалиндромными". Скорее всего, мы тут имеем дело с
анаграммами. Искусство "палиндрома" предстает в романе XVII в.
"Повествование о круговых письменах" как "дар неба". Это как бы
осуществление единения Неба и Земли. Воскресенский,
проанализировав роман, связывает это явление с законом "буддийской
причинности" (2, 115]. Иероглифическое письмо наиболее близко
к начальному письму. Известно, что буквы в других
письменностях возникли в результате эволюции, отхода от иероглифов.
Можно было бы обойтись констатацией этого факта, если бы мы
не располагали весьма интересными наблюдениями соученика Н.
В. Гоголя по Нежинской гимназии Платона Акимовича Лукашевича.
В 50-е – 80-е годы прошлого века Платон Лукашевич издал ряд
книг, в которых он проследил историю корней разных языков. В
частности, он составил три объемных тома корнесловов:
греческого, еврейского и латинского языков. Лукашевич обладал
большими познаниями в разных языках. Так, в 1868 г. он выпустил
книгу "Объяснение ассирийских имен". В других его книгах
сравнения слов идут панорамически, причем включаются самые
экзотическое языки. В книге "Мнимый индо-германский мир, или
Истинное начало и образование языков немецкого, английского,
французского и других западноевропейских" (Киев, 1873) П. А.
Лукашевич сообщает: "...Мною было открыто чаромантие, или
обратное чтение корней слов какого бы ни было языка". Вслед за
этим признанием на той же странице идет не менее
ошеломляющее: "Нередко немецкое коренное слово в обратном чтении
отыскивается в языке французском, в английском или другом
западноевропейском, а затем уже легко находится у Охотского моря или
в степях Монголии" [3, 4]. Кстати, подобные простые
высказывания довольно редки у Лукашевича, обычно он выражается
весьма выспренно. В его построениях немало действительно от
придуманной им чаромантии. Однако он верно схватил магическую
(первичную) суть языка. Лукашевич основывался на сугубо
практическом обследовании корней разных языков, но за этим стояло
особое понимание происхождения речи — преимущественно как
явления магического. Отсюда — чаромантия или чаро-манть.
Большое значение магическим свойствам языка и поэзии придавал
Велимир Хлебников. В одной из своих работ он писал: "Речь высшего
разума, даже непонятная, какими-то семенами падает в
чернозем духа и позднее загадочными путями дает свои всходы" [4,
634].
Народная вера в то, что при произнесении заклятья "Уведи у вора
корову и деву", читающегося одинаково в обе стороны,
восторжествует справедливость, основано на чувстве магического. О той
же вере свидетельствуют и надписи на сосудах римского и
византийского времени, когда палиндромическая фраза впервые
фиксируется письменно.
Недаром один из древних римских палиндромов приписывают самому дьяволу:
Н. Шульговский, приводящий этот палиндром, дает следующий его
перевод: "Крестись, Рим, крестись, ты беспричинно затрагиваешь
меня и давишь. Так из-за твоих жестов и придет к тебе внезапно
любовь" [5, 28].
Но говорить палиндромической речью было свойственно не только
дьяволу. В России ярмарочным скоморохам не требовалось много слов,
чтобы доказать, что ругательство, обращенное к другому,
может вернуться к тебе же. "На в лоб, болван", — произносил
один, ударяя другого, и тут же получал ответный удар с той же
фразой, читающейся в обратную сторону.
В. Хромов в чрезвычайно богатой по подбору фактов работе,
опубликованной в журнале "Наука и жизнь" в 1966 г., приводит такой
пример: "Как-то на Амуре села на мель канонерка "Сунь, Ят-сен".
Подошедший буксир тщетно пытался снять ее. Трос,
натянувшись до предела, рвался как струна. И вдруг один из матросов
прочел на изгибе кормы название судна наоборот: "не стянусь".
Это настолько поразило экипаж, что решено было зацепить трос
за нос канонерки. Судно легко снялось с мели" [6, 77].
Здесь, правда, матросы имели дело не с палиндромом, а с
анаграммой, но и последняя тоже обладает немалым запасом
неожиданного. Анаграмма образует другое слово, но правда и то, что она
постоянно сопровождает палиндром. При построении
палиндромической фразы возникают различные типы анаграмм. Говоря об
обратимости слов, о чаромантии, П. Лукашевич имел в виду и эту
форму.
В русской литературе обратимое слово появляется с развитием
силлабической поэзии в XVII в. Как и силлабика, "рачьи песни" пришли
с Запада, недаром для их обозначения используется латинское
наименование — carmen cancrinum. В это время вообще широкое
распространение получает словесная игра. Виршевики "рисуют"
стихами различные фигуры — сердце, крест, гроб; в ходу
пифагорические стихи, эхостихи и т. п. Безымянный "школьный
автор" оставил нам такой образец "рачьей песни":
Палиндромы входят в обиходную речь образованных слоев, становятся
пословицами. Пример такого пословичного построения о России —
"Аки лев велика" — приводит В. Хромов.
Поздний барочный украинский поэт Иван Величковский в своей книге
1691 года "Млеко от овцы пастыру належное" дал образцы
различных форм, в том числе и палиндромов. Кстати, у него мы находим
вариант вышеприведенных строчек:
В своем обращении к читателю Величковский писал, что это не те
стихи, которые и простаки складывать могут, а "штучки
поэтицькiе", которые задают определенную трудность тем, кто их
компонует [7, 71].
Исследователь поэтики барокко И. Смирнов в своей книге
"Художественный смысл и эволюция поэтичесих систем" пишет: "Палиндромы
означают реверс времени в пространстве текста; время в
синтагматике произведения течет не только от начала к концу, но и в
обратном порядке; тем самым его однонаправленность
нейтрализуется, оно оказывается преодолимым" [8,125]. Этот вывод
следует принимать с поправкой на время. Во всяком случае в
эпоху барокко сам "реверс" осознавался, возможно, интуитивно.
Большое значение тут имело подражание русских поэтов-книжников
своим латиноязычным собратьям.
После силлабистов палиндромы перешли в устное бытование. Две
палиндромические строки обнаруживаются у Г. Р. Державина:
Державин, будучи поэтом пафосным, сохранял интерес к стиху
курьезному. Нам уже знакомы его акростихи, позднее мы ветретимся с
фигурным стихотворением поэта "Пирамида". После Державина
следы поэтического палиндрома теряются. Во всяком случае,
печатных свидетельств найти пока не удалось. Однако есть
свидетельства о том, что ученики Нежинской гимназии, в то время,
когда там учились Николай Гоголь и уже знакомый нам Платон
Лукашевич, весьма увлекались сочинением перевертней и анаграмм.
Позднее это отразится в творчестве Гоголя — обратимость
героев и сюжетов его прозы общеизвестна. Важно и далеко не
случайно, что название повести "Нос" первоначально было "Сон";
природный анаграмматизм этих слов как нельзя лучше отражает
анаграмматический, перевернутый мир повести о приключениях
майора Ковалева.
Если применительно к предыдущим векам мы можем пока говорить о
значении палиндрома в переломные литературные времена в сильной
степени гипотетически, то ко времени Хлебникова становится
совершенно очевидно, что палиндром — такая реально-магическая
форма, которая непременно возникает, возрождается на сломе
времени, стараясь скрепить его. Обратимость и реверс здесь
уже осознаются.
Хлебников был как бы избран для утверждения палиндрома в жизни, как
наиболее чисто и многоголосо звучащий языковой инструмент. К
1912 году, когда предположительно был написан "Перевертень" —
семнадцатистрочное стихотворение — он уже проделал огромную
работу по переплавке слов. И все же позднее, в 1919 году, он
писал: "Я в чистом неразумии писал "Перевертень" и, только
пережив на себе его строки: "Чин зван мечем навзничь" (война)
и ощутив, как они стали позднее пустотой: "Пал, а норов худ
дух ворона лап", — понял их как отраженные лучи будущего,
брошенные подсознательным "Я" на разумное небо. Ремни,
вырезанные из тени рока, и опутанный ими дух остаются до
становления будущего настоящим, когда воды будущего, где купался
разум, высохли и осталось дно" [4, 37].
Как видим, Хлебников пытался объяснить собственный текст. Его
критики поступали очень просто, объявляя поиски поэта
формалистическими. Даже Маяковский, в некрологе "В. В. Хлебников", где
он называет его своим поэтическим учителем, не смог оценить
палиндромов поэта, как, впрочем, и самого явления
палиндромии. Более того, он спутал "Перевертень" с палиндромической
поэмой "Разин": "...У него есть длиннейшая поэма, читаемая
одинаково с двух сторон:
Но это, конечно, только сознательное штукарство — от избытка".
Причем следом у Маяковского идет высказывание прямо
противоположное: "Штукарство мало интересовало Хлебникова, никогда не
делавшего вещей ни для хвастовства, ни для сбыта" [9: 25].
"Перевертень" Хлебникова требует внимательного чтения и комментария.
К приведенным авторским примечаниям добавлю одно
соображение: строка "Горд дох, ход дрог" может быть прочитана как
прорицание поэтом собственной смерти, "горд" — краткая форма от
"гордый", "дох" — просторечное "умирал", а "ход дрог"
-движение дрог с телом умершего. Эту догадку подтверждает
следующая строка: "И лежу. Ужели?"
Вообще палиндром, если он появляется в поэтической системе
какого-либо автора, становится как бы квинтэссенцией индивидуального
стиля. Здесь сгусток словаря, мирочувствования. Вспомним уже
цитированные строки Державина.
Если "Перевертень", который Хлебников точно определил как
"отраженные лучи будущего", можно отнести к творениям пророческим, то
написанная в 1920 году поэма "Разин" воссоединяет прошлое и
настоящее.
"Разин" стоит в ряду целого цикла поэм, в которых прямо "по живому"
идет осмысление событий революции и гражданской войны. Так,
"Разину", написанному в июле 1920 года, предшествует "Ночь в
окопе" (весна 1920 г.), "Ладомир" (2 мая 1920 г.). В 1921 г.
написаны "Ночь перед Советами", "Настоящее", наконец,
"Ночной обыск". В 1921 году была написана еще одна поэма на тему
Разина — "Уструг Разина". В ряду этих поэм "Разин" выделяется
именно в силу своей формы тем, что взгляд Хлебникова на
революцию, на выступление народных масс приобретает еще большую
амбивалентность.
Хлебников еще и еще раз прокручивает один и тот же сюжет — причины
народного возмущения, его последствия в прошлом и теперь.
Упрямое желание добраться до истины заставило его обратиться к
такой форме, в которой "трудности... нарастают
лавинообразно" [10:96].
Поэма открывается двустишием, которое условно можно назвать прологом:
Это двустишие — живое взаимное отражение или отражение в движении. В
"прологе" содержится в концентрированном виде идейный смысл
поэмы, который определяется самим Хлебниковым как "Разин в
обоюдотолкуемом смысле"; вариант поэмы имел подзаголовок —
"Заклятье двойным течением речи, двояковыпуклая речь" [11:318].
Высокая мера повторов, идущая от народного стиха, позволяет связать
семь разноплановых главок в единое целое. Повторы, как
полные, так и усеченные и обогащенные, сращиваемые каждый раз с
новым текстом, позволяют говорить об отражении глав друг в
друге. Если применительно к палиндромам Ладыгина, о которых
речь впереди, мы можем говорить о точном рисунке, то у
Хлебникова — живопись, размашистые мазки, не соблюдающие точность
линий. У него, на первый взгляд, много нарушений чистоты
палиндрома. Но часть нарушений снимается, если читаешь текст с
поправкой на произношение, в частности, на просторечное.
Например, строку "А ничего лечу, человечина!" можно записать в
соответствии с произносительной нормой.
Можно привести отдельные строки, поражающие смысловой отточенностью:
Но афористичность в этой поэме, естественно, не самодовлеюща.
Рациональный подбор слов выводит поэта к невероятной
иррациональности, которая в других его творениях достигается
синтаксической несогласованностью, обилием неологизмов. Потрясающе по
органике стиха передана пластика пляски (глава "Пляска"), где
наряду с палиндромом используются анаграммы:
Пляс переходит в колокольный звон. В двух последних строках
палиндром нарушается, и картина пляса приобретает вселенский размах.
В сущности, вся поэма пронизана музыкой народного
ликования, которое легко может перейти (и Хлебников это великолепно
знал) в побоище. Безусловно, непосредственное восприятие
поэтом революционных событий наложило отпечаток на трактовку
исторического сюжета. Палиндромическая же форма помогла связать
две эпохи. С одной стороны, в поэме осуществлен
колоссальный прорыв к будущему, не лишенный в основе своей духовности:
"Эй, житель, лети же!" С другой — показан разгул самого
темного и яростного, что есть в человеке — "народная расправа":
В палиндроме вариант случайности появления того или иного звука
сведен к минимуму. Поэтому нельзя назвать случайным такое
сопоставление:
Хлебников стремился через "заклятье двойным течением речи"
прорваться к истине. Возможно, что его отказ от строки: "Я — Разин и
заря", найденной в черновиках и введенной в оборот В. П.
Григорьевым, был продиктован не чем иным, как стремлением к
объективности. Ведь в этой строке есть элемент уравненности
Разина и зари.
Таким образом, Хлебников дал впервые палиндромическое решение темы
большой исторической значимости, разрешив в принципе вопрос:
что было бы, если бы Разин победил?
О палиндроме в данном случае можно сказать, как Варлам Шаламов
говорил о рифме, что это, прежде всего, поисковый инструмент
художника.
В 1918 году в предисловии к книге "Опыты" (полное название "Опыты по
метрике и ритмике, по евфонии и созвучиям, по строфике и
формам") один из тончайших знатоков формы Валерий Брюсов писал:
"Ошибочно думать, что... формы — только игрушка,
головоломная забава, техническая задача для поэта. Можно доказать, что
невозможно, например, более совершенным образом расположить
четырнадцать стихов, нежели то сделано в сонете, что есть
цикл раздумий, который наиболее адекватным образом может быть
выражен лишь секстиной, другой — лишь рондо, что маленькая
японская танка есть идеальнейшее использование 31 слога и
т. д." [12:50]. После этого нелишнего напоминания приведу еще
одну цитату из Брюсова: "Палиндром... безусловно придает и
особый ритм стиху" [12:4]. Кстати, сам Брюсов пробовал писать
палиндромы. Вот две строки из его "Плача луны":
Поэт писал также палиндромы-шутки, как он сам их называл:
Брюсов стремился включить в русскую поэзию все возможные жанры и
формы мировой поэзии и специально их осваивал для примера, но в
палиндромии дальше этого не пошел. Интересно, что уже в
наше время увлечение Брюсова палиндромом аукнулось в строке
музыканта и палиндромиста Ивана Соколова: "Во сюр! — Брюсов!".
В 20-е годы Илья Сельвинский, активно работавший во многих формах и
жанрах, обращается в том числе и к палиндрому. Это обращение
было для него, как и для Брюсова, в значительной мере
демонстрацией своих возможностей. Стихотворение "Город энергий в
игре не дорог" в целом выводит поэта из системы
лироэпической описательности, к которой он был склонен. Интересна
"смысловая" палиндромичность в строке "Церковь гуденья недуг в
окрест", где церковь увидена как крест, а звук
ц трактуется как сочетание с и
т.
В те же 20-е годы свой "палиндромон" создает Александр Туфанов,
поэт-заумник, открыто заявлявший о приверженности принципам
Велимира Хлебникова. Его трехчастное стихотворение "На санях в
июле" отличается высокой чистотой формы, т. е. почти полным
соблюдением положения мягкого знака, несмешением
е и ё, оригинальным преодолением
сдвоения букв ("Утро, ч... чем я рад! в дар меч чортУ!"). Здесь
как бы имитируется заикание.
Кроме того, Туфанов — единственный из известных автору этих строк
поэтов-палиндромистов — выделял конечные буквы строк,
уравнивая тем самым начала и концы визуально. Третья часть этого
сочинения особенно интересна визуальным "просверком" У. В
двойном анафорическом У смешались восторг и стон.
Большое значение обратным движениям слов придавал, особенно в конце
жизни, Семен Кирсанов, воспринявший уроки Хлебникова. В
журнале "Наука и жизнь" за (№7, 1966 г. ) вместе со статьей В.
Хромова была напечатана и его статья о палиндроме с приложением
стихотворения "Лесной перевертень". Он определил палиндром
как "своеобразную саморифму". Через палиндром Кирсанов
выходит на анаграмму. Его поэма "Дельфиниада" (1970 г.) включает
в себя "речь дельфинов", состоящую из "наоборотных" слов, а
имена отдельных героев поэмы представляют собой анаграммы
библейских имен: Инак — Каин, Ваель — Авель, Амад — Адам, Аве
— Ева.
Попытки проникнуть в наоборотный мир, в антимир с помощью слова,
очевидно, будут предприниматься, пока существует литература.
По-своему это сделал еще в 60-е годы А. Вознесенский в поэме
"Оза" (анаграмма имени Зоя). Здесь можно говорить о
зеркальности ситуации, поскольку Вознесенский воспользовался обычной
поэтической формой, близкой к ранним поэмам-сказкам С.
Кирсанова. В сборнике 1970 года"Тень звука" Вознесенский представил
и палиндромы, семантическую недозагруженность он попытался
восполнить графикой, называя такие стихи "изопами" ("Мост",
"А луна канула").
В 60-е годы к палиндрому обращается живший в то время в Тамбове поэт
и художник Николай Ладыгин (1903 – 1975). К началу 70-х годов
его имя становится известно в литературных кругах, хотя
стихи появляются в столичной печати всего один раз — в разделе
"Занимательное языкознание" журнала "Русская речь" (№4,
1970 г.). Примерно за 10 лет Ладыгин написал более двух с половиной
тысяч обратимых строк. Преимущественно это были
тематические стихотворения, которые поэт старался выдержать в сугубо
описательном ключе, соблюдая точность палиндромической строки.
Палиндромия же выводила поэта на обобщения, не свойственные
описательному стилю. Изумительны, например, по
неожиданности и отточенности смысла такие строки:
или:
А движение палиндромической строки, скажем, в небольшой поэме
"Протопоп Аввакум" поразительно воссоздает архаику и страстность
Аввакумовой речи, трагизм эпохи раскола.
В это же время пишет палиндромические стихи Валентин Хромов.
Очевидно, несколько позже в этой форме начинают работать Елена
Кацюба, Владимир Гершуни, Дмитрий Авалиани, Владимир Пальчиков
(Элистинский), Борис Гольдштейн. Из них только одному
Пальчикову к началу 90-х годов удалось дать относительно полное
представление о своем палиндромическом творчестве. В 1990 он
выпустил книгу "Свод сонетов", в которую включил
палиндромические сонеты, продемонстрировав сверхвиртуозность — соединив
вместе две чрезвычайно строгие формы. В 90-е годы открылись
новые имена и произведения. Палиндромическая форма становится
обыденностью, сочиняется множество вполне заурядных стихов.
Естественно, что с таким положением дел не могут мириться
поэты, которые постоянно находятся в преодолении
автоматизации любой формы и в любой форме. Среди таких преодолевающих —
Константин Кедров, Александр Бубнов, Александр Федулов,
Герман Лукомников, Елена Кацюба. "Первый палиндромический
словарь русского языка" Елены Кацюбы стал первым художественным
палиндромическим произведением нового уровня, своего рода
испытательным полем возможностей языка к перевоплощению.
Александр Федулов в своих палиндромических творениях использует как
реальные языки, так и воображаемый. Его работу можно
расценить как опыт возвращения палиндрома к первоначальному
герметическому состоянию.
Сергей Сигей еще в 60-е годы осознает палиндромию как один из
авангардных приемов. В его палиндромической пьесе "Мил дорог город
Лим" и в ряде стихотворний активно используется заумь,
такие авангардные приемы, как сращивание слов. Палиндром в
сочетании с заумью дает выход в музыку, в многообразие
интонирования. И это не случайно. Ибо палиндромия напрямую связана с
музыкальным мышлением. Причем музыкальным мышлением именно XX
века, хотя в музыке еще с добаховских времен известно
понятие "ракохода", т. е. обратного движения, свойственного любой
контрапунктической системе. Но если раньше мы могли найти
примеры ракоходности лишь по высотности и интервалике, то
сегодня обратные движения идут по динамике, тональности и т. д.
Этим мы обязаны открытию и развитию серийной техники
музыкального письма (Шенберг, Веберн, Берг). Сопоставление возникает
интуитивно. В поисках подтверждения обратимся к книге В.Н.
и Ю. Н. Холоповых "Антон Веберн". Классик "нововенской
школы", которого отличала "афористичность выражения предельно
концентрированной мысли", Веберн приходит к идее
"взаимоотражения". "В результате применения симметрии,— пишут
исследователи, — некоторые сочинения Веберна приобретают значение
абсолютного зеркала, где все во всем отражается" [14:272]. А в
эскизах одного сочинения композитор вычерчивает старинный
латинский "квадропа-линдром": "Сеятель Арепо держит в деле
колеса".
Палиндромичность, зеркальность — свойство искусства вообще. В XX
веке оно доводится почти до предела. Можно приводить примеры из
разных искусств. Своего рода пластическими палиндромами
можно назвать "скопления" известного французского скульптора
Армана, в которых обычные рабочие инструменты (топоры,
молотки, клещи и т. п.), повторяясь, предельно выявляют себя в своем
первоначальном качестве и в то же время возносятся над
бытом, устремляясь в бесконечность.
Еще ближе к идее палиндромичности — не только искусства, но и мира —
выдающийся русский художник Казимир Малевич, писавший, что
"Череп человека представляет собой ту же бесконечность для
движения представлений, он равен вселенной, ибо в нем
помещается все то, что видит в ней". К палиндромическим можно
отнести знаменитые квадраты — черный и красный, картины 1918 г.
"Конница", 1912 г. — "Девушки в поле", части одной из
композиций "Супрематизм" 1916 г.
Исследователь творчества Малевича Е. Ковтун пишет: "В его
беспредметных картинах, отказавшихся от земных "ориентиров", исчезло
представление о "верхе" и "низе", о "левом" и "правом" — все
направления равноправны, как во вселенной" [15].
Таким образом, палиндромия, смыкаясь с такими явлениями, как
симметрия, математическое равенство, серийность в музыке,
пространственные решения в живописи и скульптуре, выходит далеко за
рамки поэтической формы.
Литература
Аноним
Carmen cancrinum
Иван Величковский
* * *
Гаврила Державин
* * *
Велимир Хлебников
Перевертень
(кукси, кум мук и скук)
Разин
(Поэма)
Путь
Бой
Дележ добычи
Тризна
Пляска
Сон
Пытка
Валерий Брюсов
В дорожном полусне
(Палиндром буквенный)
Александр Туфанов
На санях в июле
(Палиндромон) "Ногу печа... атай!
Правой! Левой!"
* * *
* * *
Илья Сельвинский
* * *
Семен Кирсанов
Лесной перевертень
Валентин Хромов
* * *
Николай Ладыгин
Протопоп Аввакум
Дива
Владимир Гершуни
Тать
(Фрагмент поэмы)
Сергей Сигей
Мил дорог город лим
("пьеса"-перевертень)
Анартрический палиндром
Марина Кудимова
Венок шестой: "Мега" "Кибер"
И пифия пророчит, но невнятна речь.
Эсхил
Дмитрий Авалиани
* * *
* * *
Борис Гольдштейн
О-го-го! Родина Вани дорогого!
Евгений Харланов
Карму сумрак лил...
Елена Кацюба
Зеркало Евы
(палиндромон)
Русский ум
(ПалинДрама)
Евгений Даенин
Дева вед
Михаил Крепс
Как люди жили
Инд
Алексей Неледин
Бермудский палиндромник
(фрагмент)
Бонифаций (Лукомников)
* * *
* * *
Александр Бубнов
Дом од
(монопалиндром)
Дмитрий Минский
Немень
(сонет)
Алексей Нагорских
Хана мор в романах
Владимир Рыбинский
Палиндромон
Павел Нагорских
Золото лоз
Золотисто вот сито лоз
Н. Ладыгин
Александр Федулов
Александр Пушкин
(акропалиндром)
Арсен Мирзаев
Из цикла "...А МАДАМ АДАМА?"
Вадим Степанов
* * *
Сергей Федин
* * *
* * *
|