Вернуться на предыдущую страницу

       Библиотека

   

 

Константин Кедров

ГОЛОСА

Роман-пьеса

 

Часть вторая

Действующие лица

Александра Павловна. Кушай, Котик, борщ.
Котик. Не хочу.
Александра Павловна. Почему?
Котик. Он красный и невкусный.
Александра Павловна. Что ты, он же с конфетами.
Котик. С конфетами?
Александра Павловна. С конфетами.
Котик. Налей мне еще!
Я. Только лет десять спустя я понял, что меня обманули. А взрослые тоже врут!
Радио.

Нынче всякий труд почетен,
Где какой ни есть.
Человеку по работе
Воздается честь.
Пригляделась я, решила
И в колхоз пошла.
Брала лен, телят растила,
Птицу развела.
За телят, за эту птицу
Из родимых мест
Повезли меня в столицу
На колхозный съезд.
Там, в Москве, в Колонном зале,
Как в каком-то сне,
Самый главный орден дали
За работу мне.
Самый важный орден дали
За большой успех,
И свое спасибо Сталин
Мне сказал при всех.

Врач Валентина Дмитриевна. У вашего Котика детский ревматизм. Его надо подлечить хлористым кальцием. Лучше всего в больнице.
Я. В больнице меня ждал первый эротический шок. Девочка в розовой пижаме Аля Мочалова. Она била меня подушкой по голове, приговаривая стишок-дразнилку.
Аля.

Сенька Хлористый дурак.
Он умеет воображать
И себя показывать.

Я. Удары подушкой по голове были не так обидны, как эти стихи. "Сенькой хлористым" в больнице называли горький хлористый кальций, который, кривясь, пили с ложки, но потом оказалось, что в устах Али Мочаловой хлористый кальций был совсем не горьким, а сладким. А, может, горько-сладкий, как шоколад. Это выяснилось потом, когда нас выстроили в коридоре 1-ой мужской школы, и директор зачитал приказ.
Директор.
Постановление Совета министров СССР об отмене раздельного обучения! Наша школа сливается с женской школой № 12.
Я. Никогда я не слышал такого оглушительного "ура!". Мы кричали ура до слез в глазах и боли в ушах.
Аля. Когда я увидела Сеньку Хлористого не в полосатой пижаме, а в новенькой школьной форме с блестящими пуговицами, толстым ремнем и пряжкой, то поняла сразу, с кем буду дружить. Во всем городе Костроме форма была только у Сеньки Хлористого.
Я. Аля Мочалова не в розовой больничной пижаме, а в белом фартучке и красном пионерском галстуке явно проигрывала в моих глазах. Не хватало закушенной губы и воинственно зажатой в руке подушки. Но зато на фартуке у нее был приколот латунный морской конек. И этот конек окончательно все решил, когда мы оба оказались на морском дне.
Учительница. Садитесь мальчики с девочками.
Я. Мальчики от смущения сели с мальчиками, а девочки с девочками. Но я схитрил. Выбрал отдельную парту, чтобы Аля оказалась рядом.
Аля. И я схитрила — выбрала отдельную парту, чтобы Сенька Хлористый сел со мной. Но он покраснел, как вареный рак, и зачем-то ушел в другой угол.
Я. Аля покраснела, как алый штапельный галстук, ушла в другой ряд за пустую парту. Мало того, к ней подсел здоровенный одноклассник, а я остался один.
Аля. Ну почему ты не согнал этого дурака?
Я. Ну почему ты не села тогда ко мне, да еще и стала беседовать с этим орясиной? С горя я вытащил из портфеля роман-газету с повестью "В горах Севана", где мне очень понравился один стишок:

О, Наргис, моя фея, ты в сердце моем,
Ты зажгла мое сердце священным огнем.
И теперь мое сердце, как факел, горит.
Потушил бы его, да любовь не велит.

Я быстренько переписал текст и метнул его самолетиком к парте Али. Такие самолетики летали по всему классу вперемешку с бумажными пульками из рогаток. Одни метали самолетики с любовными посланиями. Другие ревниво и подло стреляли в затылки. Класс был похож на военный аэродром, простреливаемый со всех сторон.
Аля. Я подняла записку и прочла:

О, Аля, моя фея, ты в сердце моем,
Ты зажгла мое сердце священным огнем...

Это ты сам написал?
Я. Сам.
Аля. Пойдем после уроков в кино на "Садко". Говорят, он цветной.
Я. Для меня это был первый цветной фильм. Мы, конечно же, угнездились в последнем ряду. А когда Садко сел верхом на морского конька, я глубоко вдохнул воздух, зажмурился и поцеловал Алю в алую душистую щеку. А конек светился у нее на фартуке в отсветах цветного экрана.
Аля. Я переписала песню про нас с тобой.
Я. Это была школьная стилизация тогдашнего любовного шлягера.

Дайте в руки мне гармонь,
Золотые планки.
Парень девушку домой
Провожал с гулянки.

Аля.

Дайте в руки мне тетрадь,
Я спишу заданье.
Прогуляла я вчера
С милым на свиданье.

Я.

Школа встала впереди,
Все глядят в окошко.
Сердце бьется во груди,
Страшно мне немножко.

Аля.

Не пускают меня в класс
Из-за опозданья.
Прогуляла я вчера
С милым на свиданье.

Это про нас с тобой! Ну почему другие дружат и ничего. А на нас вся школа пялится?
Я. Почуяв неладное, меня перевели в другую школу. Телефонов в то время не было. Я стоял возле школы, где мы были вместе, и возле дома с палисадником, где жила Аля.
Аля. Я видела из окна Сеньку Хлористого, но мама запретила мне "казать нос", а потом Сенька уехал в другой город, в семью отца.
Я. Я знал, что больше никогда не увижу Алю, но переписал для нее песню. Тогда все обменивались текстами.
У тебя в окошке свет,
Без него мне счастья нет.
В том окне, как на экране,
Твой знакомый силуэт.
Аля. Я тоже переписала для Сеньки Хлористого куплет:

Хоть пора мне спать давно,
На твое гляжу окно.
Если б длилось бесконечно
Это чудное кино.

А рядом со словом "кино" поставила в скобках и в кавычках "Садко".
Я. Через десять лет появились телевизоры, и там можно было увидеть "Садко" в черно-белой версии. Я видел все только в цвете. Садко верхом на коньке. Конек на фартуке Али. Спустя еще много лет я впервые увидел цветной телевизор. Показывали фильм "Садко", как тогда, цветной. Но я видел его черно-белым и уже ничего не чувствовал.
Аля. Недавно по радио я услышала песню, которую переписала тогда для Сеньки Хлористого, а он для меня, и мы вручили друг другу один и тот же текст.
Я.

Если надо пройти
Все дороги-пути,
Те, что к счастью ведут,
Я пройду, мне их век не забыть.
"До свиданья" скажу,
возвращусь и брожу,
до рассвета брожу мимо милых окошек твоих.

Аля и Я.

Я люблю тебя так,
Что не сможешь никак
Ты меня никогда, никогда, никогда разлюбить.

Аля.

Сенька Хлористый дурак,
Он умеет воображать
И себя показывать.

Актриса, которая по просьбе мамы увезла меня из Костромы подальше от Али.

И вот Садко на дне морском
Как взъебанный стоит.
К нему, виляя жопой,
Подплыла рыба-кит…

(Дальше не помню.)
Я. Мама, а взрослые — это цветы смерти?
Надежда Владимировна. Что за глупости?
Я. Дети — цветы жизни, а взрослые — цветы смерти.
Евгений Винокуров.

Крестоносцы перли, принимая
Каждый город за Иерусалим.

Я. На самом деле крестоносцы прекрасно знали, что грабят Константинополь, но даже Винокуров поверил их объяснению. Впрочем, Иерусалим они тоже разграбили и вырезали до основания.
Софья Борисовна Уманская. Ваш Костя оторвался от коллектива.
Надежда Владимировна. А в чем это выражается?
Софья Борисовна. Во всем.
Надежда Владимировна. Ну, например.
Софья Борисовна. Он пишет сочинение авторучкой.
Алексей Евгеньевич. Я ему подарил. Это моя вина.
Я. Это же смешно — таскать в школу чернильницу-непроливашку и пользоваться допотопным перышком, когда есть авторучка.
Софья Борисовна. Вот видите!
Алексей Евгеньевич. Но ведь сочинение хорошее.
Софья Борисовна. Да, содержание — пять. Орфография и синтаксис — два. в целом — три с минусом.
Я. А почему с минусом, ведь содержание — пять?
Софья Борисовна. Потому что много ошибок.
Я. Но ведь это сочинение, а не диктант.
Софья Борисовна. Все! Или я, или он.
Алексей Васильевич Горин (директор школы и учитель истории). Так нельзя ставить вопрос. Он ученик, вы учитель. Это непедагогично.
Софья Борисовна. Во время перемены все бегают и играют, а он стоит у окна.
Надежда Владимировна. Может, ему уже не интересно играть и бегать.
Софья Борисовна. Теперь я вижу, откуда все идет. Он сказал, что комсомол — это мертвое тело.
Я. А что, живое?
Алексей Васильевич. Так мы далеко зайдем. Костя больше не будет писать авторучкой, а вы займитесь грамотностью.
Софья Борисовна. Пусть придет на дополнительные занятия.
Я. С тупицами?
Алексей Васильевич. Хорошо, пусть позанимается дома. Без грамотности теперь ни шагу. Костя — талант, ему в Университет поступать, а тут ошибки.
Я. Хорошо, я подтянусь. И не буду стоять у окна.
Софья Борисовна. Видите, он смеется над нами!
Алексей Васильевич. Вам показалось. Он исправится. Все, а авторучкой можете пользоваться.
Алексей Евгеньевич. Ну что, просрал свою парафию.
Надежда Владимировна. Алеша, какие слова ты в школе употребляешь!
Володька Каргин. Эти ебанные сочинения... Ты не знаешь, какие будут темы?
Я. Знаю, конечно.
Каргин. Какие?
Я. Темы не знаю, а как писать, знаю.
Каргин. Как?
Я. Кто не знает Зою Космодемьянскую?
Каргин. А если про "Молодую гвардию", ебаную?
Я. Кто не знает ебаного Олега Кошевого, ебаного Сережку Тюленева, ебаную Ульяну Громову?
Каргин. А если "Кем я хочу быть?"
Я. То же самое.
Каргин. А если на свободную тему?
Я. Тогда пиши то же самое: "Кем я хочу быть?"
Каргин. Кто не знает Юрия Гагарина?
Я. Понял наконец!
Каргин. Понял!
Софья Борисовна. Это уже издевательство! Полкласса написали: "Кто не знает Татьяну Ларину и Улю Громову?"
Алексей Васильевич. А вторая половина?
Софья Борисовна. Кто не знает Евгения Онегина и Зою Космодемьянскую.
Алексей Васильевич. А Костя?
Софья Борисовна. Написал. Что его любимый герой Бенедикт Спиноза, а любимая книга "Воображаемая геометрия" Лобачевского.
Алексей Васильевич. Но это же замечательно.
Софья Борисовна. А зачем он подговорил весь класс? Это уже идеологическая диверсия какая-то.
Алексей Васильевич. Обыкновенная шалость. Не будем раздувать. Просто обсудим на комсомольском собрании. Когда у нас собрание?
Софья Борисовна. Через месяц.
Алексей Васильевич. Давайте не будем спешить. Надо хорошо подготовиться, чтобы не опозорить школу. Поставим этот вопрос на конец этой, нет, лучше на начало той четверти.
Софья Борисовна. К тому времени все всё забудут.
Алексей Васильевич. И слава богу!
Софья Борисовна. Не считайте, Костя, меня своим врагом. Просто тебе очень трудно придется в жизни с таким характером. Пока все остается между нами, но если пронюхают в РОНО...
Я. В РОНО, конечно, пронюхали, и с тех пор моя жизнь до сегодняшнего дня протекает под неусыпным оком Лубянки.
Толька Дроздов. У меня уже три инфаркта, и я должен перед тобой извиниться за то комсомольское собрание. Ты был прав. Комсомол — это мертвое тело.
Я. Плевать я хотел на комсомол. Но как ты мог публично донести на меня? Тебя что, заставляли?
Дроздов. Дурак был. Думал, что спасаю друга, как в фильме "Аттестат зрелости", где прорабатывали Ланового.
Я. Лановой совок оказался. Ему 70 лет, а он верит в партию с комсомолом. Страшный стал, как кощей, а был красавчик, как ты.
Дроздов. Я-то хоть не стал кощеем?
Я. Нет, кощеями не становятся. Кощеями рождаются.
Дроздов. И умирают.
Я. А как Лидочка Кутергина?
Дроздов. Она уже 35 лет как Дроздова. Каждый раз плачет, когда слышит тебя по радио или видит по телевизору.
Я. Честное слово, у нас с ней ничего не было. Даже не целовались.
Дроздов. Знаю. Только на пустыре за руки подержались. Вот я и взревновал тогда и выступил на этом ебаном собрании.
Я. Да ладно, меня бы все равно на заметку взяли, раз собрание устроили. А кто там чего сказал, это, как в 37-ом, значения не имело. Нет доноса — напишут сами. Есть — до времени под сукно положат, а когда надо, ход дадут. Что там корчить из себя Кошевых и Космодемьянских. Да и перед кем? Перед этими вертухаями?
Дроздов. Когда ты списывал у меня задачки, то пыхтел на весь класс так, что даже математик к окну отворачивался.
Я. Смешной был мужичок. Не помнишь, как его зовут? Из слесарей. На выпускном вечере гулял с нами вместе по дамбе и плакал.
Математик. Оля, Оля, дивчина моя голубоглазая, как же я тебя любил. Как же я мог за другую выйти. Ты, Костя, меня прости, что я тебе тройку влепил. Я хотел тебе исправить задачки, подошел к парте, а ты так гордо говоришь...
Я. У меня все решено, все в порядке.
Математик. ...и тетрадку на стол. А там от РОНО представитель. Я только и успел переправить плюс на минус. Ты, как всегда, ошибся, плюс с минусом перепутал. Ой, Оля. Дивчина моя. Оля!
Софья Борисовна. Я желаю тебе только счастья. Прости, если что было не так, я хотела только добра.
Я. Знаю. И уроки ваши были прекрасны. Всегда все по-своему. Вы не думайте, что мы не ценили. Просто хотелось себя проявить.
Софья Борисовна. Вот и авторучки теперь разрешили. Словно специально к твоим экзаменам.
Я. Придет время — все разрешат.
Софья Борисовна. Ты думаешь?
Я. Знаю!
Софья Борисовна. Дай-то бог!
Алексей Васильевич. Эх, мне бы сейчас ваши годы! Может, поменяемся, а?
Алла Демкова, красавица (поет).

Высоко летят под облаками
И курлычут журавли над нами.
Вдаль скользя по ветру легкой тенью,
Тают птицы в синеве осенней.
В путь не ближний провожать их выйдем,
Им простор земли далеко виден:
Ленты рек, озер разливы...
"До свиданья, птицы, — путь счастливый!"

Дроздов. А Демкова-то осталась в школе секретаршей, и ее застукал Алексей Васильевич в химкабинете с физруком. Сразу уволил. Потом она вышла за какого-то слесаря. А какая была красавица!
Я. Они с твоей Лидкой соперничали — кто краше.
Дроздов. Демкова, конечно, была красивее. Как она пела на выпускном!
Демкова.

В звездном свете от земли не близко
Появились вдруг на лунном диске
И мерцали, шевеля крылами,
Журавли над спящими полями.

Алексей Васильевич. Как сказал Энгельс, труд создал человека из обезьяны.
Каргин. И превратил его в лошадь.
Я. А где сейчас наша 68-ая школа в Казани?
Дроздов. Снесли.
Лена Данцер. Школу снесли, а штакетник, который ты на субботнике укладывал, остался. И там следы твоей крови навсегда въелись.
Я. Какая там кровь, просто хулиган Васька Дубов мне нос за тебя расквасил.
Данцер. Он до сих пор говорит...
Дубов. Разбил мне Костя жизнь. Отбил Леночку Данцер, а сам уехал.
Данцер. Ох и любила я тебя, ох и любила. Да и до сих пор люблю.
Я. Я до сих пор помню твою записку:

О куст цветов с таящейся змеей,
Дракон в обворожительном обличье...

Я только недавно узнал, что это Шекспир.
Данцер. Это Джульетта говорит о Ромео. Мы тогда с подружкой переписали, и она тебе на перемене ее отдала, когда ты стоял у окна и "отрывался от коллектива".
Я. А помнишь, как мы целовались под башней казанского Кремля, и у меня от возбуждения кровь пошла носом прямо на твой белый фартук с комсомольским значком. Мы ведь только целовались, а все равно получается, что мой отъезд как измена.
Данцер. Мы и встречались не чаще одного раза в год, и всего-то три раза.
Я. Где ты теперь, Лена Данцер? Может, даже вышла замуж за хулигана Дубова?
Данцер. Ну нет. Это было бы настоящей изменой.
Я. А, кстати, Дубов и не задумывался, что ты еврейка. И никто никогда в нашей школе не думал о такой ерунде.
Данцер. А потом шестидневная война, и нас заставили задуматься.
Я. Евреев стали заставлять быть евреями, а русских русскими. Это была государственная политика.
Данцер. Обыкновенный фашизм. Кстати, тогда и фильм Ромма вышел с этим названием.
Я. Сегодня уже никто не верит, что в конце 50-х годов мы жили, не замечая бушующего расизма. Во всяком случае, в 68-й школе города Казани его не было точно. Как нам повезло, что мы жили в те времена.
Данцер. Мы и сейчас там живем. И я, и ты, и Васька Дубов, и никто не заставил нас быть другими. Ни Хрущев, ни Брежнев, ни Андропов с Черненко, ни Горбачев, ни Путин.
Я. Мы ведь безгласное поколение. Все говорят только о довоенном, военном, послевоенном. А о нас ни слова.
Дроздов. Потом у них были Чехословакия, Афган, а о нас ни слова, точно нас не было.
Я. Может, нас и вправду не было? Здорово придумали кремлевские маразматики. Кого на БАМ, кого в Чехословакию, кого в Афган, чтобы ничем не делиться с молодежью и жить в свое удовольствие.
Данцер. Чего-чего, а это у них получилось.
Я. А ты видела в нашей школе хоть одного антисемита?
Данцер. Их у нас тогда не было. Только в Кремле. А среди молодых первые фашисты образовались в райкомах комсомола.
Света Беккер. Первым моим фашистом оказался мой жених Слава Запорожченко. Говорит: "Что это ваши там в Израиле устроили?" Это он про шестидневную войну. И пошло, поехало.
Александр Мень. Антисемитизм — страшное смертное прегрешение. Сказано в Библии: "Прокляну проклинающих народ мой Израиль". Пока Россия не покается, как Германия, не будет нормальной жизни.
Я. Это и без Библии понятно. Иногда так и хочется сказать Богу: да прости ты им несмышленышам, не ведают бо, что творят.
Лена Кацюба. Очень даже ведают. Подлец всегда знает, что он подлец.
Марина Розанова. И графоман всегда знает, что он графоман.
Я. Ничего подобного. У всех советских поэтов есть удачные строки. Просто они не отличают хорошее от плохого. Они думают, что одна хорошая строчка спасает сто плохих. На самом деле наоборот — одна плохая строка убивает тысячу хороших. Даже у Евтушенко есть хорошие строки.
Марина Розанова. Какие же?
Евтушенко.

Спрашивают: есть свобода?
Отвечают тихо: "Есть…"
То ли есть у них свобода,
То ли хочется им есть.

Меня все ругают, а чего я кому плохого сделал?
Я. Вас ругают не за то, что вы сделали, а за то, что вы не сделали.
Евтушенко так и не понял, что уехав из России после 91-го года, он перестал быть не только героем, но и автором лучших своих стихов. Автор уехал, и стихи опустели, а, может, они и были пустыми, и нам просто казалось, что в них живет благородный, смелый и талантливый человек. "Молодой трибун" звучит так же мерзко, как "престарелый плейбой".
Зав. отделом культуры в газете. Вы будете брать интервью у знаменитостей. Начнем с Фазиля Искáндера.
Я. Искандéра.
Зав. отделом. Искандерá.
Ректор (разговор у памятника Герцену у литинститута на Тверском бульваре). Вы чем чистите обувь?
Я (в то время не было ваксы). Гуталином.
Ректор. А я вазелином.
Радио.

Ты стоишь у окна, небосвод высок и светел.
Ты стоишь, и грустишь, и не знаешь, отчего.
Потому что опять он прошел и не заметил,
Как ты любишь его, как тоскуешь без него.

Хрущев. Мы боремся не против людей. Мы боремся против вредных идей за людей.
Брежнев. У нас есть диссиденты трех видов. Одни не разделяют наших идей - с ними мы ведем разъяснительную работу. Другие ведут враждебную агитацию — их мы всячески предупреждаем о последствиях. Третьи борются с нами и нарушают закон - их мы наказываем.
Анекдот. У нас три вида диссидентов: диссиденты досиденты, диссиденты сиденты и диссиденты отсиденты.
Поэт Геннадий Паушкин. Старик! Я долго думал над твоими стихами и вот что понял. У тебя слишком много метафор. Что ни строка — метафора. А надо, как у других: стих строк в 16 и на конце одна метафора.
Жуховицкий. Если Кедров хочет, чтобы мы его понимали, ему надо разжижить свои стихи. Иначе мозг не справляется.
Голос из зала. Это проблема вашего мозга.
Поэт Боря Викторов. У тебя так много образов! Это словно... это как у женщины много пизд. С одной стороны, хорошо, а с другой — зачем столько?
Маршак.

Желаем вам расти, цвести,
Беречь свое здоровье.
Оно на жизненном пути
Главнейшее условье.

Вознесенский.

А Витька с Галечкой,
Как винтик с гаечкой —
Полюбили намертво,
Не сошлись диаметром.

Радио.

Это не рыбки сверкают в пруду —
Это ребята играют в саду.
В самом веселом, самом красивом,
В самом счастливом детском саду.

Я. Мы умираем рано, чтобы не успеть понять.
Лера Нарбикова. Вот мы все всё поймем — и умрем.
Я. Ну почему же умрем?
Лера. Поймем и умрем.
Я. Мы либо форпост Китая, либо европейская окраина.
Богослов Шмеман. Богословие без Освенцима безнравственно.
Поэт Михаил Бузник. Сталинская архитектура — это не высотки, не ВДНХ, а колючая проволока и будки ГУЛАГа. Высотки — это декорация, чтобы прикрыть ГУЛАГ.
Никита Струве (узнав о внесении меня в список номинантов). Жизнь псу под хвост. Я 15 лет пытался внести Ахматову в шорт-лист на Нобелевскую премию. У меня ничего не вышло. А теперь пришли совсем другие люди.
Я. Семен Иосифович, почему вы не напишете для ЖЗЛ книгу о Гоголе?
Машинский. "По небу бежали хмурые тучи. Гоголь вышел на крыльцо..." Нет, я так не могу.
Радио.

Лес дремучий снегами покрыт,
На посту пограничник стоит.
Ночь темна и кругом тишина.
Спит советская наша страна.
Возле самой границы овраг.
Может, в чаще скрывается враг.
Но каких бы нивстретил врагов,
Дать отпор пограничник готов.

Кино.

От Москвы до самых до окраин,
С южных гор до северных морей
Человек проходит как хозяин
Необъятной родины своей.

Вовка.

Человек проходит как хозяин
Необъятной родины еврей.

Я. Что такое еврей?
Вовка. Александр Лазаревич.
Я. Ты врешь! Мой папа режиссер.
Вовка. Ха-ха-ха, режиссер-еврей, режиссер-еврей!
Художница Света Шнегас.

До чего дошла наука —
В небесах летает сука,
Прославляя до небес
Мать ее КПСС.

Геолог Купсик.

Я тоже, в рот меня ебать,
Подлюка, сука, курва, блядь.

Поэт и геолог Николай Беляев.

Сквозь дали ночные туманами зыбкими
Приди к ним, чтоб рядом лечь.
Хорошие парни встретят улыбками,
Улыбками шире плеч.

Юрий Щекочихин (юный тогда поэт).

Видим землю, видим рядом,
Но ступить на нее не можем.
В басне старой лиса с виноградом,
Видно, чем-то на нас похожа.

Поэтесса Нурия.

Я с миленком до утра
Целовалась у метра.
Целовалась бы еще,
Да болит влагалищо.

Липатов. Во мне почти нет русской крови. Я — бурят, эстонец, еврей. Мама еще до революции уехала в Палестину, а потом вернулась в СССР. Ее сослали аж в Бурятию, а там она вышла замуж за сына ссыльного эстонца и бурятки. В рыбацком колхозе рыбу ловили сеткой, которая называлась мордой. Однажды в районной газете появилась публикация: "Каждому рыбаку по морде".
Я. Говорят, в Эстонии, где богатые месторождения сланца, выходила газета "За сланец".
Виль Липатов. Есть эстонская фамилия — Нематукайтис.
Я. И грузинская — Госбезопадзе. А в Литинституте у меня был студент по фамилии Хуйеубаев.
Нурия.

Полюбила парня я,
А у парня нет хуя.
На хуя мне без хуя,
Коль с хуями до хуя.

Светлов. Прихожу в сберкассу и говорю с ударением на у: "Застрахуйте меня". А мне: "Безобразие! Хулиганство!" А я: "Ну, тогда застрахерьте".
Нурия.

На столе стоит стакан,
В нем цветочек аленький.
Ни за что не променяю
Хуй большой на маленький.

Володя Игнатюк.

За пирамидою Хеопса
Священный бык с коровой пасся.
Открывался дивный вид
На них с вершины пирамид.

Вовка.

Пошла я раз купаться,
За мной идет бандит.
Я стала раздеваться,
А он и говорит:
"Какие у вас ляжки,
какие буфера!
Нельзя ли вас попробовать
За рубль за полтора".
Такой хороший мальчик,
Ну как ему не дать?
Легла я на песочек,
А он в меня совать.

А знаешь, откуда берутся дети?
Я. Из живота.
Вовка. А вот и не из живота, а из...
Я. Откуда?
Вовка. Не скажу!
Надежда Владимировна. Еще не совсем, значит, совесть потерял.
Липатов. Я звоню тебе из-под капельницы. Тут скука смертная. Попросил я Таню принести мне журнал "Знамя", а там роман Кожевникова "Знакомьтесь, Балуев". Посмотрел я и говорю: "Этого я не смогу прочесть даже под капельницей".
Холин. Вокруг смерти много намудрили. Тот же Лев Толстой со своим Иваном Ильичом. В палате со мной старик. Плевать ему, умрет он сегодня или через десять лет.
Я. Теперь-то я понимаю, что Игорь Холин это про себя, а не про старика говорил.
Сапгир. Я тебе звоню с того света. После реанимации. Сам ты никогда не позвонишь. Это я уже давно понял. Так вот, там все, как ты говорил. Откуда ты знаешь? Все, как ты в своем "Поэтическом космосе" написал. В общем, у меня уже все в порядке, могу принимать умеренно. Приходи, но без спиртного. Будем чокаться соком. Нет. Лучше ты приди со спиртным. Я буду чокаться соком, а ты спиртным. Так мне приятнее, что хоть другим еще можно.
Светлов.

Умчались в неизвестные края
Два ангела на двух велосипедах —
Любовь моя и молодость моя.

Игорь Владимирович Ушаков (главный редактор издательства "Мысль"). "Отряд не заметил потери бойца и "Яблочко"-песню допел до конца. Ничего себе отряд. Отряд не заметил потери бойца!
Светлов.

Каждый год цветет и отцветает миндаль.
Мириады людей на планете успели истлеть.
Что о мертвых жалеть? Мне мертвых нисколько не жаль.
Пожалейте меня, мне еще предстоит умереть.

Что ты, старик, про каких-то мамонтов пишешь, все это есть у какого-нибудь вшивого Бодлера. У тебя же талант. Пиши про современность, будь комсомольцем. Гори, как эта спичка. Сейчас я позвоню в "Литгазету", и они тебя напечатают. Алло, это Светлов. У меня тут гениальный молодой поэт... Что? Написать о поездке Хрущева в США? Хорошо, напишу. Вот видишь, я напишу, и Хрущев будет говорить с Эйзенхауэром то, что я в статье напишу.
Ректор. Мне поручили отстранить Таирова от Камерного театра, я тогда в ЦК все театры курировал. Он вел себя достойно, даже шутил. А потом раз и умер. А меня поставили директором Вахтанговского. Так я там за все время ни одного актера не уволил, пока все по три раза заново не переженились. Вот что такое театр.
Светлов.

Пока Достоевский сидит в казино,
Раскольников глушит старух.

Старик, может, тебе деньгами помочь? Я дам! Какой я лентяй. В Театральном переулке (он теперь Камергерский — К.К.) будет висеть мемориальная доска: "Здесь жил, но не работал Михаил Светлов".
Я. Доска действительно висит: "Здесь жил Михаил Светлов". А, по-моему, он и теперь здесь живет. И вообще, никто никуда не уходит. "Все остается людям". Нет, все остаются людьми. Нет, не все, а только те, кто ими были при жизни. А смерть — это какая-то инсценировка дьявола. Он ведь тоже многое может. Нет — только то, что мы сами ему позволяем. Не ссылайтесь на Сталина и на Путина. Они и есть мы. Наша слабость — их сила. Без веры нет человека. Нет никаких атеистов. Просто одни верят в Бога, другие в дьявола. А большинство колеблются.
Светлов.

Становлюсь я знаменитым что-то,
Все меня встречают, провожают.
И меня уже большим почетом,
Как селедку луком, окружают.

Я. В середине или в конце 70-х (Михаил Аркадьевич Светлов умер в 1964 году) у дома, где жили Мария Федоровна и Лиля Брик, напротив гостиницы "Украина", я увидел длинную очередь в книжный. Люди стояли "записываться" (был такой термин) на Светлова. Я-то думал, что его давно все забыли. Почему его тогда помнили и до сих пор помнят — это большая тайна. Ведь хороших стихов нет. Одни строки.
Светлов.

Такой любви мы не видали, право,
Чтоб не соврать, лет этак пятьдесят.

Я. Никогда не думал, что это не метафора, а простая констатация факта.
Валерий Золотухин. А знаете, чего больше всего на свете боялся Смоктуновский? Бани! Он был еврей и очень боялся, что все увидят, что он обрезанный.
Я. Вот я уже седьмой десяток живу, да так и не понял, как обрезанный отличается от необрезанного. Не знаю и знать не хочу. Зато знаю великие строки Уткина из "Поэмы о рыжем Мотеле".
Иосиф Уткин.

Шум и топот на улице,
По базару прошел отряд.
Торговка Мэт волнуется,
Волнуется и весь ряд.
— Вы слыхали, Хаим Бэз
сделать внуку обрезанье
отказался наотрез.
Первый случай в Кишиневе,
Что задумал, сукин сын!
Говорит: "Довольно крови,
Уважаемый раввин!"

Я. Это был какой-то Шагал в поэзии.
Иосиф Уткин.

А дни кто-то вез и вез,
А в небе все так же без толка
Болтались пуговки звезд
И лунная чья-то ермолка.

Я. в Литинституте шла переаттестация. Студенты называли ее переарестацией. Их вызывали по одному в партком, партийных и беспартийных, и спрашивали: "Почему у вас нет патриотических стихов о родине?"
Студентка. А, это —

С неба звездочка упала,
Прямо к милому в штаны.
Пусть бы все там разорвало,
Лишь бы не было войны.

Другая студентка.

Минометчик, дай мне мину,
Я туда ее задвину.
Если враг в село ворвется,
Пусть на мине подорвется.

Я. Профессорско-преподавательский состав тоже не оставляли без духовного окормления. Однажды в институт прислали лектора из ЦК. В стране был хронический дефицит мяса. В мясном отделе в лучшем случае лежали какие-то тошнотворные жилы или желтые обветренные кости. А потом и они исчезли. Осталась только надпись" Мясо".
Лектор. Товарищи! Не будем бояться острых вопросов. Чем объясняется мясной дефицит? Дело в том, что карусельный метод себя не оправдал.
Я. А что это такое?
Лектор. Коровы стоят головами к центру вокруг карусельной кормушки, а потом их по очереди оплодотворяют из пробирки.
Я. Ну и как?
Лектор. К сожалению, такие коровы потом не подпускают к себе быков. Да и бык не идет к таким коровам. У него, попросту говоря, на них не стоит. Словом, ни молока, ни приплода.
Я. Коровы не дают, у быков не стоит. Может, мы поможем? Это я сказал, конечно, не лектору, а соседу. Примерно в то же время на телеэкране признали запрещенный гипноз. Появился лысый пучеглазый человек в белом халате и стал проводить телесеансы против алкоголизма.
Лысый. Вы приняли алкоголь, вам тошно, вам хочется вырвать.
Я. Полстраны блевало прямо у телевизора. Но и до, и после телесеансов все равно пили. Потом этот же человек что-то рассказывал про секс. Я читал его брошюрку. "Дебильный слесарь П. предложил своей дочке заняться оральным сексом". Впрочем. это уже был Свядощ. Вся страна зачитывалась его книгой "Сексопатология".
Свядощ. Полковник Б. любил переодеваться в женское белье. Искал контактов с мужчинами. Быстро продвигался по службе.
Я. Интеллигенция резвилась, разыгрывая сценки из брошюры, а профессор Ч. отснял любительский фильм про школьницу и дебильного слесаря. Его упекли в психушку.
Пушкинист. Однажды директор ИМЛИ (Институт мировой литературы) вызвал к себе профессора Б., заведующего сектором зарубежной литературы.
Директор. Вы устроили вечеринку в отделе. Мазали голых девочек кондитреским кремом, а потом слизывали.
Зав. сектором. Клевета! Девочки были, кремом с торта их мазали. Но слизывать… Никогда!
Пушкинист. Работал я в Худлите (так называлось издательство "Художественная литература". — К.К.). Тут вдруг решили издать полное собрание сочинений Мопассана к приезду Де Голля. Полное — значит полное. Поручили молодому редактору. Тот к начальнику отдела.
Редактор. Все тексты готовы, можно печатать.
Зав. отделом. А я все-таки посмотрю.
Пушкинист. На другой день приходит в редакцию.
Зав. отделом. Можете печатать все, кроме рассказа "В лодке".
Пушкинист. А там герой переспал сначала с матерью, а потом еще и с дочерью. Младший редактор на дыбы.
Редактор. Это же Мопассан, классика!
Зав. отделом. Нет, это порнография.
Пушкинист. Слово за слово, порнография — не порнография, классика, нет, порнография. Выходит директор.
Директор. О чем спор?
Зав. отделом. Вот рассказ "В лодке" печатать нельзя. Порнография.
Редактор. Мопассан — это классика, значит не порнография.
Директор. Хорошо. Дайте мне рассказ. Я его прочитаю дома и дам ответ.
Пушкинист. Утром приходит, и рукопись на стол.
Директор. Не порнография. Печатать можно.
Редактор и зав. отделом. А как вы определили?
Директор. Вы молодые люди. У вас, извините за откровенность, на всё стоит, а у меня только на порнографию. Читал всю ночь — не колыхнулось. Можно печатать.
Пушкинист. Так его потом иначе не называли, как "наш порноопределитель".
— Порноопределитель идет!
— Порноопределитель решил.
— Порноопределитель сказал...
— Порноопределителя сняли, теперь все посыплется.
И посыпалось.
Надпись в столовой в Коктебеле.

Помоги, товарищ, нам,
Убери посуду сам.

Плакат в Ялте. Здоровье всех - дело каждого.
Цветаева. Мне нравится, что вы больны немной.
Сергей Новиков, ялтинский поэт. Что это за болезнь такая — немна?
Я. Заседание парткома, где якобы решалась моя судьба (на самом деле она решалась на Лубянке), я благополучно проспал. Не от повышенной смелости, а просто проспал и все.
Ректор. Может, не будем рассматривать вопрос о Константине Александровиче в его отсутствие?
Лев Ошанин. Нет, почему же? Согласно уставу, дела членов партии должны рассматриваться в их присутствии. А Константин Александрович беспартийный, стало быть, имеем право рассматривать.
Радио. Передаем "Марш демократической молодежи мира" на слова Льва Ошанина.

Люди молодые, всех народов и разных наречий,
Сердцем и душою мы стремимся друг другу навстречу.
Цель наша — правду отстоять,
Мир для людей,
Чтоб увидала каждая мать
Счастье своих детей.

Вовка. Чтоб увидала каждая блядь...
Жуков, обозреватель ТВ. Мы получили письмо из Ростова-на-Дону от пенсионера Семена Петровича Иванова. Вот что он пишет: "Я часто спрашиваю себя: какая страна самая могучая в мире? Какой строй самый справедливый? Какое правительство самое мудрое? И сам себе отвечаю: наша страна самая могучая, наш строй самый справедливый, наша партия и правительство самые мудрые на земле! Правильно ли я думаю?" Правильно вы думаете, дорогой товарищ!
Александр Лазаревич. Я хорошо помню, что французская булка до революции стоила четыре копейки. А сейчас что можно купить за четыре копейки? Да и французскую булку нигде не сыщешь.
Ольга Сергеевна. В лагере корка черного хлеба была слаще всякой булки. Да ведь не давали ее, эту корку, ни за какие деньги никому. Правда, и денег никаких не было. Но мы все перевыполняли норму. Трудились ради страны.
Александр Лазаревич. Коммунистами первое время презрительно называли карьеристов-чиновников. Есть, мол, коммунисты, а есть настоящие большевики.
Ольга Сергеевна. Я настоящая большевичка.
Я. А я нет.
Ольга Сергеевна. И очень плохо, что нет.
Я. Ну и где теперь все эти большевики?
Ольга Сергеевна. Их расстреляли, как моего Ивана (плачет).
Я. Сначала они расстреливали, потом их.
Ольга Сергеевна. И правильно делали, что расстреливали шкуроэсов. Мы их в лагере презирали.
Я. А кто такие шкуроэсы?
Ольга Сергеевна. Те, кто живут для собственной шкуры.
Я. А для чьей шкуры надо жить?
Ольга Сергеевна. Жить надо для людей.
Александр Лазаревич (грызя ногти). Смотря для каких людей.
Ольга Сергеевна. Для честных тружеников.
Александр Лазаревич. А где они, эти труженики?
Ольга Сергеевна. Их всех расстреляли. И Ивана. А вы живы. Это нечестно. Он был благородней всех нас. Мы все мизинца его не стоили (плачет).
Директор клуба. Смотрите пьесу Виктора Гюго "Мария Тюдор".
Ольга Сергеевна (в роли Марии Тюдор). Позовите палача! (Входит палач в балахоне и с топором). Ты видишь эту голову? (Сжимает голову Александра Лазаревича). Эту милую, прекрасную голову. Еще вчера она была лучшим украшением моего королевства. Так возьми же ее в подарок!
Глашатай. Тот, кто следует за мной, покрытый черным покрывалом, — это знатный и могущественный вельможа Фабиано Фабиани, граф Клембрасил, барон Дартмунд Девоншири, который будет обезглавлен на Лондонском рынке за цареубийство и государственную измену. По происшествии казни будут даны три пушечных выстрела. Первый — когда преступник взойдет на эшафот. Второй — когда он опустит свою преступную голову на черное сукно палача. Третий — когда скатится его преступная голова. Да помилует Бог его душу. Молитесь за него. (Раздается три залпа).
Ольга Сергеевна. Александр Лазаревич был благородным человеком. Ему предложили работать в театре Вахтангова, но без меня. Я тогда еще только вышла из лагеря и не имела права на жительство в больших городах. И Александр Лазаревич остался в провинции. У тебя такие же руки, как у него, такие же руки.
Художник Александр Петров. Нет более лютого фашиста, чем советский человек.
Радио. "Наши нивы взглядом не обшаришь…"
Я. Я представил себе ниву с картины Шишкина, а по ней катятся большие шары.
Надежда Владимировна. Обшарить значит обыскать.
Я. А что такое "обыскать"?
Вовка.

Из-за леса вылетала
Конная милиция.
Поднимайте, девки, юбки,
Будет репетиция.

Стой! Снимай штаны —проверка документов!
Радио. Но сурово брови мы насупим...
Вовка. Но сурово брови мы наборщим...
Лера Нарбикова.
Вот говорят, пишите и рисуйте, как в жизни. А как в жизни? Как у Шишкина, что ли? "Утро в сосновом лесу"? Тогда так и говорите: рисуйте, как у Шишкина.
Евгений Винокуров. Как вы посоветуете — креститься мне или нет?
Я. Если задаете вопрос, значит нет.
Евгений Винокуров. Алло! У меня был еще один удар. Я оправился и крестился.
Александр Лазаревич. Что ты раскачиваешься, Как благочестивый еврей на молитве!
Я. А что такое благочестивый еврей?
Александр Лазаревич. По талмуду, еврей не должен быть в дороге в субботу, но исключение сделано для тех, кто на воде. Ведь не сойдешь с парохода посреди океана. Если благочестивый еврей едет в субботу в поезде, он берет с собой таз с водой, разувается, опускает ноги в воду и едет.
Рабинович. Однажды поспорили священник и раввин, чей бог сильнее. Священник сказал: "Однажды в пост подали мне в гостях мясо. Я помолился, и что вы думаете, у всех в тарелках мясо, а у меня рыба". — "Это что, — говорит раввин, — иду я однажды в субботу по улице и вижу — лежит кошелек, туго набитый деньгами. А поднимать ничего в субботу нельзя. Я помолился, и что вы думаете, кругом суббота, а у меня четверг".
Я. Неправду говорят, что искусство отражает жизнь. Это только у графоманов. Влюбится и стишок напишет. А настоящий поэт сначала стих сложит, а потом влюбится. Не искусство жизнь отражает, а жизнь возгорается от поэзии.

Бабка в деревне.
Лисапед, лисапед,
Странная машина.
Ноги едут, жопа нет,
Интересный лисапед.

Я. В детстве я часами простаивал в Угличском храме возле фрески с голенькой пухлой Евой. Рядом стоял голый худой Адам. Но Ева абсолютно голой грудью и слегка затемненным лобком волновала предельно. Это было единственное изображение нагой женщины, доступное моему взору. Но и этого хватало сполна все детство. Уже взрослым я сошел с парохода и заглянул в храм к своей Еве. Взглянул и почувствовал себя изменником. Знакомая фреска уже нисколько не возбуждала. Чудо случилось после. На пароходе я познакомился с девушкой, но когда мы стали целоваться вблизи машинного отделения, в памяти всплыла покинутая мною Ева. Никогда до этого мои поцелуи не достигали такой силы страсти. Полузнакомой девушке досталась вся нерастраченная в детстве любовь.
Рабинович. В Пасху идет по улице священник, а навстречу ему мулла.
Священник. Христос воскресе!
Мулла. Ай, молодец!
Я. В 8-ом классе мою жизнь навсегда испортил спившийся математик Владимир Потапов.
Потапов. Что ты изучаешь в школе геометрию, это все устарело, это Евклид. Вот в геометрии Лобачевского две параллельные пересекаются.
Лобачевский. Ничего подобного. В моей "Воображаемой геометрии" через точку вне прямой можно провести бесконечное количество других прямых, параллельным данным.
Я. Какая разница, главное, что в школе обманывают.
Потапов. И физика школьная с Ньютоном давно устарела. Есть Эйнштейн, есть теория относительности.
Маяковский. А в поэзии чему вас учат? Все Пушкин да Пушкин. А футуристы где?
Я. Про футуристов в школе говорили так же мало, как про Лобачевского и Эйнштейна. Правильнее сказать, ничего не говорили, как про сифилис и гонорею. Вроде и есть, и в то же время и нету. А главное, что все это — Эйнштейн, генетика, Лобачевский, футуризм, гонорея, сифилис — что-то очень сомнительное и буржуазное. С тех пор меня меньше всего интересует то, что проходят в школе. Уж лучше сифилис. СПИДа тогда еще не было. Да, еще Бога не было. Он тоже был буржуазный и нехороший. Теперь с утра до ночи говорят и про Бога, и про СПИД, и про сифилис, и что все они есть. А вот до Эйнштейна с Лобачевским и до футуризма так и не доползли. Застряли в дамских альбомах какого-то серебряного века, которого и не было никогда.
Поэт Топчий. Постой, сейчас я познакомлю тебя с этим портняжкой. Знакомься — это великий мастер, он сшил мне такие брюки!
Преподаватель. Материя первична, а дух вторичен. Экономика — базис, а культура — надстройка. Интеллигенция не класс, а прослойка.
Я. Получается, что лошадь — базис, а кучер — надстройка.
Преподаватель. Маркса и Ленина надо читать каждый лень по странице. И так всю жизнь.
Я. Лучше умереть сразу.
Кирпотин. Напрасно вы так против Маркса. У него все правильно сказано: "Впереди идет упитанный предприниматель в дубленке, а за ним бредет понурый пролетарий, который знает, что если с него содрали шкуру, то ее будут еще и дубить".
Я. А вы когда-нибудь видели этого понурого пролетария?
Кирпотин. Врать не буду, понурой всегда почему-то оказывается интеллигенция вроде нас с вами.
Горький.

Пускай ты умер,
Но капли крови твоей горячей,
Как искры, вспыхнут во мраке ночи.

Я. Пускай ты умер, но ты не умер.
Рабинович. Сидит часовщик с лупой и напевает: "Трям-трям, трям-трям-трям". Ему говорят: "Как вы можете петь? Разве вы не знаете — Абрамович умер!" —"Умер-шмумер, лишь бы был здоров. Трям-трям, трям-трям-трям".
Машинский. Как вы считаете, Константин Александрович, оставить Фета в экзаменационных билетах или выбросить?
Я. По-моему, оставить.
Машинский. Давайте так: в этом году выкинем, а в следующем поставим.
Контрразведчик. У нас еще соцобязательство к 25-му съезду.
Машинский. Да. Что вы обязуетесь к 25-му съезду?
Я. Обязуюсь сводить студентов на экскурсию в Третьяковку.
Машинский. Тут у нас еще обязательство на новую пятилетку.
Контрразведчик. Чем действительно хороша система социалистического планирования, что она и впрямь заставляет поверить в бессмертие.
Философ Зарбабов. Почему так трудно понять вечность и бесконечность? Да потому что их просто нет.
Критик Михайлов. В войну я больше всего боялся кого-то убить. И однажды это несчастье случилось. Я был комендантом Кракова. Шел по улице. Навстречу человек в какой-то форме и с пистолетом. Я выстрелил и убил. А пистолет у него был, как оказалось, не заряжен. И кто он был, неизвестно. Всю жизнь замаливаю свой грех. Как вы думаете, замолю?
Николай Полубинский. Мы живем, чтобы есть, а надо есть, чтобы жить. Подлей, сестра, мне еще сметанки в борщ. Все-таки в церковной службе кое-что надо изменить. Хор поет: "Радуйся, веселися". А все слышат: "Радуйся, Василиса". Или в символике: "Нас ради человек…" Так и слышится "насра…" Ну, скажи — ради нас человек, и то уже лучше, по крайней мере, понятнее. Или вот это: "Господи, владыка живота моего". И все смотрят на архиерейский живот. Кто же знает, что на церковно-славянском "живот" — это жизнь.
Я. И все равно гениально: "Господи, владыка живота моего". А Пушкин перевел — ни рыба, ни мясо: "Владыка дней моих..." Каких дней? Живота!
Николай Алексеевич Некрасов.

Вчерашний день, часу в шестом,
Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя...
И Музе я сказал: "Гляди!
Сестра твоя родная!"

Лена Кацюба. Во-первых, подобное наказание к женщинам не применялось, а, во-вторых, к тому времени его вообще отменили. Это он написал, увидев свою рукопись, перечеркнутую крест-накрест красными чернилами цензора. Как будто кровавый след бича.
Я. Это он в ночной клуб зашел на Сенной. "Там били женщину кнутом — путанку молодую". Это клуб садистов и мазохистов. А потом он на этой путанке женился. Некрасов и правда женился на проститутке. Такая мода была. Опять же Сонечка Мармеладова, Христос и блудница.
Вадим Кожинов. Приходит Христос к Магдалине. Провели они вместе ночь. Утром Христос одевается и спрашивает: "А знаешь ли ты, с кем спала? Я — Иисус Христос". А Магдалина: "Имя у тебя дурацкое, но ебешься ты, как Бог". А вот еще. Знаете, что общее между Моисеем и Сталиным? Моисей вывел евреев из Египта, а Сталин вывел всех евреев из состава ЦК.
Я. Глядя на Кожинова, я впервые понял, что антисемитизм - это еще и шарлатанство. Хочешь уйти от сложности бытия, займись национальным вопросом. И все станет ясно. Шарлатану всегда все ясно. Кожинов был талантливый шарлатан или, если хотите, талантливый графоман. Уж если графоман, то лучше бездарный.
Лена Кацюба. На самом деле существует пять полов. Мужчина, женщина, мужчина-женщина, женщина-мужчина и нечто среднее между ними.
Я. И еще шестой пол — бесполый. Самый распространенный. Особенно наверху. У власти. Для чего форма? Чтобы ничего не высовывалось и не торчало. Сколько я видел антисемитов, и все они похожи на евнухов.
Евгений Винокуров. Сталин был чудовищем, но прежде всего — политиком. Для чего все эти репрессии и лагеря? Чтобы освоить Сибирь.
Я. Ах, как заблуждался Винокуров. Сегодня экономисты все подсчитали. Так вот, лагерный труд никогда не был самоокупаемым и дешевым. На свободе эти люди сделали бы в тысячу раз больше и в сто раз дешевле. В одном Маркс прав: рабский труд — самый непроизводительный и дорогой. Так что рухнуло и это, можно сказать, последнее оправдание сталинизма. Мол, не зря погибли миллионы людей, костями выстлав каналы.
Новодворская. Что же касается трудового энтузиазма, то это энтузиазм в сумасшедшем доме.
Я (мое первое выступление по радио).

Спит медведь, уснула галка.
Сон сморил лису.
Я не сплю, мне очень жалко
Ежика в лесу.
На бочок приляжет — колко,
Колется спина.
Я б не смог всю ночь под елкой
Просидеть без сна.
Как себя он спать уложит?
Снял бы шкурку прочь.
Бедный ежик, бедный ежик,
Как тебе помочь?

Вот я и снял перед вами свою колючую шкурку и могу теперь спать спокойно. Даже под елкой.
Лера Нарбикова. А Ванечка в Новом Свете ежика съел. Я проснулась, а в пещере так аппетитно пахнет супом. Ванечка говорит, что это он ежика сварил. А шкурка колючая с него легко слезла, как перчатка с руки. Я бульон съела. А самого ежика есть не стала. А Ванечка съел и потом заболел гепатитом.
Я. С аппетитом - с гепатитом.
Ванечка. Я читал в мемуарах Сен-Жюста — однажды маркиз Д. взревновал к маркизу В. И вырвал у него глаз.
Лера. Что-то у тебя, Ванечка, примеры какие-то странные.
Ванечка. А графиня З. взревновала к графине Р. И откусила у нее ухо.
Федоровка. У тебя не никогда не было любви в планетарии? У меня однажды было. Это так здорово. Небо вращается, все звезды видно, и мы одни, вернее, вдвоем. Вот когда я почувствовала Космос.
Я. Кстати, ты там со своим Федоровым собираешься всех воскрешать. Так вот, меня, пожалуйста, оставьте в покое.
Федоровка. Вот всегда так. Найдется один мерзавец, и всю мировую гармонию испортит.
Я. Ну да, ведь по Федорову воскреснуть обязательно должны все. Все или никто.
Федоровка. Неужели ты не согласишься воскреснуть даже ради общего дела?
Я. Именно ради общего дела не соглашусь ни умереть, ни воскреснуть. Разве что лично для кого-нибудь или, на худой конец, для себя.
Федоровка. Хоть на том спасибо.
Я. Коллективный разум, общее дело - это всегда обман. И разум бывает только индивидуальный и личный. И дело только свое. Общими могут быть не дело и разум, а безделье и глупость.
Рабинович. В 70-х был такой анекдот. Брежнева спрашивают: "Леонид Ильич, как вы относитесь к групповому сексу?" — "Положительно. Во-первых, никакой ответственности, а, во-вторых, всегда можно сачкануть".
Я. Хлебников придумал слово "нехотяи", а я хотяй. Почему все говорят — секс и насилие? Насилие нужно тем, у кого разлад в сексе. Если есть секс,.то зачем насилие. А если насилие, то уже не до секса.
Философ Толя Самарин. К этому гнезду в розетке должен быть винт. На всякую выпуклость есть своя впуклость.
Журналист по кличке Клиент. Чем напряженней напряжение, тем расслабленней расслабление. Чем углее угол, тем круглее круг.
Илья Сельвинский.

Я говорю: "пошел", "бродил",
А ты: "пошла", "бродила".
И вдруг как будто веяньем крыл
Меня осенило!..

Идешь, с наивностью чистоты
По-женски всё спрягая.
И показалось мне, что ты —
Как статуя — нагая.

Ты лепетала. Рядом шла.
Смеялась и дышала.
А я... я слышал только: "ла",
"Аяла", "ала", "яла"...

И я влюбился в глаголы твои,
А с ними в косы, плечи!
Как вы поймете без любви
Всю прелесть русской речи?

Рабинович. Я учился в семинаре Сельвинского. Он нам все о себе рассказывал. Однажды он заночевал у жены Пастернака, а тот вдруг среди ночи вернулся. Сельвинский выпрыгнул из окна и сломал себе обе ноги.
Я. Настоящий поэт.
Сапгир. Мне рассказывал Сельвинский, как они со Щипачевым подцепили в Коктебеле двух девок. Сельвинскому досталась симпатичная, а Щипачеву из тех, про кого говорят, что на лице черти горох молотили, рябая. Спустя некоторое время Сельвинский слышит в темноте: "А мне нравится твоя неброская степная красота".
Я. Щипачева подвергли сокрушительной критике в "Правде" за две строчки: "А мы с соседкою вдвоем в такую ночь одни в квартире". Так он со страху наворочал какую-то поэмищу о революции 1905 года.
Андропов.

Идут года, проходят веки.
Идут и исчезают человеки.

Тихвинский. Ему виднее.
Советская поэтесса. Я прочла в "Литературке" сонеты Юрия Николаевича Андропова. Какие проникновенные строки: "Идут и исчезают человеки". Это урок для всех нас, как надо писать. И какая скромность!
Я.

Маркиз де Сад
Марксист де Сартр.

Надя Сальтина (зав. отделом). Смотри, опять стишата.

Пишу! Писать имею право.
Я сын России, я поэт.
В моих стихах воспета слава
И поколенья прежних лет.

Ха-ха-ха! Говно ты, а не поэт.
Лена Кацюба. Вот Пушкин из читального зала. На форзаце школьным почерком аккуратно написано в столбик:

Пушкин
ватрушкин
лягушкин
квакушкин.

Художница Настя Финская. Ничего, что я звоню в 6 утра? Я срочно еду в Ирак. Операция "Живой щит" против бомбежки. Только вот, боюсь, могут изнасиловать.
Я. Непременно изнасилуют.
Сосед по квартире (бывший моряк). У вас не найдется 3 рубля 60 копеек до завтра.
Я. Нет, не найдется.
Сосед (почесывает грудь под тельняшкой). Вот какая филофософия.
Писатель Шорор (по прозвищу "красный шорор"). Я всю войну просидел в Квантунской армии. Половина из нас погибла от цинги и тифа. О нас забыли, просто бросили на произвол судьбы. Так когда пришел приказ о наступлении, мы радовались — кормить будут. Ну, а наступление — это четырехметровая плоская человеческая фигурка на грязной дороге, расплющенная и растянутая гусеницами танков.
Писатель Миронов. В финскую войну нам выдали белые рюкзаки и стеклянные фляги. Снега не было, белые рюкзаки — отличные мишени. Фляги тотчас же побились. Однажды возвращаюсь на машине из штаба, гляжу — вдоль всей колючей проволоки белые шары. Это, оказывается, презервативы завезли. А вокруг ни одной женщины. Вот солдаты и развлекались.
Заболотская. Началось наступление, и как только перешли границу, сразу эпидемия сифилиса. Начальник нашего госпиталя был по специальности венеролог. Так его от нас сразу забрали — венерологический госпиталь организовывать.
Евгений Винокуров. Война — это, конечно, кровь, но прежде всего грязца. Самое главное на войне — это грязь.
Студентка. "Анна Каренина" досталась. Она, видите ли, из-за него под поезд бросилась. Да я его самого теперь под поезд сброшу. Не та теперь Анна пошла.
Студент Хуйеубаев. Эту Каренину повесить мало. Она жена ответственного работника, государственного человека и такое себе позволяет.
Студент из Дагестана. Вы нас никогда не поймете. Для нас "собака" — самое грязное ругательство. А в русской литературе у Тургенева "Муму", у Чехова "Каштанка", у Куприна "Белый пудель". У вас нельзя воровать, нельзя убивать, нельзя насиловать. А у нас, если не своровал, значит лох. Если не убил — не мужчина. Если добился любви по взаимности, а не похитил, стало быть, опять не мужчина. Приезжайте ко мне в Махачкалу. Вы не бойтесь, у меня охрана 20 человек. Примем как падишаха.
Рабинович. Нет никакой истории философии. Есть история множества философий. У каждого своя философия.
Писатель Комиссаров. Многие до сих пор так ничего и не поняли. Вот недавно подходит ко мне один критик и говорит...
Критик. Я должен перед тобой извиниться. В 48-ом году я был неправ, когда написал, что хор Пятницкого гениальнее Шекспира, потому что народнее.
Комиссаров. И это все, что он понял. Во всем остальном как был, так и остался сталинистом.
Приставкин. Я со сталинистами никогда не спорю. Просто выставляю за дверь. Как услышу, что Сталин был хороший, или за дверь выставляю, или сам ухожу.
Я. Треть страны за дверь не выставишь, а уходить нам некуда.
Маяковский.

Если бьет дрянной драчун
Слабого мальчишку,
Я такого не хочу...

Я. Я придумал для Маяковского псевдоним — Подленин. Ведь он себя "под Лениным" чистит. А Вознесенский на самом деле Иленин: "И Ленин, как рентген, просвечивает нас". В каждом гении сидит графоман. В Маяковском Подленин, в Вознесенском Иленин. Может, и во мне какой-нибудь Подпутин сидит, не приведи господи.
Евгений Винокуров. В 49-ом году я был секретарем комсомольской организации в Литинституте и присутствовал на парткоме, где Поженяна исключали из института. Но я не голосовал. Я поссать вышел.
Комиссаров. Нашел чем гордиться. Он поссать вышел!
Евтушенко. Иногда поссать — большая смелость. В том же 49-ом году идем мы со Смеляковым как раз из Литинститута, а там портрет Сталина к стенке прислонен, огромный. Так он зашел с обратной стороны и нассал генералиссимусу прямо на мундир и новые ордена. Был мороз, и моча примерзла, как сталактиты. Улики налицо. Неудивительно, что его после того в концлагерь закатали.
Поэт Николай Глазков.

Я смотрю на вещи из-под столика.
Век двадцатый, век необычайный,
Чем ты интересней для историка,
Тем для современников печальней.

Холин. Мы еще в ХХ веке, но в парусах уже чувствуется ветер XXI века.
Я. В 60-х в "Известиях" появилась статья "Тунеядцы карабкаются на Парнас". Это про Сапгира и Холина и Всеволода Некрасова.
Холин. Вот вы нас гоните и ругаете, нас надо холить и сапгирить.
Я. По-моему, все советские поэты что-то вроде тех надутых презервативов, присланных на фронт: и от сифилиса не спасают, и удовольствия не дают.
Вовка.

Один американец
Засунул в жопу палец
И думает, что он
Заводит граммофон.

Я. Когда полиция нагрянула в знаменитую башню Всеволода Иванова, где происходили мистерии, они застукали только одно нарушение: мать теоретика символизма была переодета в мужскую одежду.
Всеволод Иванов. Символ только тогда есть символ, когда он темен и многолик.
Надя Сальтина. Однажды в редакцию ввалился мужик с мешком...
Мужик. Где у вас тут сгружать? В этом мешке вся моя жизнь описана, сорок лет писал.
Надя Сальтина. А в другой раз пришла странная тетка в платочке, с авоськой.
Тетка. Я вот тут учебник химии в стихи переложила.
Надя Сальтина. В каком смысле?
Тетка. Для детей. Чтоб им легче было химию изучать. В пяти тетрадках. Вот тут у меня кислоты, тут основания…
Надя Сальтина. Это не к нам, это в "Советскую Татарию".
Тетка. Я там была. Меня к вам послали.
Надя Сальтина. Наша газета такого не печатает.
Тетка. А что вы вообще печатаете? Да вашу газету только в одном месте на гвоздик вешать!
Надя Сальтина. А ну пошла вон отсюда!
Я. Было тогда еще такое поветрие — проституток перевоспитывать при помощи газеты. К Юле Колчановой, зав. молодежным отделом, прислали одну такую. Устроили ее на работу в аэропорту дежурной — провожать пассажиров от здания до самолета. Вот она одну группу проводила и ушла, не дождавшись, когда самолет взлетит. А один пассажир опоздал да и побежал по полю прямо к самолету, а у того уже пропеллеры вращались, ну, и снесло ему голову. Лучше бы она проституткой осталась.
Контрразведчик. Сталин бежал из ссылки и уже замерзал в снегу. Так его какая-то старушонка пригрела. Раскольникова не нашлось на эту Алену Ивановну.
Алла Нарижная. Христианство погубило Россию. Кротость, долготерпение, ударят в правую щеку — подставь левую. Вот и доподставлялись. То Грозный, то Сталин. Нет уж, "око за око".
Математик Виктор Кротов. Тогда через несколько столетий количество одноглазых будет четным.
Я. Графиня Коссель, заточенная своим возлюбленным, курфюрстом Августом Саксонским, в крепость, вырвала из Библии Новый завет и сбросила его в ров.
Слушательница лекций. Если вас ударили в правую щеку, значит вас ударил левша, и если вы подставите левую, он вас ударить не сможет.
Лена Кацюба. Ну, прямо как Сталин: "Пойдешь направо — придешь налево".
Я. Но это же божественный закон, а не руководство по уличной драке. У Бога так, а у людей все иначе.
Священник. Богу Богово, а кесарю кесарево.
Рабочий. Кесарю кесарево, а слесарю слесарево.
Пьеха.

Расскажи-ка мне, дружок.
Что такое Манжерок.
Может, это городок,
Может, это островок?
Дружба — это Манжерок,
Верность — это Манжерок.
Это место нашей встречи — Манжерок.

Я.

Расскажи мне, Тейяр,
Что такое бабий Яр?
Это место нашей встречи — Бабий Яр.

Эджидио Гуадубальди (священник-иезуит по кличке Падре). Я приехал в Москву, в страну IV Интернационала. Маяковский сказал: "Нужна четвертая революция, революция духа". И Данте об этом говорил в "Божественной комедии". Четвертый Интернационал — это то, что он назвал Священная римская империя. И декабристы к этому стремились. Они учились в колледже иезуитов. Дозвиданья! Завтра мы поедем в Лавру.
Я. Падре называл себя дантистом. Это не зубной врач, а дантовед. Он пришел ко мне в "Известия", прочитав мою статью о Маяковском. А потом жил у меня в комнате на улице Вахтангова целых полгода. Возраст сделал свое. Падре оказался в нашей больнице.
Падре (указывает на вырванный с мясом звонок у кровати). Где campanella?
Люда Вязмитинова(поэтесса). Вот из-за вашего Кампанеллы у нас и нет "кампанеллы".
Я. С помощью миссии иезуитов мы все же переправили Падре в Италию, где нет проблем с campanella. Дозвиданья, падре! Помолитесь за нас на небе Данте, Маяковского и Флоренского. Может, хоть там у вас совершится 4-я революция. Революция Духа. Да здравствует IV Интернационал поэтов. Амен.
Фаина Соломоновна. Ты должен знать, что у тебя есть полностью парализованный брат. От него все отказались, кроме меня. Но чем я могу помочь, когда самой есть нечего. Вначале я побиралась Христовым именем в церкви, но там почти ничего не давали. Пришла к баптистам, и они помогли. Так что я теперь к баптистам хожу. Интернат с парализованными в Загорске, но церкви до них никакого дела. Хотя ведь им по закону запрещено заниматься благотворительностью. Запрещено, не запрещено, а баптисты мне помогают. На пенсию в 15 рублей не проживешь, даже на чай и хлеб не хватает.
Я. Когда-то Фаина Соломоновна была женой преуспевающего хирурга Лазаря Бердичевского, который спас от гибели раненного в живот Григория Распутина.
Газета "Известия" (статья критика Ермилова). Аркадий Райкин высмеивает в своих миниатюрах некоего абстрактного дурака. Между тем дурак — понятие социальное, требующее зрелого классового подхода.
Аркадий Райкин. В следующий раз я обязательно буду объявлять, какого именно дурака я высмеиваю. Если дурака вообще, то это одно, а если классового, это совсем другое.
Критик Зелинский. В последнее время в стихах Ильи Сельвинского все чаще появляются чуждые материализму стихи о так называемом бессмертии.
Илья Сельвинский.

Так значит я, и ты, и все другие —
Лишь электронный принцип, дорогие.
Воскреснем мы не у Господня трона,
А под влияньем бога-электрона.

Я всего лишь молекул случайная доза,
А эта случайность возможна и впредь.

Зелинский. Как прикажете понимать эти высказывания нашего советского поэта? Разве это не призыв уверовать в бессмертие, переселение душ и прочую чепуху. Я понимаю, что Илья Сельвинский тяжело болен, и рассматриваю его стихи как обычную человеческую слабость перед лицом смерти. Я сочувствую поэту, но, как убежденный материалист, не могу не вступить в полемику. Илья Сельвинский призывает нас уверовать, но я, как Станиславский, решительно говорю: "Не верю!"
Илья Сельвинский. Поверите, дорогой вы мой Корнелий этакий Зелинский. Поверите, когда вены на ногах воспалятся и гангрена подступит огненная. Поверите и поймете, что прав был я, а не вы. И то, что вы называете слабостью, есть не что иное, как сила духа, данная нам природой, чтобы достойно встретить неизбежное. С уважением — Илья Сельвинский, тоже убежденный материалист.
Аристотель. Человек — общественное животное.
Достоевский. Человек — животное, ко всему привыкающее.
Я. Человек — антиобщественное, антиприродное, антикосмическое животное, которое ни к чему не может привыкнуть.
Пушкин.

Привычка свыше нам дана,
Замена счастию она.

Кришнаит. Привычка к Вишну нам дана.
Церковный хор. Слава в вышних Богу...
Кришнаит. Слава Вишну Богу.
Ильф и Петров. "Кришну, Вишну, — кричал Остап, — где сермяжная правда?!"
КВН. Хари Кришна, Хари Рама, Кама сутра, с утра Кама.
Инженер Полетаев. Я считаю, что все эти сказки и вся эта так называемая литература только уродует души людей, заставляя их верить вымыслам и обманам. Я запретил своей дочке читать Пушкина, Гоголя и Толстого. Вместо этого она изучает алгебру, химию, геометрию, физику, кибернетику, от которых человечеству несомненная польза.
Илья Эренбург. Эйнштейн, как известно, играл на скрипке и любил Моцарта. А космонавт Гагарин взял в космос веточку сирени. И в космосе нужна ветка сирени.
Борис Слуцкий.

Что-то физики в почете.
Что-то лирики в загоне.
Дело не в сухом расчете,
Дело в мировом законе.

Я. Прошло полвека. Теперь и лирики, и физики в одном загоне. А в почете только банкиры, но и это пройдет. А в космосе, как оказалось, нас никто не ждет ни с веткой сирени, ни с атомной бомбой. Так что разбираться придется здесь, на земле.
Академик Гинзбург. Я атеист, но не безбожник. Кедров проповедует мистику, не имеющую ничего общего с наукой.
Отто Лацис. Допустим, Кедров ошибается. Но от его ошибок никому нет никакого вреда. А вы сделали атомную, а потом еще и водородную бомбу и ведь не считаете это большой ошибкой. А вообще это спор вечный. В России никто не может победить до конца. Моя внучка плохо знает русский язык, говорит "русская козла", думая, что это "русский козел" женского рода.
Я и Боря Бахтин. Диалог в стиле Гомера:

— А не пойти ли в столовую нам — манной каши отведать?
— Я бы отведал, да деньги, увы, на исходе.
— О, не страшитесь, я вас накормлю до отвала.
Мне перевод из деревни пришел долгожданный.

Я. Иногда мы разговаривали гекзаметром много недель подряд и потом с трудом переходили на обычную речь.
Боря Бахтин.

Глупо твердят нам марксисты, что мир познаваем.
Что познаваемо, если у волка клыки, как кинжалы?
Да и медведь, если ранят его, то в деревне
Только к охотнику в хлев забредет и загубит корову.
Разума нет у животных! Кто это промолвил,
Сам обделен этим даром богов несравненным.
Разума нет у того, кто промолвил, что нету ума у животных.

Я. Однажды мы увлеклись гипнозом. После третьей бутылки вина я погрузил Борю в гипноз и сказал, что он видит Христа и беседует с ним.
Боря Бахтин. Да. Христос подошел ко мне, положил руку на плечо и сказал: "Мир прост, как это движение руки".
Я. Сокурсница попросила накормить ее под гипнозом земляникой. Эту землянику она ела причмокивая и с таким аппетитом, что у всех животы свело. Лет через 20 она мне призналась, что никогда не ела такой душистой, сочной и сладкой земляники. Это еще вопрос, что реальнее: сон или так называемая реальность.
Шекспир. Мы сотканы из той же материи, что и наши сны.
Вера Маркова, переводчица с японского. Я звоню вам, чтобы сообщить радостную весть. Загробная жизнь — реальность! Вчера умер мой пасынок. Но за сутки до того, как мы узнали об этом, он пришел ко мне как бы во сне и сказал: "Я умер, но ты не огорчайся. В этом нет ничего страшного, мне хорошо". Я хотела тотчас позвонить вам, но меня отвлекли. А потом позвонили, что он действительно умер, хотя этого никто не ожидал.
Я.

Вера Маркова перевела японца.
Ей за это дали орден Льва и Солнца.

Этот орден вручил ей на дому сам посол. После смерти Веры Марковой орден вернулся в посольство. Такой обычай. Вся страна в 60-е годы знакомилась с японскими танками и хокку по красненькой книжечке с переводами Веры Марковой. Боря Бахтин любил стилизовать хокку.
Боря Бахтин.

Грустный сижу у реки.
Крик кальмара.

Я.

Руку засунул в карман.
Ничего не нашлось там.

Боря.

Ночью в ментовке узнал —
Сапоги на подковах.

Я.

Осень. Стипендии нет.
А бывало...

Боря.

Встретил сокурсницу...
Сколь горячи ягодицы.

Я. Много лет спустя получил от Бори письмо.
Боря. "Живу в Свердловске. Жена вельми пригожая библиотека".
Я. Именно так, в его стиле: нельзя понять, кто пригожая — жена или библиотека. А позднее я узнал, что "вельми пригожая библиотека" упрятала Борю в психушку. В истории болезни указан главный признак сумасшествия: "Верит в бога, читает Бердяева". Так и сказано. И ни у кого никаких сомнений.
Боря. Бывало, наслушаешься в школе, как плохо живется в странах капитализма, придешь домой и всю ночь рыдаешь. Какое счастье, что Ленин родился и всех нас спас. В деревне люди доверчивы, и все по-другому. Мой одноклассник увидел в лесу у реки, как голая восьмиклассница из реки выходит. Плавки колом! Та бежать. Догнал, повалил. В городе бы по судам затаскали, а она только и сказала: "Наконец-то!"
Я. Однажды Боря вернулся после каникул сердитый, хмурый.
Боря. Познакомился с директрисой детского сада. Вельми пригожа и молода. Залегли в сено. Над нами звездное небо. Я ей Ломоносова:

Открылась бездна, звезд полна.
Звездам числа нет, бездне дна.

А она мне в ответ:

Время, милый, идет,
Время катится.
Кто не пьет, не ебет,
Тот спохватится.

Пушкинист. Умирает один профессор и все на книжные полки смотрит. Вокруг него ученики. Спрашивают: "О чем все думаете, глядя на эти книги?"
Профессор. Да вот вспоминаю, как на практике в колхозе лежим мы с однокурсницей на стогу сена. Я только на нее, стог под нами проваливается. Я опять на нее, а он еще глубже проваливается. Так ничего и не вышло. Вот я и думаю, взять бы все эти книги да подложить ей под жопу.
Я. У меня же на практике в колхозе был с однокурсницей совсем другой случай. Только вышли, взявшись за руки, из сельского клуба, как погас свет, и наступила бархатная непроглядная тьма. Мы думали теперь только об одном — как дойти хоть до какого-нибудь жилья. Шли наугад, словно с закрытыми глазами. В полной тьме на бугристой земле невозможно соразмерить шаги. Поэтому после каждого шага, если какой бугор, то желудок в горле, а внутренности отрываются, да еще и ступни из пазов вывинчиваются. Грязь и лужи уже не в счет, это само собой. Коровьи лепешки обдают дерьмом из-под подошв, а ноги разъезжаются и скользят. Когда мы вошли в помещение, где все же горел огарок свечи, на нас невозможно было смотреть. Казалось. Что это никогда и ничем не смоется, и жизнь закончена навсегда.
Боря. А ведь Христос прав: мир прост, как это движение руки.
Я. Только ничего нет сложнее такого движения. Попробуйте научить робота, чтобы он нежно положил руку именно на плечо, а не на голову, и при этом не придавил, не поранил, а приласкал. Вся кибернетика, вся высшая математика задействована, а такого робота никто не создал.
Боря. И никогда не создаст.
Я. Это как в поэзии. Хоть на уши становись, а лучше Хлебникова и Маяковского не напишешь. А если напишешь, то сам станешь Хлебниковым.
Надежда Владимировна. Нет, не люблю я деревню. В войну они с нас три шкуры сдирали. За кринку молока увозили шкаф. Крестьянин — собственник и единоличник. Ничего нет страшнее собственника-единоличника.
Я. Мама заблуждалась. Какие же они собственники, если у них не было ни земли, ни пенсии, ни зарплаты, а мифические трудодни. Нет, никакие не единоличники они, а типичнейшие крепостные колхозники. Люди, лишенные всего, стремятся, чтобы и все другие ничего не имели.
Песня Высоцкого (у костра).

Бог с ним, с тренером, он тренер неплохой,
и бог с ним.
а теперь я занимаюся борьбой
и боксом.

Студент по кличке Билл.

Хуй с ним, с тренером, он тренер неплохой,
И хуй с ним.
А теперь я занимаюся борьбой
И...

Чем же он занимается?
Я. Так мы и заснули у костра, не найдя рифму на "хуй с ним". Утром лес огласился радостным криком Билла.
Билл. Нашел, нашел! Брусьем!
Я. Чем-чем?
Билл.

Хуй с ним, с тренером, он тренер неплохой,
И хуй с ним.
А теперь я занимаюся борьбой
И брусьем!

Я. Там же, на берегу реки сидели два лесоруба и мирно беседовали.
1-ый лесоруб. Сейчас бы водки. Голова бы прошла, а так не пройдет
2-ый лесоруб. Водка хорошо, но молоко полезнее. К тому же оно хорошо усы-вае-вае-вое-выется.
1-ый лесоруб. Молоко хорошо, а водка сразу бы все сняла.
2-ый лесоруб. Водка хорошо, а молоко все сразу усываеваевается.
Я. Их разговор продолжался до бесконечности, поскольку посреди леса не было ни водки, ни молока, которое так хорошо уса-выса-вые-вается. Наконец, мы сжалились над страдальцами и налили им по стакану водки. Лесорубы выпили залпом, крякнули, и мы все хором, опережая друг друга, сказали: "Хорошо усываеваевается".
Смоктуновский. Сейчас, дружочек. Мы выпьем водочки, но не уйдем, а дождемся, когда все возьмутся за руки и хором произнесут: "Вина мы не пьем". Вот так.
Все (берутся за руки). Вина мы не пьем!
Смоктуновский. Вот и правильно. Пить надо только водку. И теперь выпьем еще водочки и снова за руки.
Все (берутся за руки). Вина мы не пём!
Смоктуновский. Все, пора расходиться.
Юрий Карякин. Вся беда в том, что выиграют в конечном итоге опять они. Потому что в любом случае мы с ними будем разговаривать, а они с нами нет.
Гомер. Я не сочинял "Илиаду" и "Одиссею". Я просто собрал в единое целое все, что исполнял наизусть всю жизнь. А когда исполнял, естественно, редактировал.
Анатолий Золотухин, инженер-кораблестроитель. Гомер родился у нас в Николаеве, на территории третьего цеха кораблестроительного завода. Одиссей плавал не по Средиземному морю, а по Черному. Наш городу у Гомера подробно описан в "Илиаде", а могила его вон там, на Змеином острове.
Академик Фоменко. А Христос родился не в Иерусалиме, а в Константинополе — Стамбуле.
Я. Не знаю, где родился Христос, но распят он не в Стамбуле, а в Москве. Вернее, в каждом русском селеньи. А воскрес он где угодно, только не у нас.
Володя Игнатюк.

Ты уверенно скажешь себе —
этот мир действительно прост,
где на каждом фонарном столбе
каждый вечер распятый Христос.

Гоголь. Нигде так не празднуют Пасху, нигде так радостно не поют "Христос воскресе из мертвых", как в России.
Евтушенко.

Для чего Христа распяли?
Чтобы лишний праздник был.

Галина Якубовская, художница (поет).

"Послушай, любимый, отец мой священник,
А ты, милый мой, коммунист.
Советскую власть он не любит до смерти,
Он первый у нас монархист…"
Очнулся в больнице, и врач предо мною,
Он в балом халате стоял.
Спросил он меня, как я здесь очутился,
Потом на допрос отослал…
"А мне, коммунисту, расстрел присудите
За то, что закон позабыл,
И рядом с красоткою той положите,
Которую страстно любил".

Белинский. И что за странность такая? Охватит кого-то в Европе мания религиоза, так он совершит открытие или поднимет людей и совершит революцию. А у нас изловчится и кнут поцелует. Да еще и самым рабским образом.
Якубовская.

А наша Леночка недолго плакала —
Убила девочку, в сарай запрятала.
Милицанер пришел, Шарову спрашиват,
А наша Леночка глаза закашиват.
"А ты скажи, скажи, Шарова Леночка,
Куда девала ты малютку-девочку?"
А все в сарай зашли, там дверь открытая,
Лежит там девочка, землей зарытая.

Дима Шевионков, художник. В комнату вошел презерватив, надетый прямо на сперму.
Другой художник (читает свои стихи). Едет ухо на велосипеде…
Майстер Экхарт. Бог ближе к нам, чем вы думаете. Он ближе к нам, чем мы сами близки к себе.
Гегель. Итак, абсолютное бытие — это небытие. Итак, абсолютное небытие — это бытие.
Философ Чанышев. 1-е: бытия нет; 2-е: небытие есть. "Да будет твоим гонораром святая судьба Мандельштама".
Рабинович. Я знаю, что есть непознаваемое. Но ученый должен верить, что познать можно все. Иначе он не ученый.
Халиф Омар, завоеватель Александрии (увидев неисчислимые тома Александрийской библиотеки). Если все эти книги повторяют истины Корана, значит они бесполезны; если они им противоречат, значит они вредны.
Якубовская.

Мама, я доктора люблю.
Мама, я за доктора пойду!
Доктор делает аборты,
Посылает на курорты.
Вот за что я доктора люблю.

Ломоносов. Ежели где чего убыло, то в другом месте столько же прибыло.
Якубовская.

Мама, я летчика люблю.
Мама, я за летчика пойду!
Летчик делает посадки
И ебет без пересадки.
Вот за что я летчика люблю.

Радио.

Нехотя ответил Вова:
"Мама — летчик, что такого?
Вот у Коли, например,
Мама — милиционер".

Вовка.

Нехотя ответил Вова:
"Мама — блядь, ну что такого?
Вот у Колиного дяди
Две жены и обе бляди".

Радио.

Давайте же мыться, плескаться,
Купаться, нырять, кувыркаться...
Всегда и везде
Вечная слава воде!

Вовка.

Давайте же ебаться,
Барахтаться и кувыркаться.
Всегда и везде
Вечная слава пизде!

Анекдот (о пользе поэзии). Пара молодоженов сидит в купе, а напротив попутчики. Молодым хочется заняться любовью. Села молодая на колени к мужу и стала расспрашивать попутчиков: "Вы откуда?" — "Из Ленинграда". — А вы откуда?" — Я тоже из Ленинграда". Тут молодая захлопала в ладоши и запрыгала: "Как я рада, как я рада, что мы все из Ленинграда!"
Пословицы из советского сборника пословиц.

В колхоз пойти — счастье найти.
Муж и жена — одна душа.
Друг не выдаст — свинья не съест.

Радио.

Будет людям счастье,
Счастье на века.
У советской власти
Сила велика.

Пословица женская.

Что-то стало холодать.
Не пора ль кому-то дать?

Пословица мужская.

Что-то стало холодать.
Не пора ли нам поддать?

Надпись в туалете (деревенском).

Товарищи, друзья,
На доски срать нельзя.
Для этого есть яма.
Держите жопу прямо.

Надпись в туалете (городском).

Если ты посрал, зараза,
Дерни ручку унитаза.

Якубовская.

Как по речке, по реке
Женский труп несется,
А моряк на корабле
Едет да смеется.

Горбачев. Некоторые спрашивают, не пора ли отдохнуть, нельзя ли расслабиться. Нет, товарищи, нельзя, не та обстановка. Следует сосредоточиться и прибавить в работе.
Надпись в туалете (русское SOS).
Сосу у мальчиков.
Сосу у девочек.
Сосу все у всех.
И наконец просто:
Сосу.
Машинский. Все-таки мудро поступает природа, что скрывает от каждого дату смерти. Если бы человек знал, когда именно он умрет, жизни была бы невыносима, как приговор.
Актриса. А ты знаешь подлинный текст "Горя от ума":

Ну, Фамусов, ну блядь,
Не задал бал.
Ебал я этот бал.

Вовка.

Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна.
На печальные поляны
Льет помои из ведра.

Виктор Шкловский. Вознесенский — какой-то недофутурист. Футуризм — это, если хотите, еще и образ жизни. Мы ошибались во всем, кроме самого футуризма. А они во всем правы, кроме поэзии.
Вовка.

Поздняя осень, грачи улетели.
Знать, им давно надоело клевать.
На старом заборе ворона усралась.
Ну и погодка, еби ее мать.

Николай Алексеевич Некрасов.

Охти мне ох, согрешила я, грешная,
В пост испила молока.

Контрразведчик. Был на слете работников профсоюзов. Знаете, как они поют песню "Ах зачем ты меня целовала, жар безумный в груди затая"?
Мы. Как?
Контрразведчик.

Ах, зачем мои девичьи груди
Ты узлом завязал на спине?

Все-таки человек никогда не поверит в свою смерть. У меня умирает теща и все хлопочет: "Как вы без меня управитесь?", а того не понимает, что не будет никакого "без меня", ничего не будет. Вот еще: привезли отца из больницы. Отрезали старику ступню и выписали домой умирать. Все-таки славная страна Индия, там люди умирают без помощи медицины.
Кирпотин. И живут в среднем 30 лет.
Пушкинист. Да, правильно сказано у Глазкова:

Легкой жизни я просил у Бога.
Легкой смерти надо бы просить.

У меня брат умер от рака. Я, бывало, спрашиваю его: "Ну, как лечат?"
Брат Пушкиниста. Как у Всеволода Иванова. У него рассказ есть, как в коллективизацию в деревню пригнали трактор. Он поработал полчаса и сломался. Вернее, сломали, ведь трактористов и механиков тогда не было. Собрались вокруг: что делать? Надо трактор лечить. Ну и позвали коновала. Ведь если лошадь плуг не тащит, всегда зовут коновала. А трактор — он стальной конь. Вот и нас всех так лечат.
Якубовская.

Керосин в руках они держали,
Колю-тракториста подожгли.
Загорелось тело молодое,
А потом ботиночки нашли.

Мария Федоровна. Со мной в лагере сидела бабулька из деревни. Мы ее спрашиваем: "За что сидишь?"
Бабулька. Сказали, что я трахтистка. А я этого трахтора в глаза не видела.
Мария Федоровна. После революции наша горничная совсем перестала убираться. Мы ей стали выговаривать, а она...
Горничная. А, может, я левая серая!
Мария Федоровна. Мы только потом поняли, что "левая серая" — это левая эсерка.
Заболотская. Тогда появилась частушка:

Мой миленок непростой —
Кум шофера Ленина.
Что теперь нам Лев Толстой
И Анна Каренина!

Володя Игнатюк.

В имении Ясной Поляне
Жил Лев Николаич Толстой.
Не ел он ни рыбы, ни мяса,
Ходил по деревне босой.

Режиссер Миодушевский.

Жена его Софья Толстая,
Напротив, любила поесть.
Она не ходила босая,
Хранила дворянскую честь.

Я.

Вот раз моя родная мама
На графский пошла сеновал.
Случилась ужасная драма —
Граф маму изнасиловал.

Игнатюк.

Во дворе стоит туман,
Сушатся пеленки.
Вся любовь твоя — обман,
Окромя ребенка.

Поэт Островой.

Я в России рожден,
Родила меня мать!

Я. Можно подумать, что есть какой-нибудь другой способ рождения.
Поэт Островой. Я написал сто стихов о любви и закрыл тему.
Витухновская. Я — Христос зла. Меня нужно распять на свастике.
Я. На свастике — это эротично. Матросы говорят о красивой женщине: "На якорь бы ее".
Вовка.

Детский садик что пчелиный рой,
Там ребята заняты игрой.
Все они резвятся и поют,
За песочком в кустики бегут.

Воровка.

У фонтана, где цветет каштан,
Чернобровый смуглый мальчуган
Рядом с девочкой стоит,
Шепеляво говорит:
"Слушай, Оля, вырасту большой,
мы тогда поженимся с тобой.
Буду я тебя любить,
Шоколадками кормить".

Никак не пойму, почему нельзя воровать. Зачем мне работать, если можно украсть. Ты еще маленький, ничего не понимаешь. Знаешь, откуда берутся дети? Вот отсюда.
Я. Как же отсюда может выйти большой ребенок? Не верю.
Воровка. А откуда ж, по-твоему, дети?
Я. Из живота. Я сам видел картинку в старинной книге. Врач разрезает женщине живот и достает оттуда ребенка. Это называется кесарево сечение.
Воровка. И шрам остается, вот здесь, между ляжками. А отчего дети, по-твоему, в животе появляются?
Я. Женщина выходит замуж, спит рядом с мужем, и от этого в ней появляется ребенок.
Воровка. Тебе 11 лет, а простых вещей не знаешь. Дети появляются оттого, что он сует в нее свою пипку.
Я. Я знаю. Это называется совсем по-другому, и это делают только дети. Моя мама и мой папа этим никогда не занимались.
Воровка. А как же ты на свет появился? Все этим занимаются.
Я. Ну, может быть, все, только не мои папа с мамой.
Воровка.

Говорит старуха деду:
— Я в Америку поеду!
— Что ты, старая пизда,
туда не холят поезда.

Алексей Евгеньевич. "Мне вон ту, которая сиськастей…"
Надежда Владимировна. Зачем ты это читаешь ребенку? Он этого не понимает, а грудь почему-то называет резентелией. Он еще до детского сада стишок сочинил про мою грудь.
Котик.

Резентелия моя,
Кто возьмет ее без спросу,
Тот останется без носу.

Гоголь. Увидев перси панны, Андрий закрыл лицо ладонями и упал на колени.
Я. Читая "Тараса Бульбу" Гоголя — мой первый сексуальный боевик, я почему-то чувствовал себя предателем Андрием, а не правоверным Остапом или, не приведи бог, Тарасом.
Тарас. Чем тебя породил, тем тебя и убью.
Я. Связь между главным наслаждением и деторождением у меня таки и не установилась. Можно сказать, что все дети появились от непорочного зачатия. А что такое порочное зачатие, я не знаю.
Маяковский.

Любовь
             не в том,
                            чтоб кипеть крутей,
не в том,
             что жгут ýгольями,
а в том,
             что встает за горами грудей
над
       волосами-джунглями.

Кино.

Как люблю твои светлые волосы,
Как любуюсь улыбкой твоей,
Ты сама догадайся по голосу
Семиструнной гитары моей.

Маяковский.

Любить —
                    это с простынь,
                                            бессонницей
                                                                     рваных,
срываться,
                     ревнуя к Копернику...

Кино.

Вот она какая, большая-пребольшая,
Приветлива со всеми, во всех сердцах жива
любимая, родная...

Вовка. Ля-ля, ля-ля, ля-ля!
Я. Девки спорили на даче —
Вовка. У кого пизда мохначе.
Я. Оказалось, что мохначе
Вовка. У самой хозяйки дачи.
Я. Смех смехом —
Вовка. А пизда кверху мехом.
Поэтесса Нурия.

Говорит пизда пизде —
Побежим по борозде.
Пизда пизду наебнула,
Пизда ножки протянула.

Рабинович. Муж уехал в командировку, а к жене стучится сосед:
— Марья Ивановна, откройте!
— Не открою!
— Марья Ивановна, ну, пожалуйста, откройте!
— Не открою!
— Эх, Марья Ивановна, Марья Ивановна! Если б вы знали, чем я стучу.
Я. Я помню две гипотезы происхождения человека. Первая: ребеночка достают из маминого живота, развязав, а потом завязав пупок. Вторая: живот разрезают, достают ребеночка, после этого остается маленький шрамик в низу живота. Познания последующих времен не имеют ко мне никакого отношения. Во-первых, это не про меня, а что-то из жизни клеток. А, во-вторых, сугубо прикладные отрасли науки — акушерство и гинекология. Пожалуй, все же есть знание человеческое и нечеловеческое. Человеческое — это о человеке. Нечеловеческое — это когда наука и медицина.
Художник Гаврильчик. Любовь, говаривал Сталин, это веселая медицина (из книги "на пути из Замудонска в Гель-Гью").
Пенсионер в метро. Вот я тут долго смотрел на вас и вот что я вам скажу...
Я. Я приготовился дать автограф. В то время ко мне часто подходили в метро и благодарили за ту или иную передачу.
Пенсионер. И вот что я вам скажу — вы негодяй, каких мало.
Риэлтер. Балкон — это счастье, а счастье дается не каждому.
Вернадский. Мы можем привести миллиарды примеров возникновения мертвого из живого и ни одного случая живого из мертвого. Похоже, что живое было всегда, а мертвое из него возникло. Известняк из костей, чернозем и атмосфера, нефть и газ — все это останки живых существ.
Я. Получается, что все мы — только удобрение, нефть и газ для будущих поколений.
Вернадский. Не мы, а наши тела. Зато наша мысль уйдет в банк памяти ноосферы.
Я. Ноосферой академик называл нематериальную сферу разума во вселенной.
Академик. Две тысячи лет церковь твердит одно и то же. Бог, воскресение из мертвых. И ни на йоту не продвинулись. Ну, придумали бы что-нибудь еще или открыли что-нибудь.
Я. Идея Бога гениальна, великолепна, но мы ее слишком перегрузили. Он и всемогущий, он и всезнающий, он и всевидящий. Если это так, то для чего мир и почему в нем зло. Всемогущий и всевидящий Бог, допускающий ГУЛАГ и Освенцим, — это соблазн и глупость. Достаточно просто определения: Бог — это высшее. Остальное от лукавого.
Главный раввин Израиля (телеграмма Эйнштейну). Верите ли вы в Бога?
Эйнштейн. В бога священников и раввинов я не верю.
Раввин. Верите ли вы в Бога? Ответ в 40 слов оплачен.
Эйнштейн. Знать, что на свете есть вещи непознаваемые и скрытые от нашего разума, но которые познаются и скрывают в себе высшую мудрость и высшую красоту, — вот что, по-моему, означает верить в Бога.
Горбачев. Я им говорю — не ложьте сюда, а они все ложат и ложат.
Вадим Жегалов. В лефортовскую камеру с Буковским я попал случайно. Набил морду в ресторане какому-то депутату. Он стал к официанту цепляться, а я увидел у него значок на лацкане и не выдержал. У меня на советскую символику аллергия. Они, конечно, не смогли доказать, что я его бил именно как депутата, но все же оправили в Лефортово. И оказался я в камере с Буковским. Там мы и создали теорию лажи.
Буковский. Закон первый: лажа индуцируется. Закон второй: лажа ходит косяком.
Жегалов. Вот пример идуцирования лажи. Один мой приятель попросил у своего друга ключ от квартиры, чтобы уединиться с подругой. Друг работал в каком-то научном институте до позднего вечера.
Приятель. Только покорми обязательно моего сиамского кота.
Подруга. Мы очень давно не были вместе, поэтому кота решили накормить после.
Приятель. Нырнули в кровать...
Кот. А про меня забыли. Сиамские коты такого не терпят. Я улучил момент и прямо со шкафа с выпущенными когтями спланировал на белый колеблющийся зад. А поскольку зад продолжал подпрыгивать, я решил оттащить наглеца от его подруги.
Приятель. Все обагрилось кровью. Я в ярости схватил сиамского кота за шкирку и вышвырнул его на лестничную клетку.
Подруга. Что ты наделал! Это же дорогой сиамский кот! Его надо поймать и срочно.
Приятель. Я натянул трусы и выбежал за котом. А кот сиганул на три пролета выше. Я припустился за ним.
Подруга. Ну, а я поняла, что мне было хорошо, но ничего хорошего уже не будет. Наспех натянула одежду и убежала.
Кот. Приятель поймал меня и ринулся к двери.
Приятель. Но дверь оказалась захлопнутой. Мне ничего больше не оставалось, как спуститься вниз и найти телефонную будку.
Прохожий. Морозным зимним вечером я встретил на улице почти голого человека с котом в руках! Я шарахнулся в сторону...
Приятель. Но я завопил: "Умоляю, дайте две копейки!"
Кот. Прохожий сжалился и дал монетку.
Друг. Я еще был на работе, когда раздался телефонный звонок...
Приятель. Бери машину и приезжай скорее! Только не домой, а к телефонной будке у дома!
Друг. Когда я подъехал к будке, то увидал такую картину: приятель, трясясь от хода и плача, держит за шкирку кота и периодически бьет его по морде. А кот шипит и карябает когтями голый живот обидчика.
Кот. А все оттого, что меня вначале не накормили.
Буковский. Вот типичный пример индуцированной лажи.
Норберт Винер. Всемогущество и всепроникаемость — это свойство примитивных систем управления. С кибернетической точки зрения Бог не должен быть всемогущим. Он для этого слишком совершенен. Чем совершеннее система, тем больше в ней свободы.
Бердяев. Бог — это творчество и свобода.
Лосев. Да, да, свобода. Но я же говорил вам еще до вашей высылки Лениным на философском теплоходе и до моего заключения в концлагере: "Конечно, свобода, но прежде всего судьба!" Почему я не погиб на лесоповале, а "сдохну", да-да, сдохну в 93 году здесь, на Арбате? Потому что судьба. Тут греки правы.
Александр Лазаревич. Революция, конечно же, плохо. Но если бы не революция, ты бы не появился на свет.
Я. Почему?
Александр Лазаревич. Потому что твоя мама, дворянка, не могла бы выйти замуж за еврея.
Я. Ерунда какая-то. Евреи, дворяне. Кто все это придумал?
Лена Кацюба. А если бы не Вторая мировая война, я бы тоже не могла родиться. Во время войны моя мама, выпускница московского иняза, была мобилизована в армию. Так она попала в Тбилиси, где и встретилась с моим отцом, строевым командиром капитаном Кацюба.
Я. Это что, но вот как твоя мама со своим вторым мужем оказалась в том же доме. В том же подъезде, на том же этаже, где жила моя мама с Алексеем Евгеньевичем, хотя я жил в общежитии, а ты у бабушки.
Лосев. А я что говорю. Свобода, конечно, свобода, но прежде всего судьба.
Анекдот. Еврей — это призвание. Русский — это судьба.
Я. Русские не сдаются, но умирают. Евреи умирают, но издаются.
Кот. А сиамские коты не умирают и не сдаются.
Жегалов. А ты бы помолчал, извращенец!
Кот. От такого слышу! Между прочим, я хожу прямо в унитаз в отличие от некоторых, которые всегда промахиваются.
Кошка Юта. Гавняка!
Я. Что?
Марина Розанова. Гавняка. Это она говорит, когда ей что-то очень не нравится.
Я. А что ей нравится?
Марина. Стихи Пушкина, детские считалочки, чижик-пыжик — может слушать часами.
Я. А Хлебников или Бодлер?
Кошка Юта. Гавняка!
Я. Ну, прямо как поэт Михаил Светлов, или советская критикесса, или критик Рассадин. Теперь я точно знаю, что такое классика. Это кошачья поэзия.
Кошка Юта. Гавняка!
Черкасов (в роли академика Дронова). Глупый я человек. Хлопотал, суетился. Забыл, что после смерти все остается людям.
Я. Все остается ледям. В союзе писателей до сих пор существует союз писательских вдов. Из некоторых жен получаются очень хорошие вдовы. Их называют жопис — жены писателей. А писательские дети — писдети. А издательства — писдательства. А издатели — писдатели.
Ректор. Кому-нибудь нужен ректорский заказ? Тут сгущенка — мне нельзя. Кофе — мне нельзя. Сахар — мне нельзя. Икра — мне нельзя. И бутылка водки — мне нельзя. А мандарины можно, но они гнилые и не люблю.
Пушкинист. Тут за стеной, в парткоме, где вас обсуждать будут, рассматривали жалобу жены на заведующего кафедрой эстетики Осипова. А дело было в преддверии столетия Ленина. Тогда, помните, даже в колбасе цифра 100 была выложена салом.
Я. Как же, помню. Мыло "По ленинским местам". А что в письме?
Жена. Мой муж снохач. Он живет со снохой и даже не скрывает этого от меня.
Парторг. Дальше будем зачитывать? Ну, какие будут соображения, товарищи?
Гнетущая тишина.
Парторг. Может, вы что-нибудь скажете, товарищ Осипов?
Осипов. Скажу. Вот я смотрю на вас... О чем вы все думаете?
Парторг. Как о чем? О снохачестве.
Осипов. А у меня все мысли сейчас о нем.
Парторг. О ком?
Осипов. Вот вы спрашиваете... А у меня вопросов не возникает. Я могу думать в эти дни только о Ленине. Как быть достойным его идей? Как донести их до студентов, не растерять.
Я. Ну, и чем все закончилось?
Пушкинист. Перенесли на другое время — после столетнего юбилея. А там замяли.
Рабинович. Вызывают коммуниста в партком. Мол, жена на вас жалуется, что вы не выполняете супружеских обязанностей. "Но я импотент"!" — "Прежде всего вы член партии, а уж потом импотент".
Буковский. Лажа ходит косяком.
Частушка.

Тракториста я любила,
Трактористу я дала.
Всю неделю сиськи мыла
И соляркою ссала.

Давид Самойлов.

Какая музыка была,
какая музыка играла!

Я. А какая музыка?
Василий Аксенов. Химия, химия, вся мордеха синяя.
Дарвин. Вообще-то я собирался быть священником, но после тропической лихорадки утратил способность читать Библию и слушать музыку.
Холин. С этим вдохновением все просто. Пишешь, пишешь, вдруг, как на радио "В рабочий полдень": "Дорогие товарищи, наша трансляция отключена". И все. Хоть на ушах стой.
Юрий Олеша. Я написал "Ни дня без строчки". Мол, в день по строке я все же могу написать. Недавно перечитал. Там нет ни одной строки. Трата времени.
Паустовский. У Флобера вдохновение вызывал запах гнилых яблок, Шиллер опускал ноги в таз с холодной водой, а Бальзак всю ночь пил кофе.
Я. Оно и видно. Его и читать надо, надувшись кофе.
Бродский. Ерунда все это. Тут главное секс. С каждой хоть стишок да скачаешь.
Маяковский.

Я себя
   советским чувствую
                                      заводом,
вырабатывающим счастье.

Я. И тут всё похоже. Бродского читаешь — словно тебя скачивают. И у Маяковского стихи, словно заводы, лязгают и гудят.
Молодожены (в магазине). Это кого там на всех экранах хоронят?
Продавец. Суслова.
Молодожены. А можно цветной включить?
Продавец. Он один. Брать будете?
Молодожены. А вы включите.
Я. Продавец включил, и темно-серый гроб Суслова стал тошнотворно-алым.
Молодожены. Смотри, смотри! А в цветном-то намного лучше.
Василий Аксенов. Все-таки Африке надо помочь. Без нас она не поднимется. Мы так нежно любили в советское время полузапрещенную православную церковь. А потом она заговорила, и все не о том.
Я. Удобства во дворе — это когда зимой нужно выходить в туалет с ломом и топором. Иначе дверь не откроешь примерзшую, да и в очко не пробьешься без лома. Оно вся в наледи.
Анна Колоницкая. Мы приехали в Закарпатье, а там в Доме колхозника вообще никакого туалета. Спрашиваем у дежурной: "Где у вас туалет?"
Дежурная. Нигде.
Анна. А как же?
Дежурная. Никак.
Я. И как же вы?
Анна. В умывальную раковину, по очереди, поддерживая друг друга.
Я. Если бы я был скульптор, то изваял бы скульптуру с двумя очаровательными девушками на умывальной раковиной. Назвал бы эту скульптуру "Социализм" и установил бы на Красной площади рядом с мавзолеем. И пусть мимо маршируют войска, салютуя.
Зюганов. Русскому человеку всегда присущи коллективизм и духовность.
Я. В советское время была какая-то партийность с народностью, теперь соборность с духовностью. А туалетов как не было, так и нет.
Циолковский. Космос даст человечеству горы хлеба и бездну могущества.
Я. Ну вот мы и в космосе, а туалетов как не было, так и нет.
Частушка.

Стоит милый на крыльце,
Моет морду борною,
Потому что пролетел
Самолет с уборною.

Энгельс. Философы лишь объясняли мир, а задача философии — его переделать.
Я. Э-э, нет, господин товарищ Энгельс. Объяснить значит уже переделать.
Энгельс. Переделать сплошь и рядом легче, чем объяснить.
Я. Знаем, знаем, читали. Пели. "Мы разрушим до основанья, а затем..."
Рабинович. Приходит в ЦК еврей и спрашивает:
— Где — это?
— Что это?
— Ну, как же, ведь поется: "И как один умрем в борьбе за это". Вот я и спрашиваю: "Где это?"
Академик Гинзбург. Церковники 2000 лет повторяют, талдычат одно и то же. Распятие, воскресение, непорочное зачатие.
Я. Мой Бог ненавидит славословия и не нуждается в них.
Эйнштейн. В Бога, вмешивающегося в личную жизнь людей, я не верю.
Дидро. Говорят, что все началось с грехопадения Адама и Евы. Неужели трение одной слизистой оболочки о другую чревато такими последствиями?
Я. Вот именно, чревато.
Рабинович. Рабиновича спрашивают:
— Почему у вас так много детей?
— Ну, во-первых, я люблю детей, а, во-вторых, мне нравится сам процесс.
Гитлер. Я отучу евреев смеяться!
Рабинович. Не отучил!
Я. Если бы на самом деле существовал орден Дважды еврей Советского Союза, я бы вручил его Вадиму Рабиновичу.
Солженицын. У меня тоже есть друзья-евреи.
Войнович. Ну, во-первых, так все антисемиты говорят, а, во-вторых, оказывается, Солженицын общался с ними не просто как с друзьями, а как с евреями.
Вадим Кожинов. Я люблю еврейскую литературу, Шолом Алейхема...
Я. Еврейская литература — это Шекспир. Там все сюжеты библейские. Они же и древнегреческие, и древнерусские.
Ректор. Товарищи, у нас в институте, на высших литературных курсах, образуется еврейская группа. Вернее, группа еврейской литературы.
Студент из Мордовии. А разве у них есть литература?
Другой студент. Есть Библия, она же Тора.
Студент из Мордовии. А разве она еврейская?
Ректор. Товарищи, это решение ЦК.
Рабинович. Фамилия Рабинович означает сын рабби — сын раввина. То же самое, что сын попа. Рабинович — это Попов. Помните об этом, и всем станет легче.
Маяковский.

— Здравствуй, Нетте!
                       Как я рад, что ты живой
дымной жизнью труб,
                       канатов и крюков.

Я.

Здравствуй, Нетте!        
		 		        Как яр ад, что ты живой...

И даже крюки на месте. Все как в аду.
Брежнев. Товарищи, в прошлом году мы жили хорошо. В этом году будем жить еще лучше.
Голос из зала. А мы?
Рабинович. Делегат-чукча возвращается домой со съезда.
Чукчи. Мы слушали, как на съезде говорили — всё человеку, всё для человека.
Чукча. А чукча видел этого человека!
Фонвизин. Отчего у нас на Руси воровство и казнокрадство не переводятся?
Екатерина II. Оттого, что от времен Адама и Евы род человеческий неизменен.
Я. Из заповедей Моисея я бы оставил две: не убий и не сотвори себе кумира. Этого более чем достаточно, потому что и это не выполняется. Впрочем, кое-что для нас я все же добавил бы: не завидуй (для социалистов и коммунистов) и не пресмыкайся (для нашего народа).
Лев Анненский. Вот говорят, все беды от 17-го года. Правильно. А 17-ый-то год откуда взялся?
Зюганов. В России все возможно. Возможно даже такое несчастье, как 1917-ый год.
Радио.

Крепни над миром, наш герб величавый.
Звезды, сияйте на башнях Кремля.
Ленину слава, Сталину слава,
Слава стране Октября!

Алексей Евгеньевич.

Советский герб —
Молот и серп.
Жни, куй,
Получишь хуй.

Игнатюк.

Слышишь, Ваня, слышишь, Ваня,
Слышишь — ножик точится.
Ваня, сделай обрезанье,
Мне в Израиль хочется.

Рабинович.

Русской девушке таперича
Нелегко найти Гуревича.

Александра Павловна (над могилой Марии Павловны). Ну, не плачь! Ну, не научилась еще пока наука бороться со смертью.
Я. Русские писатели — это не Достоевский и не Толстой. Это Гончаров. Россия — это "Обломов".
Обломов (Захару). Ты бы хоть пыль вытер.
Захар (поднимает сухой тряпкой тучу пыли). Я вытирал
Обломов. А грязь откуда?
Захар. Я, что ли, грязь выдумал?
Обломов. Почему же у соседа нет грязи?
Захар. Так то ж немец. Откуда ж у немца грязи взяться?
Я. Как там, у Щедрина, в Корчеве акции заводили. Да ничего не вышло. Пробовали редис разводить, а выросла морковь, да и та корявая.
Контрразведчик. А как они пытались жида окрестить в пруду, да и утопили нечаянно.
Кирпотин. А благоразумный пескарь?
Пескарь. А слыхала ли ты, щука, о добродетели?
Кирпотин. Та ничего плохого не хотела. Она просто хайло от изумления разинула, а его туда и втянуло.
Контрразведчик. Что есть истина? Истина — это распивочно и на вынос.
Машинский. Когда мы издавали полного Щедрина, в ЦК письмо пришло с доносом. Мол, там сплошная антисоветчина. Дескать, нельзя издавать, потому что очень похоже. А мы в ответ: "Что значит похоже? Разве Советский Союз — это город Глупов?" Ну и отстояли издание.
Я. Самое поразительное, что и сегодня все один к одному. Приехал новый градоначальник, и все хором: "Батюшка ты наш! Красавчик ты наш!" На радостях целовали друг друга, входили в пивные заведения, выходили и снова заходили.
Кирпотин. Тотчас на радостях ударили в набат. Толком не разобрались, что к чему, но на всякий случай сбросили с колокольни Ивашку-большого да Ивашку-меньшого.
Я. Это Гусинского с Березовским, а позднее Ходорковского с кем-то там еще.
Пушкинист. А про солнце?
Свинья. Где солнце? Нет никакого солнца.
Контрразведчик. А про Молчалина?
Голос. Молчалин, у вас руки в крови!
Молчалин. Я мыл-с.
Я. Но тут на горизонте появилось Оно...
Все (хором). И на этом история прекратила свое течение.
Телевизор (ОРТ). Крупная авария в Самаре — полгорода залило кипятком.
Телевизор (НТВ). Авария во Владивостоке — полгорода замерзает у ледяных батарей. На улице -40°. Работницы холодильного цеха греются в морозильных камерах, где температура -9°.
Пушкинист. Вот вы начали было заниматься Гоголем, да бросили сдуру. А как у него здорово: "В окне помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом таким же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою".
Я. А в трактире на картине "изображена была нимфа с такими огромными грудями, какие читатель, верно, никогда не видывал".
Машинский. Некоторые спросят — какая польза от этой истории? Во-первых, никакой пользы. А, во-вторых, опять же, никакой пользы.
Радио.

Ну, а случится, что он влюблен,
И я на его пути —
Уйду с дороги, таков закон:
Третий должен уйти.

Света Беккер. Интересно! А не худо бы у нее спросить.
Радио.

Не надо печалиться,
Вся жизнь впереди.
Вся жизнь впереди,
Надейся и жди.

Света Беккер.

Вся жизнь впереди,
Разденься и жди.

Ирина Беставашвили. У женщины две задачи: хорошо одеваться и хорошо раздеваться. Иногда.
Рональд Рейган. Никакой социалистической экономики в природе не существует. Есть только хаос и неразбериха.
Диктор ТВ. Будем, товарищи, откровенны. Презерватив, скажу понятнее, гандон — единственное средство профилактики СПИДа. Многие спрашивают, как пользоваться этим аптечным изделием. С этим вопросом лучше всего обратиться к своему участковому врачу.
Арик Гудис. Участковый врач целый день вел прием. У одного больного гепатит, у другого водянка, третий с онкологией. Последним врывается перепуганный пациент.
Врач. Что там у вас?
Пациент. Доктор, у меня хуй не стоит!
Врач. Да вы что, сюда ебаться пришли?!
Я. Однажды я заблудился за кулисами и в поисках мамы вышел на сцену в самый разгар спектакля. Актеры замерли от неожиданности. Зрители ничего не поняли, решили, что так и надо, и стали аплодировать. Им просто понравился ребенок на сцене. К ужасу отца, я вышел на авансцену и начал кланяться. Зал неистовствовал. Это была настоящая слава. Дали занавес. Но зрители требовали выхода на бис. И я вышел вместе с актерами. Слава всегда достается тому, кто не играет.
Бабка из Киржача. Если опять потянет в окно кидаться, подойди к окну, постучи по рами и скажи: "Приходи за мной вчера".
Все (хором). Приходи за мной вчера!
Нана. Когда у Яника оказалась грыжа пупочная, понесли мы его к бабке, которая заговаривает.
Бабка. Стой у двери и спрашивай: "Бабушка, бабушка, что ты делаешь?"
Нана. Бабушка, бабушка, что ты делаешь?
Бабка. Грызь грызу!
Библиотекарь. Если ночью увидишь домового, надо у него спросить: "К добру или к худу?"
Вовка.

А он шепчет: "Не пугайся, ангел мой,
Не мужчина я, а добрый домовой".

Якубовская.

Так две ноченьки ходил к ней домовой,
А наутро уходил к себе домой.
А на третью оказалось (ну и что ж!)...

Вовка. Домовой-то на соседа был похож.
Дуэт.

Так советую, голубчики, я вам:
Не бросайте дома ваших нежных дам.
А оставил — так уж жалобно не вой,
Если в доме заведется домовой!

Норберт Винер. С точки зрения кибернетики всемогущество не может быть свойством Бога.
Гинзбург. А не всемогущий Бог мне не нужен.
Винер. Может ли совершенная система создать систему более совершенную?
Семинарист. Может ли Бог сотворить камень, который сам не сможет поднять? Если не сможет, то он не всемогущ. А если сможет, то все равно не всемогущ, потому что не сможет поднять.
Августин. Такой камень создан — это человек.
Христос. Камень, отвергнутый строителями, стал во главу угла.
Августин. Ангелы завидуют человеку, потому что он смертен, а, значит, более совершенен.
Гегель. Человек потому и человек, что знает о своей смерти.
Я. Гегель умер внезапно, в полном расцвете сил, во сне, ничего не подозревая о своей смерти.
Спиноза. Итак, совершенный человек ни о чем так мало не думает, как о смерти.
Саша Еременко.

О Господи, води меня в кино,
Корми меня малиновым вареньем...

Кирпотин. Я атеист и марксист.
Я. Но в мировой-то разум вы верите?
Кирпотин. Скорее в мировое безумие.
Мамардашвили. Человек разумный разумным никогда не был.
Академик Зинченко. Говорят, что человеческий разум безграничен. Но если разум безграничен, то еще более безгранично человеческое безумие.
Рабинович. Слово, повторенное дважды, уже другое. Повтор вообще невозможен, как невозможно по кругу вернуться в одну и ту же точку. Обязательно хоть чуть-чуть, но промажешь.
Я. На этом строится монотонность бытия. Оно вроде бы монотонно, каждый день одно и то же, а на самом деле всегда другое.
Заболотская. Война войной, а любовь любовью. Над госпиталем сбили немецкого парашютиста. Так все медсестры мигом, за одну ночь трусики и лифчики из парашютного шелка сшили. Со мной в гимназии училась купеческая дочь Нюра. Задали нам сочинение "Мое любимое занятие". Она и написала...
Нюра. А самое мое любимое занятие — проводить время праздно.
Заболотская. А теперь и мое любимое занятие — проводить время праздно.
Я. Еще бы, после суточного дежурства.
Заболотская. Однажды дежурил мой коллега, большой шутник. И привезли бабу с необыкновенно разросшимся лобком, да еще и кишащим вшами. Он и написал: "Поступила пациентка с обильной флорой и фауной".
Мария Павловна. Бывало, едем в кибитке с твоим прадедушкой. Везем пьесу Островского. Голодные, холодные. И еще не известно, будут ли сборы. А прадедушка твой, Павел Юматов, был актер удивительный. Выйдет на сцену, скажет: "Эх, люди, люди, порождение крокодилов". И весь зал плачет. Когда ты маленький был, тебя за что-то в угол поставили, а ты как топнешь ногой: "Эх, люди, люди, по прозванию крокодилы!"
Я. Слово "порождение" было мне непонятно, а Мария Павловна, мы звали ее Муленькой, очень обиделась.
Мария Павловна. Если мы крокодилы, то и нечего с нами разговаривать.
Я. А еще Муленька очень любила читать мне наизусть все пьесы Островского и особенно одно место…
Купец. Вот я тебя озолочу. Только поклонись ты мне. Нет, не хочешь. Ну, почему не хочешь?
Герой. А это потому, батюшка Фрол Матвеич, что не все коту масленица. Будет ему и великий пост!
Заболотская. Ох, и трудное было дежурство. Да еще напарница полночи висела на телефоне, беседовала с любовником.
Напарница. Да, придешь ты ко мне, придешь К холодным ногам придешь!
Я. На самом деле к холодным ногам пришел не он, а она. Над могилой, как это часто бывает, разыгралась сцена между женой и любовницей.
Машинский. Это что, над могилой Назыма Хикмета сцепились аж три женщины. Вот прекрасная смерть!
Я. А от жен Лени Губанова я всю жизнь отбиваюсь. Звонит одна: "Я жена Губанова". Потом другая: "Я жена Губанова". Потом третья: "Я жена Губанова".
Юнна Мориц. Это что, вот Петя Вегин трех жен сменил, и все как близнецы-тройняшки. Одну от другой отличить невозможно. Скажешь — Таня. А это уже не Таня, а Галя. Скажешь — Галя, а это Маша. Интересно, как он там, в Америке. Говорят, даже в офис ходит каждый день на работу. Здесь у него две мастерских было и две квартиры, и никогда нигде он не работал.
Лена Кацюба. Раздается звонок в квартире Хрущева…
Женский голос. Мне Никиту Сергеевича.
Нина Петровна. А вы кто?
Женский голос. Я его школьная подруга.
Нина Петровна. Запомните! Никита Сергеевич никогда нигде не учился.
Я. И это сущая правда.
Заболотская. А одна баба справку потребовала, что она от душа забеременела!
Я. Как это?
Баба. После мужчины в душе мылась и забеременела!
Заболотская. Нет, такую справку я дать не могу. Могу только написать, что забеременела.
Маша Чернова. Приехала хохлушка в Москву на работу устраиваться. Послали ее за справкой о здоровье. Обошла она всех врачей, дошла очередь до гинеколога. Он ее осмотрел, дал справку. Она вышла и тут же возвращается.
Хохлушка. Ой, доктор, що ж вы мене написали - "здоровa"? Написали бы "малэнька" или "як у всих".
Заболотская. Были у меня постоянные пациентки, которые могли и по полгода, и по году не появляться. Но только вдруг вспомнишь о какой-нибудь, как тут же придет на прием. Связь такая, телепатическая. Однажды встретила одну на улице и едва ее узнала. Вся сгорбилась, пострела, бледная, еле идет. Спрашиваю: "Что с вами такое?"
Пациентка. Так вы меня на консультацию к профессору послали, а он на мне крест поставил.
Заболотская. Какой еще крест? Говорю: "Приходите ко мне завтра и заключение принесите". Пришла, показывает бумажку, а там написано: "С вашим диагнозом согласен. У больной было то-то и то-то, плюс осложнение". И плюс этот получился такой жирный, здоровый, и правда, как крест. Тут я засмеялась, а она на меня с такой обидой смотрит. Ну, я ей все объяснила, и она прямо на моих глазах ожила, помолодела, на щеках румянец появился.
Пациентка. Ой, спасибо вам, доктор, а то я уже помирать собралась.
Мария Павловна. Снимали мы комнату у хозяина, а тот сядет на крыльцо, пьяный, и бормочет...
Хозяин. Мария Пална, чтоб вас не булo.
Мария Павловна. Ну, как же "не булo", если я есть?
Хозяин. Все равно, чтоб вас не булo.
Мария Павловна. И так часами.
Света Беккер. А наш сосед как напьется, так жена его домой не пускает. Он сидит на лестнице и твердит..
Сосед. Люблю коммунистическую партию. И советское правительство люблю. И лично Леонида Ильича Брежнева люблю...
Заболотская. Иду как-то по улице, а впереди мужик подвыпивший что-то бормочет...
Мужик. Ах, Ильич, Ильич, какие у тебя были мозги! Ох, Ильич, Ильич, какие у тебя были мозги! Ох, Мозгич, Мозгич, какие у тебя были Ильи...
Кирпотин. Анекдот времен гражданской войны. По битком набитому вагону идут красноармейцы — проверяют документы. У одного пассажира никаких документов не было, он и сунул анализ мочи.
Красноармеец (читает). "Анализ Мoчи". Видать, иностранец. "Белка нет, сахара нет". Хорошо, что нет, значит не спекулянт. "Гонококки в умеренном количестве". Ну, раз в умеренном — вези!
Зиновий Гердт. Собрались три хохла и давай евреев ругать. Тут один и говорит...
1-ый хохол. Хватит о жидах. Давайте лучше думы Тараса Шевченко читать.
2-ой хохол. Садок вишневый возле хаты...
3-ой хохол. Кто виноват?
Все (хором). Евреи виноваты!
Я. Отдыхали мы с Леной в писательском Доме творчества в Ирпене под Киевом. Беседовали с писателем Жураховичем.
Семен Журахович. У нас тут кого только нет. Русские, украинцы, евреи, поляки, смешанные. Евреи польской ориентации, евреи русской ориентации, евреи еврейской ориентации. Просто евреи, без всякой ориентации. А вон моя знаёма титка идэ. Що ж вы до нас так пиздно идете?
Я. "Титка" шла действительно "пиздно".
Григорий Полянкер. Вот здесь линия заграждения. Я сам ее строил, три километра. Вон какой бетон. Но немцы не дураки, обошли ее стороной, вон там, за лесом, и мы оказались в окружении. А Киев пал.
Я. Представьте себе, что вы в космосе в замкнутом пространстве корабля...
Полянкер. Мне и представлять нечего. Когда в тюрьме у меня спрашивали, какой дали срок, я отвечал: "25 лет". — "За что?" — "За ни хрена". Читали в "Правде" указ Андропова? Только что вышел. Если кто-то подвез на машине иностранца или предоставил ночлег, 5 лет тюрьмы.
Заболотская. А ведь сегодня Пушкина запросто бы вылечили. У меня в госпитале такие раненые были, и почти все возвращались в строй. Во времена Пушкина и аппендицит был смертелен.
Я. Я бы умер, как Христос, в 33 года, а так только борода поседела от боли. У нас почему-то кишки не замораживали, наркоз только сверху. Теперь я понимаю — экономили дорогие лекарства. Хирург меня спросил, когда я уже на столе лежал...
Хирург. А кто у нас главный диссидент после Солженицына?
Я. Не знаю, наверно, Сахаров.
Тут он меня и взрезал.
Ельцин. Вот какая получается загогулина!
Алексей Евгеньевич.

Ты меня избаловала
Хлебом, солью и водой.
Посмотри-ка, посмотри-ка,
Я теперь такой худой.

Иосиф Уткин.

Трудно сказать про омут,
А омут стоит
У рта:
Всего...
Два...
Погрома...
И Мотэле стал
Сирота...
Счастье — оно игриво.
Жди и лови.
Вот: Мотэле любит Риву,
Но... у Ривы
Отец — раввин.
А раввин говорит часто,
И всегда об одном:
"Ей надо
Большое счастье
И большой
Дом".
Так мало, что сердце воет,
Воет как паровоз.
Если у Мотэле всё, что большое,
Так это только
Нос.

Скульптор Яшка.

Пусть не быть мне скульптором Яшкой,
Пусть мне хуй отрубят шашкой.

Холин. Ну что, французские ребятишки? Сидите здесь, в городе Тарасконе, и не понимаете, что с вами беседует великий русский поэт Игорь Холин.
Володя Котляров (Толстый). Сейчас я тебе скажу что-нибудь обидное, но ты не обижайся. Это специальная провокация. Ты обидишься и новые стихи напишешь.
Я. Мне показалось, что Толстый — это и есть легендарный Тартарен из Тараскона. Хотя на самом деле он жил в Париже, а в Тараскон приехал с нами на фестиваль.
Холин. Вы тут в зале все равно по-русски ни слова. Так что я буду читать по-русски без перевода.
Хвостенко (Хвост).

Над небом голубым
Есть город золотой...

Я. Так кто из вас написал песню, ты или Анри Волохонский?
Хвост. Слова и музыка принадлежат каббалисту, раввину эпохи Возрождения. А перевел и музыку написал Анри. Но у него как-то не пелось. Я изменил немного музыку и слова, и запелось.
Я. А у нас это поет Гребенщиков, и все думают, что песня его.
Хвост. Да он поет "под небом голубым", а надо "над небом". Совсем другой смысл. Когда я три месяца лежал под капельницей и питался растворами, как растение, это был очень интересный опыт. Теперь я знаю, что чувствуют деревья.
Радио.

Веселей, ребята, выпало нам
Строить путь железный, а короче — БАМ.

Частушка.

Приезжай ко мне на БАМ,
Я тебе на рельсах дам.

Поэт Фахрутдинов. На БАМЕ главное — свобода!
Я. На бабе главное — свобода. Давайте играть в корейский самолет.
Галя Мальцева. А как?
Я. Очень просто. Все встают гуськом, обхватывают друг друга руками, гудят "у-у-у" и "летят". А кто-то один пытается врезаться в цепь башкой и разбить ее. Если удается, все падают на ковер, кто где стоял. Странно, но игра оказалась увлекательной и длилась полночи.
Саша Еременко.

Самолет приподнялся в полете,
Поднимая бетонную пыль.
Он от нас в голубом развороте
Улетел в Израиль...
И теперь он живет в Израиле,
Где капиталистический строй.
Мы его никогда не любили,
А он был настоящий герой.

Хрущев. В детстве у меня был друг — шахтер Петр Махиня. Он писал стихи. Я, конечно, товарищи, в поэзии не очень разбираюсь, но, по-моему, это очень хорошие стихи.

Под красным знаменем свободы
Мы прорубаемся в туннель.
Нам не страшны с тобой невзгоды,
У нас единственная цель.

Дальше не помню, товарищи, но, по-моему, замечательные стихи. (Бурные, продолжительные аплодисменты.)
Я. Махиню издали миллионным тиражом, цитировали в статьях, защищали по его стихам диссертации.
Юнна Мориц.

Вот и кончилось, ля-ля,
Музыкальное вступленье.
Когда мы были молодые
И чушь прекрасную несли,
Фонтаны били голубые
И розы красные цвели.

Я. Не люблю свою молодость. Там нечего было делать. Только любить и пить. Пить и любить. Проволока ГУЛАГа огораживает не только тех, кто сидит внутри, но и тех, кто гуляет снаружи. В августе 91-го ее прорвало снаружи и изнутри, а сейчас нас снова огораживают со всех сторон, как овец в Шотландии. Скоро каждому присвоят номер, и все будет, как до Ельцина. Ну, что ж, милости просим в стойло.
Брехт.

Шагают бараны в ряд,
Гремят барабаны.
Кожу для них дают
Сами бараны.

Таня Петропавлова. Я поняла. Все это должно исчезнуть.
Анна Колоницкая. Только детей жалко.
Петропавлова. Пожалуй, даже детей не жалко.
Собака Христя. Гав-гав, не сотвори себе кумира!
Студент Билл. Я знаю еще одну заповедь: не бздимо!
Я. "Не бздимо!" — таков был девиз нашей юности. А сейчас я замечаю, что многие начинают бздеть, и это мне активно не нравится.
Пастернак.

Не бзди, не бзди, художник,
Не предавайся сну.
Ты вечности заложник,
У времени в плену.

Гоголь. Дрянь и тряпка стал сейчас всяк человек.
Лев Толстой. Настоящая жизнь совершается там, где она незаметна. Никто не видит, как растет трава.
Я. Русские писатели понимали, что невидимая жизнь важнее видимой. Но они еще не знали, что непрожитая жизнь важнее прожитой. Этот опыт — единственный, неповторимый — принадлежит моему поколению. У нас отняли видимую жизнь, и мы жили жизнью невидимой. И теперь я хочу, чтобы все увидели и услышали то, что было скрыто от глаз, — нашу настоящую жизнь. Это еще вопрос, какая из двух жизней должна считаться потусторонней.
Христос. Мир прост, как это движение руки. (Поет.)

В движенье счастие мое,
В движенье...

Шуберт.

Все дальше музыка бежит, все дальше.
Все дальше, все дальше,
Все дальше, все дальше.

Я.

Во сне я горько плакал,
Я волю дал слезам...

Шуберт. Ну, как вам понравилось у меня в гостях, в селенье Хейлиге Крест?
Я. Мне очень у вас понравилось. И лес, и ручей с форелью, и мельница, и осел, который кричал ночью имя Бога.
Осел. И-а! И-а-егова! И-а!
Шуберт. А как вам гравюра в гостиной, где я сижу под кустом в очках, с нотами и что-то сочиняю, а юные дамы за мной игриво подглядывают, придерживая кринолиновые подолы.
Я. Со смыслом гравюрка. Дамы-то вас как раз и не волновали, а дам очень волнует, когда их кто-нибудь не волнует.
Игорь Яркевич. Вот я и говорю, вся эта история с Онегиным — Ленским — Татьяной темна и непонятна. Но стоит предположить, что Онегин и Ленский были как Шуберт, и все становится на свои места. Онегин дамами не интересовался. Его волновали у Ленского "кудри черные до плеч". А Татьяна, естественно, взревновала к Ленскому и заинтересовалась Онегиным. В результате дуэль, где Онегин подстрелил свою — или своего? — пассию.
Я. Ничего подобного. Татьяна любила медведя. "Татьяна — ах, а он реветь". Онегин взревновал ее к медведю, а тут подвернулся Ленский под горячее дуло. И все произошло, как написано.
Лера Нарбикова. Ничего подобного. Просто Татьяна Цемент полюбила Павку Онегина, контра Ленский пробрался на фабрику и выкрал секрет Цемента. Но Ольга Знамя разоблачила контру, и по приговору революционной тройки в составе Тани Цемент, Павки Онегина и Ольги Знамя контру Ленского утопили в проруби возле мельницы. А белогвардеец Пушкин все это приукрасил в своих стихах.
Шуберт.

Блестящие форели,
Ля-ля, ля-ля-ля-ля,
Она с крючка сорвалась,
Я волю дал слезам.

Фрейд. Что вы все про Шуберта, а не про меня. вы же были в Вене, сидели за моим столиком в кафе под моим портретом, рядом с каким-то кардиналом.
Я. Да я как-то к вам охладел в последние годы. Сублимация, сублимация... А где любовь? Комплексы, комплексы... А где человек?
Норберт Винер. Человек без комплексов — это корова. Я лечился у психоаналитика, пока не понял, что меня хотят превратить в корову.
Фрейд. А почему вы не посетили музей холокоста?
Я. Я хотел посетить, но заблудился, а потом мне хотелось посетить Венскую оперу.
Моцарт. Вы же ее посетили.
Я. Посетил. Ничего особенного. А на "Волшебную флейту" не попал. Слишком дорогие билеты продавали распространители в париках.
Моцарт. Вы и в Ля Скала не зашли в Милане. Постояли, постояли и не зашли. (Уходит, напевая.) "Я самый храбрый птицелов…"
Я. В монастыре Хайлиге Крест шла межрелигиозная конференция. Я выступил и сказал:
— Здесь третий день доказывают, что Бог есть. Надо бы пригласить хоть кого-то, кто сказал бы, что Бога нет.
Кардинал Вены. Вот вы и скажите.
Я.
— Сказать-то я могу, но Он есть.
(Бурные, продолжительные аплодисменты.)
А потом была экуменическая молитва во время мессы в древнем соборе.
Кардинал Вены. А теперь наш гость из Москвы произнесет свою молитву о о мире.
Я.
Небо — это высота взгляда
Взгляд — это глубина неба
Хор. Доминус мизерере, мизерере доминус.
Я.
Боль — это прикосновение Бога
Бог — это прикосновение боли
Хор. Кирие элейсон, кирие элейсон.
Я.
Время — это проститутка пространства
Проститутка — это невеста времени
Хор. Доминус вобискум, доминус вобискум
Я.
Кошки — это коты пространства
Пространство — это время котов
Хор. Аве, Мария, доминус вобискум, амен. Бенедиктус фрукутус Йезус.
Я.

Ероплан летит вперед,
Крылышками клонится. —
Парень девушку ебет —
Хочет познакомиться.

Хор. AMEN.

Иван Иванович Алипов. Сосед плох тем, что он сосед. Родитель плох тем, что он родитель. Жена плоха тем, что она жена. Теща, само собой, плоха тем, что теща. А друг плох тем, что он друг.
Марина Герцовская (художница). Сколько у нас всего религий?
Я. Не знаю, ну, во-первых, православные.
Алипов. Православный плох тем, что он православный.
Я. Ну, католики.
Алипов. Католик плох тем, что он католик.
Я. Баптисты.
Алипов. Баптист плох тем, что он баптист.
Я. Мусульмане.
Алипов. Мусульманин плох тем, что он мусульманин.
Я. Буддисты.
Алипов. Буддист плох тем, что он буддист.
Я. Иудаисты.
Алипов. Иудаист плох тем, что он еврей.
Герцовская. Зачем столько?
Я. Это еще не все. Старообрядцы трех толков...
Герцовская. Каких еще толков?
Я. Ну, поповцы, беспоповцы, дырники, единоверцы. Я, например, крещен в единоверческой церкви Криницкого толка в Клинцах.
Герцовская. Ты-то как туда попал? У тебя же папа еврей.
Я. Евреи тоже двух толков. Есть иудаисты просто, а есть хасиды.
Герцовская. А ты знаешь, что мой дедушка был главой любавических хасидов? Его фамилия Шнеерсон. Только я никак не пойму, зачем все это.
Я. Что зачем?
Герцовская. Религия зачем? Безобразие! Бог один, а религий, как собак нерезаных, и еще языки зачем-то. Безобразие!
Я. С языками и вправду неувязочка вышла. Хотели как лучше, а получилось как всегда.
Герцовская. А чего хотели-то?
Я. Да башню до неба строили. Она, как водится, рухнула, и у всех память отшибло. Теперь каждый лопочет по-своему.
Герцовская. Вот и я говорю — безобразие. Был бы один язык, и границ никаких не надо. Одна морока. А национальность кто выдумал? Это же черт-те что. Еврей не еврей, русский не русский. Козлы они все, вот что.
Я. Это уж точно, козлы.
Гейне.

Я не знаю, кто тут прав,
Кто кому чего вменяет,
Но раввин и капуцин
Одинаково воняют.

Герцовская. Я вчера у патриарха была.
Я. Ты ж хасидка, Герцовская.
Герцовская. Сам ты хасид, я ему альбом делаю. На улице грязища, на сапогах реагент намерз. Вошла, а там ковер белый и вся мебель белая. Я, говорю, может, обувь сниму?
Келейница. Проходите, проходите, вы гость почетный.
Герцовская. Так ведь грязь натечет. Ковер запачкаю.
Келейница. Бог не попустит.
Герцовская. Я вошла, села. Бог, конечно же, попустил. Сразу натекла на белый ковер черная лужа.
Я. А патриарх что?
Герцовская. Обходительный такой, приветливый. Яйцо подарил. А почему у него на башке женский платок с какими-то крылышками?
Я. Ну и дикая ты. Это куколь с херувимом на лбу.
Герцовская. Хер на лбу? Хер, по-моему, должен быть в другом месте. Вечно у нас хер на лбу.
Я. С тобой, Герцовская, один грех.
Герцовская. Грех — это я люблю. Только где он, грех? Сплошная работа.
Я. В общем, ты, Герцовская, для религии конченый человек.
Герцовская. Я бы с удовольствием кончила. Да с кем. С этим хером в платочке?
Я. Нет, Герцовская, тебя не охмуришь. Ты, небось, и в комсомоле не была?
Герцовская. Еще как была, в школе.
Я. Ты разве училась в школе?
Герцовская. Ты представляешь, мой папа-еврей убежал в войну на флот, юнгой стал. Отвоевал всю войну. А меня зачем-то отдал на фигурное катание, а потом выдал замуж за троюродного брата, только он на самом деле не брат. Раскопал такого же чокнутого еврея, военного.
Я. Смертельный номер — человек еврей военный. Нет, Герцовская, с тобой Вавилонскую башню не построишь. Конченый ты человек и для всех религий, и для социализма.
Герцовская. В том-то и дело, что неконченая. Все время хочу.
Алипов. Никогда не забывай, в какой стране ты живешь. Меня остановил на улице мент...
Мент. Почему у вас в руках такая большая книга?
Я. Милиционер плох тем, что он милиционер.
Алипов. Пошел к врачу — зуб выдрать, а он меня на флюорографию. А там очередь часа на три. Я говорю, зачем мне флюорография? У меня же не легкие, а зуб. А он — много вас тут таких с зубами.
Я. Врач плох тем, что он врач.
Алипов. А зуб плох тем, что он зуб.
Я. А мир плох тем, что он мир.
Алипов. Главное — не забывать, в какой стране мы живем.
Гоголь. Повсюду, куда ни кинешь взгляд, взор упирается либо в забор, либо в бревно.
Герцовская. Безобразие! Почему твой Бог не смотрит за климатом? Разве можно жить в таком климате, под таким серым небом?
Алипов. Погода плоха тем, что она погода. Никогда не забывайте, в какой стране вы живете.
Вознесенский. Россия воскресе! Россия воскресе!
Алипов. Что это с ним?
Я. Да так, бывает.
Герцовская. Безобразие. В Чечне гибнут дети! Солдаты насилуют чеченок!
Я. А ты забыла, как в Москве в начале 90-х чеченцы затаскивали школьниц в машины прямо среди белого дня?
Герцовская. Что-то припоминаю. Я тогда Женьку ни на секунду не отпускала одну. Но причем тут мирные чеченцы?
Я. Мирные? Да ведь про них еще Лермонтов писал:

Злой чечен ползет на берег,
Точит свой кинжал.

Герцовская. Так чего ж мы с ними церемонимся? Сбросить на них атомную бомбу — и все!
Я. Ну, ты, Герцовская, гуманистка!
Алипов. Чечен плох тем, что он чечен. Русский плох тем, что он русский.
Контрразведчик. Представляете, в Берлине, даже в социалистическом секторе мостовые шампунем моют.
Алипов. Немец хорош тем, что он немец. А Берлин хорош тем, что он Берлин.
Я. А как вы, Иван Иванович, относитесь к евреям?
Алипов. Еврей плох тем, что он еврей. Русский плох тем, что он русский. Главное — не забывать, в какой стране ты живешь.
Герцовская. Я что-то никак не пойму, ведь Христос — еврей?
Я. 13-го января православная церковь празднует Обрезание Господне.
Герцовская. Ха-ха-ха! А как же антисемитизм?
Я. Газету "Завтра" читай, там написано, что Христос русский.
Герцовская. Ха-ха-ха! Христос русский!
Христос. Вообще-то по законам Израиля я еврей, поскольку мама — стопроцентная еврейка. А вот с папой сложнее. Так что по русским законам я вроде бы как полтинник.
Герцовская. Ну да, у вас, как у Жириновского, папа юрист, то есть Бог.
Бог. Ну да, в каком-то смысле я юрист, поскольку дал евреям закон.
Герцовская. Законы у вас какие-то странные. Не пожелай жены ближнего...
Бог. Ни осла его, ни вола его.
Герцовская. Для вас что женщина, что осел.
Бог. Я же не в прямом смысле, а в фигуральном.
Герцовская. А с мусульманами что за чушь у вас получается? Праведники — террористы, видите ли, попадают в рай, где их ждут 40 гурий. Он с ними всю ночь развлекается.
Аллах. А к утру они снова девственницы.
Герцовская. А вы не подумали, каково этим девственницам каждую ночь по новой девственность терять?
Я. Получается, что рай для мужчин — это ад для женщин.
Аллах. И наоборот.
Алипов. Рай плох тем, что он рай. Ад хорош тем, что он ад. Главное — не забывать, где находишься. А то ведь и перепутать можно.
Рабинович. Умирает грешник и попадает вначале в чистилище.
Грешник. Это ад?
Апостол. Нет, это чистилище.
Грешник. Как чистилище? Я же грешник.
Апостол. Мы все же решили дать вам право выбора. Хотите — в рай, хотите — в ад.
Грешник. А можно посмотреть?
Апостол. Посмотреть — нет, а послушать — пожалуйста.
Рабинович. Послушал грешник: из рая струнная музыка, в основном арфы.
Грешник. Скучновато, но все же лучше, чем ад.
Апостол. А вы послушайте ад.
Ад.

Рок-энд-рол, нужный ритм.
Тот дурак, кто гооврит,
Что рок-энд-рол — сплошной бардак и рак,
Пусть молчит такой дурак.
Рок, рок, рок!

Грешник. Какой же это ад? Мы в студенческие годы так пели.
Апостол. А можно послушать?
Грешник.

Побарал я всю планету,
Не барал я только эту,
Рок, рок, рок!

Апостол. Какая безвкусица. А еще?
Грешник.

Как у нас в квартире дед
Сам строчит себе минет!

Апостол. Хватит, хватит! Так мы далеко зайдем.
Грешник.

Как у нас, как у нас
Раскололся унитаз.
Все соседи в страшной ссоре
Собралися в коридоре,
Таз, таз, таз!

Бог. Какое очаровательное ретро. 58-й год... Этого, кстати, нет в моей коллекции.
Николай Чудотворец. Это что, у них там еще и про меня есть.
Вовка.

От зари до зари,
Как зажгут фонари,
Все студенты по городу шатаются.
Они горькую пьют,
На начальство плюют
И еще кое-чем занимаются.

Все хором.

Через тумбу-тумбу раз,
Через тумбу-тумбу два,
Через тумбу-тумбу три
Спотыкаются.

Вовка.

А святой Николай,
Увидав их с небес,
С колокольни к студентам спускается.
С ними горькую пьет,
На начальство плюет
И еще кое-чем занимается.

Все хором.

Через тумбу-тумбу раз,
Через тумбу-тумбу два,
Через тумбу-тумбу три
Спотыкается.

Вовка.

А святой Гавриил
Прямо в рай доложил,
Дескать, там старик Никола разлагается.
Он и горькую пьет,
На начальство плюет
И еще кое-чем занимается.

Все хором.

Через тумбу-тумбу раз,
Через тумбу-тумбу два,
Через тумбу-тумбу три
Спотыкается.

Вовка.

Как услышал Творец,
Свой покинул дворец,
Прямо с неба он на землю спускается.
С нами горькую пьет,
На начальство плюет
И еще кое-чем занимается.

Все хором.

Через тумбу-тумбу раз,
Через тумбу-тумбу два,
Через тумбу-тумбу три
Спотыкается.

Герцовская. Так что же выбрал грешник — ад или рай?
Я. В том-то и дело, что ничего не выбрал, остался в чистилище.
Гамлет. А я что говорил? Быть или не быть? Накось выкуси! Или!!!
Алипов. "Быть" плохо тем, что быть. "Не быть" плохо тем, что не быть. "Или" плохо тем, что или. Я, пожалуй, как тот грешник, вообще ничего выбирать не буду.
Герцовская. Я что-то не пойму. Бог-отец — это Бог. Христос — его сын, но в то же время как бы не от него. Стало быть, он сын Бога по материнской линии?
Я. С тобой, Герцовская, один грех, ничего ты в богословии не понимаешь. В том-то и дело, что Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух Святой — это одно лицо.
Контрразведчик. Я знаю одно: рождение без зачатия не бывает.
Герцовская. Слава богу, бывает зачатие без рождения, хотя тоже врагу не пожелаешь.
Рабинович. Старый еврей молится Богу...
Старый еврей. Господи! Мой сын ушел из родного дома. Отрекся от веры отцов. Водится с проститутками и всяким сбродом. Что мне делать?
Бог. Ну, что я тебе могу сказать? У меня аналогичный случай.
Иисус. Кто бы мог подумать, что на первый план выйдет тема зачатия. Я об этом не только не говорил, но даже и не задумывался.
Микушевич. Вы даже многоженство не отменили.
Иисус. Не отменять я пришел, не отменять.
Я. Да, у вас так и сказано: "Не нарушить я пришел, а исполнить".
Василий Аксенов. Я давно спросить хотел, почему сказано "не един волос не упадет без воли Божьей", если сыплются головы?
Иисус. У нас что, вечер вопросов и ответов? Я знаю только то, что я знаю.
Сократ. А я знаю то, что ничего не знаю.
Будда. А я не знаю и знать не хочу.
Бэкон. Знание — сила.
Рабинович. Я знаю, что не все познаваемо, но если я хочу хоть что-то узнать, я должен думать, что познаваемо абсолютно все.
Лена Данцер. Я должна сознаться, что когда ты влюбился в девушку из Москвы и три года с ней переписывался, я читала все ваши письма.
Я. Каким образом?
Данцер. Наша соседка работала на почте, и она приносила мне ваши письма.
Я. Но там же сплошная чушь. Миленочек — опеночек. Я потом всю эту переписку с облегчением выбросил на помойку.
Данцер. Я сразу поняла, что чушь. Прочла два-три письма, а больше и читать не стала. Я думала, ты одумаешься, а ты через два года сразу после школы на ней женился. Я знаю, она поставила условие: или — или. И ты попался.
Я. Да из этого ничего хорошего, кроме развода и алиментов, не получилось.
Павлик. А я?!
Я. Да, конечно, одни дети рождаются от брака, другие от любви. Но никогда, слышите, никогда дети не рождаются от любви и брака.
Алипов. Брак плох тем, что он брак.
Я. А сын хорош тем, что он сын. И баста. А то, как говорили ректор и апостол Павел...
Ректор и апостол. Так мы далеко зайдем.
Хрущев. У нас нет и не может быть противоречий отцов и детей.
Я. И детей и отцов у нас тоже нет. У нас нет ничего, что есть.
Алипов. Я всегда подозревал, что меня нет.
Любимов. И Шекспира нет, я же говорил. Вот и Набоков пишет, и Гилилов.
Шекспир. Что за гиль?
Будда. А мне это нравится. Ничего нет. Нет даже этого "нет".
Набоков. Это называется игра в нетки.
Герцовская. А есть игра в датки?
Гамлет. Есть. Я же принц датский.
Офелия. Скорей — недатский.
Герцовская. А ну вас всех. Уезжаю я от вас.
Все. Куда?
Герцовская. В Германию, на родину Дахау.
Марина Розанова. Моя подруга ездила в Германию. Их возили на экскурсию в Дахау. Я ее спросила потом: ну и как?
Подруга. Я ожидала бoльшего.
Гитлер. Дахау не было.
Сталин. И ГУЛАга не было.
Я. Знаю, знаю, и холокоста не было.
Тетка. И магазины ломились от товаров!
Дядька. И водки за 4.20 — залейся!
Тетка. И колбасы за 2.20 — уешься!
Я. И дерьма бесплатно - усрешься.
Герцовская. И кровищи — упейся.
Я. А очереди были?
Сталин, Гитлер, тетки, дядьки (хором). Не было!
Хозяин. Чтоб вас не булó!
Я. Ну, хорошо. И сухого закона не было. И водки по талонам не было. И в очереди никто из нас не стоял с номером на щеке или на ладони, начерченным химическим карандашом. Сказано ведь в Апокалипсисе: "И никто не сможет ничего купить, если на нем не будет печать с числом зверя". Только не 666 имя зверя, а 270 миллионов советских граждан, простоявших полжизни в очередях за хлебом, за сахаром, за мукой, за крупой, за молоком, за керосином, за мебелью, за обувью, за родину, за Сталина, вперед!
Колобок. Хлеб — всему голова.
Есенин. Голова моя машет ушами, как крыльями птица...
Пушкин. Была то песья голова!
Гоголь. Это же голова!
Поговорка. Рыба тухнет с головы.
Пушкин. Молчи, пустая голова!
Я. Самые простые вопросы почему-то не приходили в головы. Ну, например, кто оплатил большевикам гражданскую войну?
Ленин. Ха-ха-ха! Кто оплатил? А экспроприация экспроприаторов? Вы что думаете, красный террор нужен был сам по себе? Да ничего подобного. Надо было отобрать все у всех, у кого было что отбирать. И мы отобрали. На гражданскую войну хватило. А когда деньги кончились, объявили НЭП. НЭП — это всерьез! НЭП — это надолго! И на всякий случай расстреляли Гумилева, чтобы не думали.
Сталин. А когда денежки у вас накопились, начали коллективизацию. И так всегда, что бы вы ни делали, как бы ни изворачивались. Деньги ваши будут наши. Политика — это искусство отъема денег у населения. А любовь — это веселая медицина. А медицина... это даже я не знаю, что такое. Эх, врачи-палачи.
Надежда Владимировна. Никогда не поверю, что врач может быть убийцей. Это такая гуманная профессия. Я подарила нашему участковому врачу стеклянный чайник, и он выписал мне больничный на целый месяц. Тебе обязательно надо пройти полное обследование. Я дам тебе еще один чайник.
Я. Мама твердо верила в медицину и в ношпу. Кроме того, были и другие чудодейственные средства, которыми лечилось все ее поколение. После войны — стрептоцид. Потом аспирин. Потом пенициллин. Потом бициллин. Потом какорбоксилаза, прополис, мумиё и, наконец, она — лучезарная ношпа, дешевая панацея от всех болезней.

Житие иже во святых равноапостольной целительницы Блаженной Ношпы.

Блаженная Ношпа родилась в семье благочестивых родителей — Святого Аспирина, Святой Какорбоксилазы и матери их равноапостольной Медицины.
В детстве Ношпа прислуживала на алтаре и молилась за человеческий род. В то время правил благоверный император равноапостольный Прополис и мать его равноапостольная Мумиё. Однако нечестивый царь Сервелат заточил Мумиё с Прополисом в темницу и незаконно воцарился на троне.
Тогда блаженная Ношпа пришла во дворец и обличила царя-мучителя Сервелата. И тотчас у Сервелата начались нестерпимые боли. Ночью ему во сне явилась священномученица Карболка: "Открой темницу, и выпей Ношпу, и спасешься".
Утром Сервелат приказал открыть темницу и выпил Ношпу. Боль утихла, и Сервелат уверовал в Медицину.

Акафист

Радуйся, Ношпа удобоваримая!
Радуйся, полностью усвояемая!
Радуйся, во все проникающая!
Радуйся, от боли нас избавляющая!
Радуйся, хворь изгоняющая!
Радуйся, боли сокрушение!
Радуйся, страдания избавления!
Радуйся, Ношпа Блаженная, скоропомощница и преславная панацея!

Канон

Величаем, величаем тя, пренепорочная Ношпа. Нас ради во чрево злочестивого Сервелата сошедшая. Иже избавитеся нас от работы вражия. И всесвятую память твою поем, запивая (3 раза в день по 2 таблетки после еды).

Александр Блок. Злоба, святая злоба кипит в груди!

Житие иже во святых матери нашей Злобы и матери ее Стервы

Иже во святых мать наша Злоба издревле посетила русскую землю. Прииде же бо к селу Смердящу и рече: "Зде бо воцарится царство Злобы Велия на все времена во все дни живота, покуда все не издохнут".

Акафист

Радуйся, Злоба святая неизбывная!!
Радуйся, материю Стервой в чреве носима!
Радуйся, желчи горькой внутрь излияние!
Радуйся, всех и вся ежедневно терзание!
Радуйся, Злоба Святая пренепорочная!
Радуйся, ярости источниче!
Радуйся, Злоба всех нас одолевающая, на всяку гнусь побуждающая и всех подавляющая!

Житие иже во святых отца нашего Гербалайфа и матери его Виагры

Святой Гербалайф родился в благочестивой семье. Однажды во сне отроку явилась Святая Система для похудания 8 с половиной.
— Иди в страну полуночную и ничего не вкушай, покуда не околеешь!
С тех пор отрок ничего не ел, покуда не околел. А когда околел, Св. Система для похудания 8 с половиной перенесла его мощи в страну полунощну и упокоила в серебряной раке в храме Спаса на Объедках.
С тех пор Св. Гербалайф многих прибегающих к нему голодом уморил и на иглу посадил. Сбылось реченное отроком: "Егда кто будет мя ести, тому не ести; а кто не будет мя ести, тому нещего будет ести". Аминь.

Акафист иже во святых отцу нашему Гербалайфу и матери его блаженной Виагре

Радуйся, во утробы тучны вселишеся!
Радуйся, иже во сне Система для похудания 8 с половиной явися!
Радуйся, святой блаженной Виагры славное отроча!
Радуйся, иже с нами и не с нами в конец отоща!
Радуйся, чрева тучного истончание!
Радуйся, во утробе звучание!
Радуйся, от пищи нас избавляющий!
Радуйся, всякие кошельки истончающий!
Радуйся, Святой Гербалайфе, всех нас в живые мощи преобразующий!

Канон

Величаем, величаем тя, Святый отче Гербалайфе! Иже ради насради и во утробы тучны всели. И по всей земле вселенскую худобу простирающее.

Поэт. После освобождения Киева от немецкой оккупации комендант города пошел в пещеры посмотреть на мощи старца со сложенными в благословение троеперстием. Комендант выхватил кинжал и отсек благословляющую кисть. Так оттуда свежая кровь фонтаном. Там до сих пор следы крови. Тот руку с благословением приложил, и она вмиг приросла обратно. Так он бегом из пещеры и тотчас приказал открыть в Киеве все уцелевшие храмы.
Якунин. Слыхали, в Дивееве юродивый в храм ворвался, схватил ковчег с мощами да как шваркнет об пол, так что кости по всему храму разлетелись. Видно, ушла от них благодать. Не хочет Святой Серафим иметь ничего общего с московской патриархией.
Поэт. Я шел с Параджановым по Оружейному переулку. У него через руку был перекинут свернутый рулоном ковер. Тут Смоктуновский навстречу. Параджанов метнул ковер прямо на тротуар. Развернул под ноги Смоктуновскому и на колени: "Ты гений! Я перед тобой на коленях!"
Я. Только гений может встать на колени перед гением.
Витухновская. Я, пожалуй, согласная пока отказаться от уничтожения реальности. Для начала надо уничтожить действительность.
Это верно, действительность далеко не всегда реальна.
Флоренский. Я и говорю: зло не обладает статусом реальности.
Поэт. Вы не верите, а я сам видел, как в оранжерее от музыки Моцарта все расцветает, а от Майкла Джексона цветы вянут.
Я. Смотря в каком исполнении. Бывает, что и от Моцарта мухи дохнут.
Поэт. В 1971 году я своими глазами видел, как три преступника, вынесшие в рюкзаке мощи из Лавры, лежали на земле, окаменев. А врачи скорой помощи пытались разжать их руки. Это удалось часа через два, не раньше.
Ростропович. Еб их мать, блядь, они мне говорят...
Они. Не согласитесь ли вести мастер-класс?
Ростропович. Пожалуйста. Но ходить в консерваторию мне хлопотно.
Они. Можете заниматься дома.
Ростропович. Это другое дело.
Они. Тогда напишите заявление.
Ростропович. Какое заявление?
Они. Прошу зачислить меня на должность профессора.
Ростропович. Это я прошу? Это вы просите! До свиданья! Пидарасы, ебанные в жопу!
Учительница биологии (в 7А классе города Кудымкара). Расскажите устройство сердца рака.
Я. Раки живут на дне, где мало кислорода. Для того, чтобы компенсировать недостаток кислорода, сердце у рака на четырехкамерное, а шестикамерное.
Учительница. Садитесь. Три.
Я. Почему? Разве я неправильно рассказал?
Учительница. "Для того" бог создал рака... Это идеализм. Надо говорить не для того, а потому у рака шесть камер.
Поэт. Мы получили с Афона ковчег с частицами мощей святых и стали пинцетом распределять их на три части. Часть нам в храм, часть в Оптину, часть в Лавру. Когда взяли волосок святого Паисия, бесов изгоняющего, форточка с улицы распахнулась, и в комнату влетели бабочки, летучие мыши и еще туча живности. Все живое. Мы их еле прогнали обратно.
Вовка. Прокрался мужик в женский монастырь. Оделся в женскую одежду, а на хую привязал мочалку. Пошли монахини в баню мыться, у него хуй как вскочит и прорвал мочалку. Игуменья смотрит на хуй и спрашивает: "Это что?" А мужик: "Господи Владыко, не выдержало лыко". А монахини как запоют: "Аллилуйя, дай нам хуя!"
Лавут. Маяковский очень переживал, что утратил голос. Это был его главный заработок.
Маяковский. Я работаю горлом.
Лавут. Кроме того, он боялся, что голос пропал от сифилиса. Тогда все боялись сифилиса.
Вознесенский.

Голос теряю, теряю голос...
В праве на голос отказано мне.
Бьют по колесам,
Чтоб хоть один в голосистой стране
Был безголосым.

Я. Выходит, в 67-летнего Вознесенского вселился 37-летний Маяковский. В горло вселился. И в молодости Вознесенского — это был Маяковский в горле.
Вознесенский.

Я — Гойя!..
Я — горло
Повешенной бабы, чье тело, как колокол, било над площадью голой...
Я — Гойя!..

Аля Радостева. Я видела тебя по телевизору и узнала, хотя ты с бородой. Теперь ты не Костя Бердичевский, которого любили полгорода и вся школа, а Константин Кедров. Но я все равно люблю тебя, как тогда.
Я. Тогда Аля Радостева была 10-ом классе, а я в 7-ом.
Лора Медведкова. А я ничего говорить не буду. Мы с тобой и в 5-ом классе ни о чем не разговаривали, а только целовались. Целых три раза.
Наташа Чекалина. И я говорить не буду. Мы ведь только держались руками под партой и обменивались записочками.
Я. Наташа Чекалина, дочка нашей завучихи, поставила мне условие...
Наташа Чекалина. Запишешься со мной в танцевальный кружок, буду с тобой дружить.
Я. Я записался, а на выступлении опозорился. Все плясали. А я в красных шароварах стоял, красный, как рак, и не мог от смущения шевельнуть ни рукой, ни ногой. Я хотел Наташу, и танцевать с ней публично для меня так же невозможно, как заниматься при всех любовью.
Галя Шакирова. И я говорить не буду. Ведь от смущения мы с тобой тоже не могли разговаривать. Только когда мы остались одни в пустом классе, промолчав еще целую вечность, ты подошел ко мне.
Я. Подошел и продолжал молчать. И тут мы оба заметили, что дрожим мелкой дрожью. Тогда я срывающимся голосом сказал: "Пойдем в кино".
Галя Шакирова. И я таким же срывающимся голосом сказала: "После уроков".
Я. С Галей я впервые научился целоваться взасос часами, и однажды ее ладони вдруг стали сами блуждать вверх и вниз по моей спине, у меня лопнули и отлетели все пуговицу внизу. Все до единой.
Галя Шакирова. Почуяв неладное, родители перевели меня в другую школу.
Я. С тех пор мне казалось, что по улицам Казани Гали Шакировы с большими голубыми глазами в больших очках бродят стаями. Я встречал Галю всюду, и никогда не было уверенности, что это она. Они смотрели на меня голубыми очами сквозь громадные очки и проходили мимо. Они или Она? Это так и останется неизвестным.
Валя (без фамилии).

Любовь на все дает порою свой ответ
Улыбкой или нежным взглядом.
Не обижай меня, скажи мне лучше нет.
Молчать не надо.

Я. Я откликнулся на песню, подошел и что-то сказал.
Валя. Когда нас везли на машине в кузове на сельхозработы, я увидела Котика в окне вагона. Мы узнали друг друга, но по непонятной причине сделали вид, что не узнаем.
Я.

В любви ведь надо
Правдивым быть и смелым.
Поверь, что сердцу
хуже правды неизвестность.
Любовь на все дает порою свой ответ,
Так разреши мои сомненья.
Не обижай меня, скажи мне лучше нет,
Я жду решенья.

Валя. Разбрызгивая грязь, машина долго гналась за поездом и много раз догоняла вагон, в котором сидел Котик и, как загипнотизированный, смотрел на меня, то ли узнавал, то ли не узнавал. На мне была дурацкая грязная фуфайка, и я не знала, чего я больше хотела: чтобы он узнал меня или чтобы не узнал.
Я. На каком-то повороте машина начинала удаляться под откос, в сторону от вагона. Потом вдруг выныривала и приближалась снова, как в геометрии Лобачевского, где параллельные линии время от времени пересекаются.
Лобачевский. На чугунной плите над моей могилой написано: "Член Общества Геттингентских Северных антиквариев, почетный ректор, почетный попечитель Казанского Императорского университета и многих орденов кавалер..." И ни слова о "Воображаемой геометрии".
Я. Вам ее в лучшем случае прощали.
Лобачевский. Далеко не всегда.
Остроградский. Некоторые воображаемые профессора создают воображаемую геометрию, но при этом получают отнюдь не воображаемое жалование.
Пушкин. Воображение в геометрии нужно не менее, чем в поэзии.
Я. Это единственное, что извлек Пушкин из разговора с Лобачевским в Казани. Поэта больше интересовали байки о Пугачеве.
Хлебников. Мы полетим в космос, не сходя со стульев земного шара. А вы — нехотяи!
Нехотяи. Не хотим! Нам и так хорошо!
Я. Хорошо, что хоть вам хорошо.
Маяковский. Хорошо! Работаю над поэмой "Плохо".
Ролан Быков.

Это очень хорошо,
Что пока нам плохо!

Вознесенский. Я звоню тебе из Индии. Из-под платана, под которым сидел Будда. Здесь хранится его зуб. Пиши: "Настанет лада кредова — constanta Кедрова".
Алексей Евгеньевич. Им хорошо — Паустовскому, Эренбургу, Евтушенко, Вознесенскому. Их поругает Хрущев, а потом он же и приласкает. А тебя здесь посадят или не дадут ходу.
Пастернак.

Любить иных — тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин.

Я. Неужели ни одной извилины ни в голове, ни в других местах?
Вот уже и отговорили все голоса, что звучали во мне всю жизнь. Теперь они будут звучать для вас со сцены или на бумаге, какая разница. Самое главное, чтобы они звучали. И они теперь никогда не умолкнут. Слышите? Никогда! Как сказал Мень, земная жизнь кончается не смертью, а воскресением.
Мень. Эти слова вы мне приписали в статье в "Известиях" к годовщине моей земной гибели. А потом их дословно повторила Миткова по НТВ, ни на кого не ссылаясь и не цитируя.
Я. У них так принято. А нам важно одно: земная жизнь кончается не смертью, а воскресением.

Как в грамматике, где нет правил —
"не" с глаголами не отдельно, а вместе, —
в каждой памяти есть провал,
где живые с мертвыми вместе.

Холин. Человек проживает четыре жизни: наяву, во сне, в своем воображении и еще четвертую, которую он не осознает.
Соседский мальчик (врывает лошадку на колесиках из рук Котика). Это моя осядка!
Котик. Это моя осядка!
Александра Павловна. Пусть он поиграет, а потом тебе отдаст.
Котик. Это моя осядка!
Николай Александрович Полубинский. Я им так и сказал: "Преподавать литературу в партийной школе буду, а в церковь не перестану ходить".
Анна (сестра Николая Александровича). А почему иконы в буфете прячешь?
Николай Александрович. Чтоб не дразнить гусей.
Анна Полубинская. Грех-то какой — иконостас в шкафу! Прости, Господи, наши грешные души. Я вот не скрываю, что верю в Бога, хоть в тюрьму меня сажайте, хоть на каторгу отправляйте.
Мария Федоровна. К моим вещественным доказательствам были приложены нательный крест и Евангелие. Я им так и сказала: "Ненавижу советскую власть за то, что она преследует Бога", — и швырнула в следователя чернильницей. Приговор — 10 лет лагерей.
Анна Полубинская. Расстрелять императора без суда и следствия — уже преступление. А дети, дети чем виноваты? Цесаревич — ребенок!
Николай Александрович. А 9-е января, а кровавое воскресенье?
Анна Полубинская. Я видела, как встречали царя в Костроме к 300-летию дома Романовых. Вон альбом лежит.
Николай Александрович. Еще бы, согнали, как сейчас на демонстрацию.
Анна Полубинская. Нет, я видела, как встречали. Тут было что-то другое. Как они могли уже через 6 лет убить того, кого так обожали? Нет, тут что-то не то.
Николай Александрович. А 9-е января?
Анна Полубинская. А что 9-е января? Там каких только провокаторов не было. Ведь из толпы по дворцу стреляли... да и причем тут цесаревич — ребенок?! Хоть убивайте меня, хоть сажайте, а я скажу...
Николай Александрович. Тише, тише, сестра.
Анна Полубинская. Что тише!
Николай Александрович. Иди ко мне, Барсик, иди ко мне, чудовище. Я тебе остаток хвоста отрежу.
Анна Полубинская. Перестань мучить животное! Ты это нарочно делаешь, чтобы мне досадить.
Николай Александрович. Иди ко мне, Барсик, я тебе вилкой остаток хвоста проткну.
Анна Полубинская. Перестань сейчас же! Сейчас же перестань! Иди ко мне, Барсик, не слушай их. Цареубийцы и детоубийцы!
Николай Александрович. Это я детоубийца?
Анна Полубинская. И ты тоже со своими партийцами. Чему ты их там в партшколе учишь?
Николай Александрович. Учу разумному, доброму, вечному.
Анна Полубинская. Разумному, доброму!.. Как царских детей убивать!
Николай Александрович. Ну, прости меня, сестра. Я ведь так, не со зла, пошутил.
Анна Полубинская. Пошутил, а чем бедное животное виновато? Постыдился бы при Котике вытворять такое.
Николай Александрович. Котик умный мальчик и все поймет.
Анна Полубинская. Кушай, Котик, борщ, кушай, не стесняйся. Бедный ребенок, брошенный всеми родителями.
Я. Я не брошенный.
Анна Полубинская. Не брошенный, не брошенный. Я это Бога для делаю. Кормлю и буду кормить голодного ребенка.
Николай Александрович. Кушай, кушай, не слушай нас, старых дураков. Потом вырастешь и всем расскажешь, какие у тебя родственники - Полубинские — в Костроме жили, как обедали на веранде, как швыряли лучший кусок в тарелку соседа, так что борщ разлетался. На-ка, сестра!
Анна Полубинская. Колька, сколько раз я тебе говорила, не перекидывай мне мясо из своей тарелки. Пусть Котик ест.
Я. Спасибо, я уже сыт.
Анна Полубинская. Он уже сыт! Вот что значит воспитанный мальчик.
Николай Александрович. Дворянская кровь не водица.
Я. Тем временем кусок, плавно пройдя по кругу и побывав во всех тарелках, снова возвращался ко мне.
Николай Александрович. Слышен шум, слышен гам на всю улицу. Это у Полубинских обедают. Будешь потом рассказывать, что обедал в доме городничего из фильма "Ревизор". Нас ведь сейчас снимают, благо, что за забором веранду не видно. Да, таких домов с мансардой, с деревянными колоннами сейчас не строят. Поразительно, дом деревянный, а минимум двести лет стоит, притом без ремонта. Только половицы проваливаются.
Анна Полубинская. Слава Богу, к съемкам снаружи подремонтировали. Только вот люди увидят, как люди при царях жили, и плакать будут. Где теперь сахарную голову достанешь? Я с вечера всю ночь за сахаром стояла, да так и не получила.
Николай Александрович. В войну хуже было.
Анна Полубинская. У них все время то трудности, то война. Почему и при Николае I, и при Александре II, и при Александре III, и при мученике убиенном Николае II сахар был и хлеб был, а у этих нет и не будет!!!
Николай Александрович. Идем, Котик, в мой кабинет. Я тебе Шиллера дореволюционного покажу. Напечатано на бумаге верже. С золотым обрезом
Анна Полубинская. Иди, Колька, поспи, а Котик Шиллера почитает, и Барсик от тебя отдохнет. И я пока помолюсь, чтобы власть этих аспидов скорее закончилась. Живый в помощи вышних в доме Бога небесного водворится. Да воскреснет Бог, и расточатся врази его, яко тает воск от лица огня, яко исчезает дым да исчезнет.
Я. Николай Александрович, зевая и крестя рот, со скрипом ложился на диван. Анна Александровна усиленно молилась в открытый буфет. А я, замирая от счастья и наслаждения, всматривался в гравюры ХVIII столетия в издании Шиллера, где то и дело обнажалась над корсетом роскошная грудь. Когда я уходил домой летним вечером 1952-го года, съемки у дома с деревянными колоннами еще продолжались. Около калитки сада стояла бричка. А в ней огромная корзина с двумя бутафорскими сахарными головами. Я сглотнул слюну и, зажмурив глаза, перешагнул с чистенькой булыжной мостовой, замощенной специально для съемок, в привычную костромскую грязь и колдобины. Где-то через год вся Кострома ломилась на фильм "Ревизор", чтобы увидеть дом Полубинских с деревянными колоннами и замощенную мостовую. И как же права была Анна Александровна Полубинская. До самого последнего года советской власти, как только появлялись купцы с приношением — две головы сахару, весь кинозал активно сглатывал обильную слюну.
Ленин. Из всех искусств для нас важнейшим является кино.
Окуджава.

Я в синий троллейбус сажусь на ходу,
Последний, случайный.

Я. Последний действительно был случайным, потому как больше негде было случаться.
Гоголь. Русь, куда же несешься ты?
Я. Курица несется — петух бежит.
Анна Полубинская. Ты знаешь, как умер Николай Александрович? Полез поправлять стрелки часов, упал и умер. Легкая смерть. Смерть праведника.
Мария Федоровна. Знаешь, как умер Полубинский?
Я. Знаю. Полез поправлять стрелки и...
Мария Федоровна. Полез, но не стрелки поправлять, а на домработницу Вальку с золотым зубом. На ней прямо и скончался. Я, конечно, хотела, чтобы он на мне женился, но совсем не для этого. Царство ему небесное.
Надежда Владимировна.

Мы с тобою не дружили,
Не встречались по весне,
Но глаза твои большие
Не дают покоя мне.
Может, ты сама не рада,
Но должна же ты понять,
С этим что-то делать надо,
Надо что-то предпринять.

Нела Вайсман.

На солнечной поляночке, чему-то очень рад,
Сидел кузнечик маленький, коленками назад.
В траве нашел он девушку — не девушку, а клад,
Такую же зеленую, коленками назад.
Сыграли они свадебку, четыре дня подряд,
Все гости расползалися коленками назад.
Потом пошли детишечки, 16 штук подряд,
Такие же зеленые, коленками назад.
Жена гремит посудою, а он тому и рад.
К соседке стал заглядывать коленками назад.
Потом на партсобрании ему и говорят:
— Морально разлагаетесь, коленками назад.

Наташа Подлесная.

Хочу мужа, хочу мужа, хочу мужа я,
Принца, герцога, барона, или короля.
Хочу мужа, хочу мужа, хочу мужа я,
А без мужа лютой стужей стынет грудь моя.
И пусть он будет черным как ворона,
А рожа вся измазана углем.
Но лишь бы он на голове носил корону,
Хоть в Африке считался королем.

Кино.

Над страной весенний ветер веет,
С каждым днем все радостнее жить,
И никто на свете не умеет
Лучше нас смеяться и любить.

Я.

Над страной весенний ветер веет,
И никто на Свете не умеет.

Значит, надо попробовать не на Свете, а Гале или Вале.
Пушкин. На Свете счастья нет, но есть покой и Валя.
Юродивый. Я как ушел из института, так оделся во все черное и даже кальсоны в черное перекрасил. И теперь так хорошо. Брожу по святым местам. Недавно в Дивеево по дороге как прихватит меня. Я от куста к кусту едва добегать успевал. Помолился я Богородице: "Матерь Божия, укрепи!" — тотчас прекратился понос. Вот оно чудо!
Николай Иванович Калинин. Вы не смейтесь, что я тонким голосом говорю. У нас в деревне Малые Говнюшки не было ни одного мужчины. Вот я и вырос таким, и волосья длинные. И хочется мне одежду с полами носить. Вот вы обедать хотите. А у нас в Говнюшках обед — дело зазорное. Это о конченых людях говорили: "Захожу к Сапоговым, а они о-бе-да-ют!" В деревне едят один раз, вечером. Но у нас и один раз не ели. В школу я за 20 верст ходил. Школа была в Больших Говнюшках, а я жил в Малых. Потом в Больших Говнюшках открыли интернат. Знаете, каким нас там чаем поили? Настругает нянечка химический карандаш для цвета и говорит: "Пейте, это вам чай". Вообще-то я Сапогов, а не Калинин. Это я в городе фамилию поменял. А вы здесь в тепле и довольстве, можно сказать, из меду бздите. Я иду по коридору, а декан мне навстречу...
Декан. Бакенбарды отрастил, как у Пушкина. Скоро как у Ноздрева будут.
Сапогов. Как же, растут волосья-то.
Председатель студкома. Что это ты кальсоны по всей комнате развесил, словно у себя дома?
Сапогов. А где же мне их развешивать? Я на кухне подвесил, так все кричат — вода в сковородки капает. Не могу же я на лекцию в грязных кальсонах ходить.
Председатель. Ты же в комнате не один, вас пятеро. Что будет, если все свои кальсоны начнут сушить.
Сапогов. Да у них ни у кого и кальсон-то нет. Они же в армии не служили. А у меня армейские. Видите, на заду номер части Г-248. Это у нас такой номер был. Да вы не бойтесь, это не военная тайна.
Председатель. Что ты девушкам в лицо свои мокрые кальсоны суешь!
Сапогов. Да они же чистые. Я их хозяйственным мылом раза три простирнул. Никак не отстирывались. У меня и мыло есть хозяйственное. Вам не надо?
Председатель. Ты мне свое вонючее мыло не тычь. Устроил из общежития курятник. То у него банки с вареньем под кроватью взрываются, то кальсоны...
Студент. Это потому у тебя варенье взрывается, что ты жмот и жалеешь сахар
Сапогов. Да где же я жмот? Вот оно, варенье. Я его переварил заново. Угощайтесь. Оно и не кислое совсем, ну, разве что чуть-чуть кислит. Это же витамины, смородина. Мне из деревни прислали. Из Малых Говнюшек. У нас в округе три деревни и все Говнюшки. Большие Говнюшки, Малые и еще Средние. А колхоз называется "Путь к коммунизму". А правление в Больших Говнюшках. Так дорогу из Малых Говнюшек в Большие стали называть "путь к коммунизму". Да вы ешьте варенье, это оно не прокисшее, только немного пенится. У нас в Говнюшках и не такое едят.
Я. Не знаете ли вы, Николай Иваныч, средства от ороговения пяток? Пятки трескаются, так больно.
Сапогов. Знаю. В ночь полнолуния надо в полночь на кладбище раскопать могилу со свежим покойником, открыть гроб, снять обувь у покойника с левой ноги... Только не перепутайте — с левой, а не с правой. А то некоторые снимут с правой, а потом жалуются, что не помогло. Так вот, снять обувь с левой ноги и отломить большой палец. Принести его домой и провести этим пальцем по ороговевшим пяткам. Вся роговица тотчас отвалится.
Я. Да где ж я буду свежих покойников караулить?
Сапогов. Ну, если вам такие радикальные средства не нравятся, можно ноги просто в горячей воде размочить и потом потереть пензой. У вас есть пенза? У меня целях три пензы запасено. Так уж и быть, я вам одолжу.
Я. Николай Иванович намеревался после филфака уйти в монахи и стать архиереем, но тут в его длинноволосой прическе стала просвечивать ранняя плешь.
Сапогов. Вы не знаете ли средства от лысины? Я вот три яйца извел, на ночь компресс делал из трех яиц, а толку никакого.
Я. Лучше бы яичницу из трех яиц поджарили и нас угостили. А от лысины лекарства нет. Так что не быть вам архиереем.
Сапогов. Какой вы, право же, циничный скептик.
Я. Николай Иваныч стал священником, но разочаровался и почему-то донес на меня в КГБ, что я, дескать, тоже верю в Бога и хочу уйти в семинарию. Донос пришел в Литинститут, где я учился в аспирантуре.
Ректор. Тут на вас какая-то чушь поступила, что вы учитесь в семинарии. Я ответил, что вы учитесь в Литинституте. Так что идите. Учитесь. Видите, я все на себя беру, а вы... Как вы нас подвели.
Я. Через три года Сапогов разочаровался в преподавании научного коммунизма и приехал в Москву. Мы пошли в храм на Большой Ордынке, а когда служба окончилась, Сапогов встал передо мной на колени прямо на тротуаре.
Сапогов. Простите, Христа ради. Видно, бес меня попутал. Да как же я мог такую благодать на такую дрянь променять? Прости, ради Христа. Не встану, пока не простите.
Я.
— Давно простил. Бес вас попутал, да Бог простит.
Тотчас зашли мы в магазин. В то время по всей Москве продавался кубинский белый ром. Сапогов купил бутылку, пришли мы домой ко мне, выдули всю бутыль до дна и до поздней ночи вопили песни.

По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет
Казак молодой!

Больше мы не виделись, но по слухам, Сапогов служит священником в нижегородском храме.
Лидия Григорьева (поэтесса).

Как бред беременной,
Я билась об дома.

Правда, здорово?
Декан. У меня в жизни три радости: студентки, преподавание и срамные частушки. Студентки отпали из-за возраста, преподавание стало недоступно из-за деканства. Остались только частушки.

В Шереметьевском совхозе
Ебут девок на навозе.
Девки крякают, пердят,
Брызги в стороны летят.

Григорьева. Я вас познакомлю со своей соседкой. Она всегда такая красивая, будто только что из парикмахерской. Она вообще-то валютная проститутка, с японцами спит. Но учится в университете на отлично. Она мне и зачетку показывала — одни пятерки.
Академик Петр Алексеевич Николаев. Кто-то сказал, что образование нужно, что нужна наука, нужна культура. А кому нужна водородная бомба? Да и от Шекспира что толку в деревне, где пенсия 100 рублей?
Я. Вы прямо как Лев Толстой.
Николаев. И Толстой не нужен.
Григорьева.
Я полая внутри, как контрабас...
Николаев. Это что, вот молодой поэт написал:

Я застрелился от тоски.
Я умер, а тоска осталась.

Хлестаков. Что стихи, я их много знаю.
Михаил Пришвин. Пора признать, что любовь свободна от деторождения, а поэзия от стихов.
Николаев. И стихи не нужны.
Я. Раньше я думал, что человек болеет, стареет, умирает сам по себе. А теперь понял, что ничего подобного. И болеет потому, что его травят некачественной пищей и простужают у холодных батарей. И стареет оттого, что дети ждут — не дождутся его наследства, а сослуживцы метят на его место. И умирает не сам по себе — добивают ежедневно и ежечасно. Так что секрет бессмертия прост. Надо, чтобы все любили, а все не любят.
Вовка.

Один американец
Засунул в жопу палец
И вытащил оттуда
Говна четыре пуда.

Песня.

Я с тобой неловко пошутила.
Не сердись, любимый мой, молю!
Но не надо, слышишь, Мишка, милый,
Я тебя по-прежнему люблю!
Мишка, Мишка, где твоя улыбка
Полная задора и огня?
Самая нелепая ошибка, Мишка,
То, что ты уходишь от меня!
Мишка, Мишка, ты вернешься Мишка?
Позабудешь ты о шутке злой,
Снова улыбнешься, как мальчишка,
Ласковый, хороший и простой?

Вовка.

Мишка, Мишка,
где твоя сберкнижка?

Александр Лазаревич. ВКП и маленькая "б". А по-моему большая "Б".
Эйнштейн (из письма к жене Коненкова Маргарите). Приезжай ко мне в Принстон. Мы будем читать Толстого, а потом ты поднимешь на меня свои глаза, и я увижу в них Бога.
Лера Нарбикова. Дело в том, что Бога в человеке интересует только божественное, а человека в Боге — только человеческое.
Хрущев. Мужики! Я решил отменить деньги. Вы должны меня поддержать. Ваш колхоз первым перейдет на бесплатное самообеспечение.
Мужик. Да ты рехнулся, Никита!
Хрущев (Коненкову). Здравствуйте!
Коненков. Здравствуй, Хрущ.
Алексей Евгеньевич (слушая речь Хрущева). "Гудут хрущи над вишнями".
Хрущев. Марксизьм-ленинизьм.
Брежнев. Сосиськи сраные.
Песня.

На дубу высоком, да над тем простором
Два сокола ясные вели разговор.
И соколов этих все люди узнали:
Один сокол — Ленин,
другой сокол — Сталин.
Ой, как первый сокол
Со вторым прощался,
Он с предсмертным словом
К другу обращался:
— Сокол ты мой ясный,
Час пришел расстаться...

Надежда Владимировна. Котик, как зовут твою воспитательницу?
Котик. Лизавета Немыслимовна.
Я. А как на самом деле, я и теперь не знаю. Лизавета Немыслимовна показывала нам свое горло, в котором был еще один язычок. И это почему-то нас всех потрясло не меньше, чем процесс рождения белых мышей в террариуме.
Первое время в школе я не очень ориентировался в оценках. Мне казалось, что чем больше ошибок, тем оценка выше. Одна ошибка — единица. Пять ошибок — пятерка. С гордостью принес я свою первую оценку.
Котик. Папа, мама, ура-ура! Я получил единицу!
Радио.

Так будьте здоровы, живите богато,
А мы уезжаем до дома, до хаты.

Вовка.

Так будьте здоровы, живите богато,
Насколько позволит вам ваша зарплата.
А если зарплата вам жить не позволит,
Ну, что ж, не живите, никто не неволит.

Якубовская.

Еще пожелать вам немного осталось,
Чтоб в год по ребенку у вас нарождалось.

Вовка.

А лет через десять, коль муж не разиня,
Получите орден — мать-героиня.

Якубовская.

По деревне ходила со стадом гусей
Босоногая Катя-пастушка,
И понравился ей укротитель зверей —
Чернобровый красавец Андрюшка.

Радио. Передаем постановление партии и правительства об улучшении снабжения населения полиэтиленовой тарой.
Я. Постановление, напечатанное во всех газетах, занимало аж шесть полос. Там подробно рассказывалось, какой величины должны быть пакеты и сколько их должно приходиться на душу населения через пять лет. Но полиэтиленовые пакеты так и не появились. Их привозили счастливчики из-за границы и дарили другим счастливчикам. Использованные пакеты мыли под краном, сушили на прищепках и снова пускали в оборот.
Вовка. Я достал два презерватива. Так уж и быть, бери один. Только не выбрасывай, когда используешь. Его можно вымыть, свернуть и снова надеть.
Рабинович. Поспорили русский и американец, чья резиновая продукция лучше. Американец взял презерватив, надел на кран, залил два ведра воды — презерватив целехонький. Русский надел новые калоши и выпрыгнул из окна с десятого этажа. Сам вдребезги, а калоши целехонькие, как новые.
Петр Федотович (редактор журнала "Наука и религия). Никак не пойму, откуда взялись все эти товары после реформ Гайдара. Куда же их до этого прятали. Это что же, все 73 года было какое-то вредительство? Все-таки какое счастье, что я никого не убил, хотя был членом чего-то.
Старуха в метро. Вот пришло православие, и кончилась советская власть. Советская власть вам все дала. А что вам дало православие? Обеднели все. Сорок тысяч беспризорных. Молиться надо на Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, чтобы советская власть вернулась. Молодой человек, что вы головой качаете? Молитесь, молитесь на Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина!
Радио. На комсомольской свадьбе в городе Туле решили полностью отказаться от спиртных напитков. А утром по старорусскому обычаю новобрачные вынесли на балкон простыню.
Петька. Василий Иванович, а Анка-то, оказывается, девушка.
Чапаев. Сколько раз тебе говорил, не ебись на полковом знамени!
Радио.

Вьется, вьется знамя полковое,
Командиры впереди.
Толя Дроздов.
Вьется, вьется, в рот оно ебется...

Доцент Вульфсон. Это только в песне поется:

Если ранили друга,
Перевяжет подруга
Горячие раны его.
А мы пели:
Если ранили друга,
Захуячит подруга
До отказа залупу его.

Вовка.

Без рук, без ног —
На бабу скок!

Философ Толя Самарин. У меня был приятель, который очень любил безногих женщин. Говорит, что очень удобно. А им приятно.
Я. Секс был единственной свободой, которую не могла отнять советская власть. Не удивительно, что мы предавались ему с упоением достойным лучшего применения. Но ничего лучшего в советской системе не было. Все уничтожалось в зародыше. Все запрещено. Вот запреты только при жизни моего поколения. Запрещались чарльстон, фокстрот, рок, джаз, музыка Шенберга…
Хрущев. Это только говорится — додекафония. На самом деле, товарищи, это обыкновенная какофония (бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию).
Я. Запрещались длинные волосы, короткие волосы, стрижка наголо; узкие брюки, брюки-клеш, тонкие галстуки, широкие галстуки, галстук-бабочка, галстук-тесемка. В школе в разное время запрещались: перышки-лягушки, авторучки, ручки шариковые, логарифмические линейки, калькуляторы. Каждый запрет сопровождался широкой компанией по радио и в печати. Фельетоны, грозные очерки, карикатуры, плакаты, миллионы стенгазет на предприятиях и в школах. Но самый главный запрет социализма — запрет на неучастие во всеобщей борьбе.
Хрущев. Некоторые заняли выжидательную позицию. Мы, мол, стоим в сторонке и смотрим, кто победит — капитализм или социализм. В деревне, товарищи, когда шли стенка на стенку, тоже находились наблюдатели, стоящие в сторонке. Им доставалось больше всех и от той, и от другой стороны.
Сергей Михалков (басня в "Правде").

Стоишь здесь, хочешь получить "на чай"?
Так вот тебе за это, получай!

Телевизор. Таможенникам в их нелегкой работе помогают натренированные овчарки. Эта умная собака обнаружила под вагоном тайник подрывной литературы. Так называемые туристы пытались провезти под вагоном десятки экземпляров Библии, изданной за рубежом.
Я. Бедная собака. Она ведь не знала, что ее натаскали на Бога.
Собака. Однажды я нечаянно съела карманную Библию в такой вкусной виниловой обложке с острым запахом спирта и свежего клея. После этого случилось чудо. Помните в Апокалипсисе: "И взял я книгу и съел ее, и в устах моих была сладка как мед; когда же съел, то горько стало во чреве моем". Я проглотила Библию. Сначала заповедь "не убей", а потом заповеди Христа: "Ударят в правую щеку — подставь левую. Люби ближнего, как самого себя". Я долго думала, что все это значит, и на всякий случай перестала кусаться. Меня тотчас сочли негодной, списали и якобы отдали в собачий питомник. На самом деле меня взял в семью начальник таможни. Зачем — непонятно. Ведь толку от меня никакого. Я никого не кусала, ни на кого не нападала.
Начальник таможни. На самом деле толк был. Я загнал овчарку, как полноценную, за большие деньги одному новому русскому и неплохо заработал.
Новый русский. Ну ты, в натуре, даешь. Когда пришли рэкетиры, овчарка облизала им руки и пыталась всех лизнуть в нос. Рэкетиры растрогались и ушли ни чем. А собаку мы теперь зовем Христя. Дети ее очень любят.
Собака Христя. Гав-гав — не убей! Гав-гав — люби ближнего! Гав-гав — подставь левую!
Я. Каждый раз, когда собака Христя произносила свою проповедь, окрестные собаки начинали жалобно и пронзительно выть.
Спиноза. Бог есть субстанция с бесконечным множеством атрибутов.
Кошка Юта. Я знаю определение Бога. Бог — это Мяу.
Марина Розанова. Ничего подобного! "Мяу" — это у нее еда. А Бог — это "бр-р".
Сиамский кот. Ничего подобного. Бог — это Мурр-мяу.
Собака Христя. Бог — это Гав-гав.
Все вместе.

Мяу — гав-гав!
Мурр-мурр-мяу!
Гав-гав-гав!
Б-р-р!
Мурр-мурр!

Кино.

Шел ли дальней стороною,
Плыл ли морем я,
Всюду были вы со мною,
Верные друзья.

Надежда Владимировна. Это правда, все так дружили, особенно в войну.
Кино.

И, бывало, в час тревоги,
В сумрачный денек
Освещал нам все дороги
Дружбы огонек.

Александр Лазаревич. Что может быть дороже дружбы? Я до сих пор переписываюсь со всеми друзьями. Вот на Новый год 100 открыток пришло. Почтальон ругается.
Кино.

И в разлуке, и в печали
Были мы тверды.
Сколько раз мы выручали
Друга из беды.

Ольга Сергеевна. А кто моего Ивана и меня из концлагеря выручил? Никто! Все, как крысы, в щель забились.
Я. В Интернете, в "Сталинских списках" есть запись: Сталинградская область, Владский Иван Афанасьевич (он же Петренко), 1-ая категория. Расстрелян 20.08.37.
Ольга Сергеевна. Ивана расстреляли только за то, что его Тухачевский любил.
Александр Лазаревич. Вот об этом и фильм. Жили трое друзей. Потом двоих арестовали, загнали за Можай. А один стал приспособленцем и академиком. А те двое вернулись из лагерей и решили устроить темную дружку. Выволокли его из академических апартаментов на плот, одели в лагерные опорки, посадили на лагерную пайку.
Кино.

В каждом слове, в каждом деле
Дружбе верен ты.
С дружбой все яснее цели,
Ближе все мечты.

Александр Лазаревич. Перевоспитался академик. Хлебнул лагерной каши, когда его арестовали в чужой одежде и стали в ментовке допрашивать. Да, Галич умеет писать сценарии. Все сказал.
Ольга Сергеевна. Потому что сам десять лет отсидел.
Кино.

Старой дружбы, словно песни,
Забывать нельзя.
И идут по жизни вместе
Верные друзья.

Ольга Сергеевна. Где они, все эти верные друзья, шкуроэсы. Они живехоньки, а Владского расстреляли, потому что он самый лучший и самый благородный был среди них (плачет). Вот вы все живы, а его нет. Вот конверт пришел: "Реабилитирован посмертно". И все, как будто так и надо. Ни правых, ни виноватых.
Александр Лазаревич. Я тут песню к "Слуге двух господ" написал. Надо опробовать. А ты не отвлекайся, учи уроки.
Ольга Сергеевна.

Ночь над Севильей спустилась,
Где-то поют соловьи.
Ты мне сегодня приснилась
В сиянии жаркой мечты.

Александр Лазаревич.

Ночь над Севильей спустилась,
Где-то поют петухи.
Ты мне сегодня приснилась
На кухне у жаркой плиты.

Ольга Сергеевна.

Проснись, молодая красотка,
Раскрой жалюзи у окон,
Выйди изящной походкой,
Выйди на балко-о-он!

Александр Лазаревич.

Проснись, молодая кокетка,
Свари мне янтарный бульон,
Зажарь поскорее котлетку
И принеси макарон.

Дуэтом.

Как жду тебя я,
Страстью сгорая.
Разгони свой сладкий сон,
Выходи же на балкон.
Как жду тебя я,
До-о-о-рогая!
Разгони свой сладкий сон,
Принеси мне макарон...

Александр Лазаревич. У Грибоедова в "Горе от ума" про Софью сказано: "Въебливая натура". Вот и играйте такую!
Вовка.

Гром гремит, земля трясется,
Поп на курице несется.
Попадья идет пешком,
Чешет жопу гребешком.

Юрий Петрович Любимов. Чью жопу — курицы или попа? Как это ставить? Театр не терпит условностей, тут все конкретно. Тут надо разбавить классикой. Во-первых, "Курочка-ряба". Значит, нужны еще два персонажа: дед и баба. Теперь пословица: курица не птица — Украина не заграница.
Я. Теперь уже заграница.
Любимов. Вот именно!
Я. Еще "Сказка о попе и его работнике Балде". Правда, нужен Балда.
Любимов. Ну, этого в театре не занимать.
Я. Может, из "Соборян" Лескова возьмем, про священника Туберозова7
Любимов. И обязательно что-нибудь из Окуджавы, Бродского, Высоцкого.
Я. Можно в стиле Высоцкого спеть: "У попа была собака…"
Любимов. Правильно, а потом в стиле Окуджавы: "У попа была собака..." А в стиле Бродского пусть собака перед смертью пропоет: "На Васильевский остров я приду умирать".
Я. Но ведь не пришел.
Любимов. Кто? Пес?
Я. Нет, Бродский. Умер в Нью-Йорке и похоронить завещал не на Васильевском острове, а в Венеции.
Любимов. Правильно. И тут мы вставим Пастернака: "Венеция венецианкой бросалась с набережной вплавь..."
Я. А собака?
Любимов. Да, еще Есенин, "Собаке Качалова": "Дай, Джим, на счастье лапу мне".
Я. И Витухновскую с ее "Собакой Павлова".
Любимов. Нет, Витухновскую не надо. Просто назовем пьесу "Собака Павлова" и позовем Олега Кулика, пусть лает и кусает зрителей.
Я. Он ведь и вправду может слегка покусать.
Любимов. Тогда не надо. Тогда просто посреди сцены поставим собаку Павлова, утыканную трубками, и пусть вокруг нее все действие разворачивается.
Собака Павлова.

У Павлова была собака,
Он ее любил...

Любимов. Правильно, а в финале с неба транспарант с надписью: "Собаке — собачья жизнь".
Витухновская. А человеку — собачья смерть.
Любимов. Мрачновато получается. Но мы забыли про яйцо Фаберже, которое снесла курочка. В финале можно разыграть аукцион и продать его новому русскому за большие деньги.
Каталин. На все спектакли яиц не напасешься.
Любимов. Закажем поролоновые бутафорскому цеху. Остальное вы допишете. Что-то я напишу, что-то актеры.
Актеры. Мы уже написали!
Любимов. Они уже написали! Мы с вами не написали, а у них уже все написано. Вот так Шекспир и сочинял свои пьесы.
Шекспир. Ничего подобного.
Любимов. А вы помалкивайте, вас вообще не было.
Шекспир. Как это?
Любимов. А так! Вы актер. Никогда не поверю, что актер может что-нибудь сочинить. Ненавижу актеров.
Шекспир. Но вы ведь сами были актером и Кошевого играли.
Любимов. Кого я только не играл.
Я. Кошевого, говорят, тоже не было. Вернее, он ничего не возглавлял. Это версия его мамы, с которой Фадеев познакомился.
Стахович. А меня сделали предателем только из-за фамилии. А не было никаких предателей. Всех нас зверски замучили и убили.
Любка Шевцова. Ну, а я-то хоть была?
Любимов. Была, была. Как же без такой халды. Конечно, была.
Любка. Можно подумать, что ваша Целиковская лучше.
Любимов. Целиковская? Когда я был женат на Целиковской...
Шекспир. Это длинная история. А вот "быть или не быть" у вашего Высоцкого не получилось, хоть он и читает это три раза.
Любимов. Да, замучился я с ним тогда. Хотел Золотухина вводить. А что было делать? Высоцкий пришел ко мне в кабинет...
Высоцкий. Гнилой я весь. Вот, вся рука исколота.
Любимов. Зато Свидригайлов с гитарой хорош.
Высоцкий и Любимов. И правильно сделал Раскольников, что зарубил старуху-процентщицу. Жаль только, что потом раскаялся. Из школьного сочинения.
Высоцкий (поет).

У попа была собака,
Он ее любил.
Я не люблю, когда собаку любят,
Я не люблю, когда старуху рубят.
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.

Окуджава.

Когда мне невмочь пересилить беду,
Когда подступает отчаянье,
Я с рыжими псами на дачу бреду,
Последний, случайный.

Я. Эти рыжие псы заполнили Переделкино после смерти Асмуса. Официантки так их и называли — Асмусы.
Официантка. Остатки не выбрасывайте, надо Асмусов покормить
Собака Асмус-1. Декарт был не прав, когда сказал: "Cogito ergo sum" — мыслю, следовательно, существую. Наоборот, существую, следовательно, мыслю. Мыслю, следовательно, не существую.
Гегель. Правильно. Чистое бытие — это небытие. Чистое небытие — это бытие.
Собака Асмус-2. Жизнь — это смерть, а смерть — жизнь. На этом все строится.
Собака Асмус-1. Не всякая жизнь — смерть, и не всякая смерть — жизнь. Вот у Пастернака смерть — жизнь, а жизнь порой хуже смерти. Пошли на его могилу.
Пастернак. Что вы все на могилу да на могилу. Пойдемте лучше к Оленьке Ивинской.
Я. Оленька уже умерла.
Пастернак. Давно?
Я. В начале перестройки, когда ваш нейгаузовский рояль из окна вашей дачи выбрасывали, разламывая на части.
Фет.

Рояль был весь раскрыт,
и струны в нем дрожали...

Пастернак. Рояль Нейгауза на части?!
Я. Да вы не волнуйтесь. Теперь его собрали, и каждый год в дни вашего рождения и вашей смерти на нем играют приезжие музыканты.
Пастернак. Я клавишей стаю кормил с руки...
Собака Асмус-2. Мыслю, следовательно, не мыслю.
Пастернак. Умираю, следовательно, не умираю.
Собака Асмус-1. Диалектика!
Пастернак. Опять завели свою мутату. Я ведь так и сказал Троцкому: "Материализм устарел. Прав оказался Кант".
Троцкий. Возможно, что в конечном итоге идеалисты окажутся правы. Но сегодня победившему пролетариату нужен материализм и марксизм.
Академик Опарин. Таким образом, мы вплотную подступили к тайне возникновения жизни. Сотни миллионов лет в океане варился мировой бульон, пока под воздействием ударов молний или извержений вулканов в ней не образовались коацерватные капли.
Лена Кацюба. Сами вы коацерватная капля!
Ольга Сергеевна. Как гениально у Пастернака:

В тот день всю тебя, от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.

Герой-любовник, пьяница Филиппов. Пастернак никому не известен, а, стало быть, его поэзия не нужна народу. Кому нужны эти выкрутасы — "сыр — это труп молока"?
Александр Лазаревич. А неплохо сказано — "сыр — это труп молока". Мне это как-то в голову не приходило. Хм! Получается, что молоко — это воскресший сыр.
Я. Только через тридцать лет я узнал, что "сыр — это труп молока" — строчка расстрелянного поэта Нарбута, которого Катаев в книге "Алмазный мой венец" вывел под кличкой Колченогий.
Ольга Сергеевна. Ура! А в "Правде" стихотворение Пастернака.
Александр Лазаревич. Не может быть! Неужели? Да!!! Пастернак.

Везде, повсюду, в Брянске, в Канске,
В степях, в копях, в домах, в умах,

Какой во всем простор гигантский!
Какая ширь! Какой размах!

Ольга Сергеевна. Это не Пастернак!
Александр Лазаревич. К сожалению, это он. Вернее, не совсем он. И все же важен сам факт публикации. Тридцать лет ни одного стихотворения.
Мария Федоровна. Смотри, в "Известиях" стихи Игоря Северянина. "Стихи о родине".

Тебя, как прежде, ущипну я,
К твоим коленям припаду,
Как землю русскую целуя...

Какая пошлость. На старости лет — "ущипну", "землю русскую целуя". Я думала, он поумнел с годами, а он как был, так и остался позером. А как у него замечательно было: "Мороженое из сирени", "Ананасы в шампанском".
Я. В вы когда-нибудь пробовали ананасы?
Мария Федоровна. Не помню. Кажется, нет. Это такие фрукты вроде арбузов, только поменьше.
Я. А мороженое из сирени?
Мария Федоровна. Ну, это он придумал. Такого не бывает и быть не может.
Боря Бахтин. Когда я впервые приехал в Казань из деревни поступать в университет, то первым делом попробовал мороженое. Я чуть не умер от счастья. Как люди могли придумать такую вкусную пищу? И почему все они не пляшут и не поют от радости, что могут есть мороженое? Я съел десять порций и, конечно же, простудился. А сейчас вот иду мимо киоска — и ничего.
Я. А вы видели ананас?
Боря. Ананас? Нет, не видел и, видимо, никогда не увижу. А вы видели?
Я. Меня мучает мысль, что Боря, скорее всего, погиб в Свердловске, в психушке в начале 80-х, так и не узнав, как выглядят ананасы. Словно если бы узнал, что-то принципиально изменилось бы.
Маяковский.

Ешь ананасы, рябчиков жуй,
День твой последний приходит, буржуй!

Я. Это вы про Северянина написали?
Маяковский. А как вы догадались?
Я. Только сейчас понял, на 61-ом году жизни.
Северянин.

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка — на Марс!

Я. Боже мой! Да ведь это пророчество — на Марс действительно прилетели американцы. У нас и у европейцев не получилось, а у американцев все вышло. Прямая трансляция. Правда, там оранжевая пустыня без малейших признаков жизни.
Песня.

Обещают космонавты и мечтатели,
Что на Марсе будут яблони цвести.

Я. Мечтатели чего только не обещают. В школе всё бухтели про Мичурина. Про яблоко величиной с дыню. Украсим родину садами! Где они, эти яблоки и сады?
Маяковский.

Через четыре года
Здесь будет город-сад!

Света Беккер. Город — ад! В Кемерово все желтое и пахнет серой. Окна приходится мыть даже зимой каждую неделю.
Учитель. Если каждый из вас посадит по деревцу, земля покроется садами.
Я. А до нас никто эти деревца не сажал?
Учитель. Сажали. Да только не деревца, а людей. Впрочем, особо не старайтесь. Эти деревца все равно погибнут.
Я. Алексей Васильевич Гордин был честным учителем истории и честным директором школы. Когда начался карибский кризис и американские ядерные лодки шли наперерез нашим линкорам, плывущим к США, он сказал...
Алексей Васильевич. Планета вот-вот взорвется, а этот ходит в шляпе и о мире языком блямкает.
Я. Странно, что ему все это сошло с рук. Видимо, даже КГБ было в шоке в эти дни, когда все вздрагивали от обычной искры дуги троллейбуса, думая, что атомная война уже началась.
Военрук. Заслышав звук сирены, пугаться не надо. Надо лечь лицом вниз, ногами к подоконнику и закрыть лицо, вернее, затылок двумя ладонями. Хорошо накрыться белой простыней. Она отражает радиацию.
Инструкция-анекдот. В случае ядерной тревоги надо завернуться в белую простыню и ползти на кладбище.
Сотрудница НИИ. А через проходную пропустят?
Я. После Карибского кризиса казалось, что все поумнели и мир изменится. Ничего подобного.
Радио. Выполняя свой интернациональный долг, войска стран Варшавского договора оказывают братскую помощь народу Чехословакии. Жители Праги приветствуют армию Варшавского договора, благодарят их за помощь. Однако в разных районах хулиганствующие молодчики творят бесчинства, швыряя в мирных солдат бутылки с зажигательной смесью.
Поэт Леонид Топчий (1968 г.).

Я не знаю, что за наважденье,
Но всегда гнетет меня тоска.
Если где-то слышу сообщенье,
Что куда-то введены войска.

Радио.

Не слышны в саду даже шорохи,
Все здесь замерло до утра...

Вовка.

Все здесь замерло до нутра...

Радио.

Холодок бежит за ворот,
Шум на улицах сильней.
С добрым утром, милый город...

Анна Колоницкая. Вот именно, холодок бежит за ворот.
Радио.

Из открытых окон школы
Слышны крики октябрят...

Александр Петров (художник). Что же там с ними такое делают?
Боря Бахтин. Первое время я садился в любой трамвай, думая, что все равно доеду. Или пытался дойти пешком. Так надежней. Однажды шел часа три, вконец заблудился. А трамваи куда только меня не завозили. И на кладбище, и на свалку. Только через полгода стал разбираться в маршрутах и остановках.
Я. Борю я вспомнил, когда впервые оказался в Париже. Всюду видна Эйфелева башня. Всюду кажется, что ты где-то рядом, а ничего подобного.
Песня.

Ну почему ты такая страшная,
не накрашенная страшная
и накрашенная ты страшная.

Шекспир. Хоть меня и не было, а я все же скажу. Не будет лучше, не будет хуже. Всегда было плохо! Всегда было хорошо. Нет никакой истории. Есть только человеческая жизнь и притом одна.
Любимов. А зачем исторические хроники написал?
Шекспир. Ну, это я так, деньгу зашибал.
Любимов. Ничего себе так. Десяток пьес наворочал. Я из них одну еле-еле скроил.
Шекспир. Я вас должен огорчить, Юрий Петрович, я не только был и буду, но я еще и есть.
Любимов. Вот это номер. И где же вы?
Шекспир. Здесь, в вашем кабинете на Таганке, под гитарой Высоцкого.
Любимов. Но здесь сижу я.
Шекспир. Ну!.. Неужели непонятно? Сегодня я — вы, а вы — я.
Любимов. Надеюсь, это не шуточки с реинкарнацией душ и прочими театральными штучками.
Шекспир. Боже упаси! Никакой мистики. Только крепкая выпивка и поэзия.
Любимов. Крепкая выпивка, к сожалению, исключается. У меня давление.
Шекспир. А у меня, слава Богу, теперь нет никакого давления, так что налейте, пожалуйста, Юрий Петрович.
Любимов. Ну, тогда и я с вами выпью. Будь что будет.
Шекспир. За Любимова!
Любимов. За Шекспира!
Вовка.

Отелло, мавр венецианский,
К одной красотке зачастил...

Шекспир.

Шекспир узнал про энти шашни
И водевильчик сочинил.

Любимов.

А в том далеком батальоне
Был Яго, бравый капитан,
И на беду тому Отелло
Был Яго страшный интриган.

Якубовская.

К тому ж случись такое дело,
У ней платок кудай-то сплыл...

Все (хором).

Отелло вмиг рассвирепелло
И Дездемону задушил.

Я. От имени Шекспира, которого не было, я торжественно заявляю, что все мы были. Хотя полностью я ни в чем не уверен. тем более, что все чаще можно услышать, что нас с вами тоже не было.
Чапаев был, а нас не было.
Гагарин был, а нас не было.
Горбачев был, впрочем, он вроде бы еще есть, а нас опять не было.
Мало того, нас с вами нет.
Путин есть, а нас с вами нет.
Нет и все тут.
Вот я и решил кое-кому напомнить: не тешьте себя иллюзиями — мы есть.
И Шекспир есть.
И Пастернак.
И Александр Лазаревич.
И Надежда Владимировна.
И Семен Иосифович.
И Валерий Яковлевич.
И Ольга Сергеевна с расстрелянным мужем Иваном Владским.
И Алексей Евгеньевич с расстрелянным отцом — протоиереем Евгением Кедровым.
И жена Семена Иосифовича Машинского Розалия Давыдовна с мамой, папой и сестрами, повешенными фашистами на Украине.
И Толстой.
И застрелившийся Маяковский.
И Павел Флоренский, расстрелянный в 37-ом в Соловках.
И мой друг Саша Кипнис, застрелившийся в армии из автомата.
И Мандельштам, задохнувшийся от серных паров в лагерной каптерке.
И Александра Павловна с Марией Павловной, верившие в добро и справедливость.
И Петр Федотыч, который будучи членом чего-то, ни на кого не донес, никого не уволил и никого не убил.
И Крученых, скрывавший, что он поэт.
И Шостакович, скрывавший, что он авангардист.
И Сократ, приговоренный демагогами к чаше с ядом.
И Йося Молдавский, любящий Эйнштейна, раздавленный на студенческой стройке бетонной плитой.
Витухновская. Хитрый вы. У вас есть своя жизнь, а мне нужна моя смерть. Ха-ха! Я — Христос зла. Меня нужно распять на свастике.
Флоренский. Зло не обладает статутом реальности.
Витухновская. Я объявляю войну реальности. Да здравствует метафизический Гитлер.
Олег Табаков. Это что же — делить людей на сильных и слабых? Достойных и недостойных? Нет, не прохонже. Я генетику изучал Не про-хон-же!
Я. Вот и я вам говорю, господа сверхлюди: "Хуя", — как говаривал "сверхнедочеловек" Эдичка. Не прохонже.
Шекспир. Так все-таки быть или не быть?
Все (хором). Или!
Любимов. Хорошо еще, что Шекспира не было. А если бы был, то представляете, что бы было.

 

 

Часть первая 

Часть третья